Наискосок от северной гряды сопок по лысому щебнистому склону бежала важенка с теленком. Они явно хотели пересечь трассу. Длинноногая, серо-голубая, со светлым подбрюшником, важенка шла крупной рысью, грациозно выбрасывая копыта. Одним глазом она косила на вереницу машин, но бега не сбавляла.
Совсем молодая мама, дикарка, определил Михаил. Все она видит и слышит, а идет напролом. С чего бы? Он распахнул дверь, пригляделся. Над оленями висели плотные темные облачка. Гнус. Еще днем комар был редкий, лип по одному, а вот к вечеру высыпал густыми клубами. Теперь месяца полтора жизни зверью не будет. За трассу ведет чадо важенка, к южной гряде сопок, спасаться от гнуса на снежники. Подожди минуту, пройдет колонна…
И оленуха словно услышала его мысль. Остановилась метрах в пятидесяти от дороги. Теленок сразу ткнулся мордочкой под брюхо, к вымени.
Важенка стояла наготове, вытянувшись вперед. Малейшая тревога — мгновенный прыжок.
Машина Михаила почти поравнялась с ней, когда идущая впереди тормознула, дверца раскрылась, и из кабины высунулся тонкий ствол.
— Стой! — крикнул Михаил.
Выстрела он не слышал: «МК» бьет бесшумно. Оленуха сделала резкий прыжок и с маху грохнулась набок. Тут же она попыталась встать, и сухие крепкие ноги подняли заднюю половину туловища, но передние, поджатые к груди, никак не могли выпрямиться. Так, перебирая задними ногами, она закружилась на месте, откинув голову на спину. По лопаткам попал, уже не встанет, понял Михаил, подбегая к машине стрелявшего. Ствол покачался и вновь замер. Михаил сбоку ударил по нему кулаком. В кабине водитель охнул, винтовка исчезла, и оттуда, держась рукой за челюсть, выпрыгнул здоровенный, в засаленном комбинезоне мужик.
— Што — очумел? — заорал он. — Трохи не вбил чоловика!
Подняв кулак, он шагнул к Михаилу, но увидел что-то необычное в его глазах, остановился. Набежали другие водители.
— Ты чего, Петро, сдурел?
— А что? Правильно сделал — мясо!
— Мя-со! Сам ты — мясо!
— В столовой котлет мало?.
— Ему — мало. У него, остолопа, детей посчитай: тут один, на Колыме двое да на материке россыпью. Ему на котлеты исполнитель не оставляет, только на хлеб. А он — производитель, а производителю корм нужен хороший.
— Ну и пусть мурцует. Здесь этих оленей чуть меньше комара! За пятнадцать лет[3] все вместе половину не смурцуем.
— То-о-очно. Вас не останови, так вы за эти годы половину Чукотки заглотите, мур-рцовщики!
— Теленок пропадет теперь: не идет от мамки, бедолага…
Из кучки возбужденных людей вышел грузный пожилой водитель, сунул руку в кабину и, ухватив за ствол мелкашку, отошел к обочине, треснул прикладом о гранитный валун.
— Депутат, дак все можешь?! — взревел стрелявший.
— Могу, — спокойно подтвердил тот, швырнув ствол на дорогу.
Водители, притихшие на минуту, опять заголосили;
— Вот правильно!
— Чего — правильно? Ты воспитывай, а руки…
— За сорок долбаку — все воспитывать разговорчиками? Нас всю жизнь воспитывают, работать до восемнадцати лет не дают «добрые дяди». Вот и растем. А сами-то дяди в четырнадцать начинали пахать, да подзабыли теперь…
Напряжение и злость первых минут схлынули, и Михаил выбрался из толпы. Важенка лежала на боку, спиной к трассе, и, взмахивая головой, стукала ею о щебенку. Словно винилась перед дитем, что оставляет такого несмышленого одного в этом грозном мире. Тот, напуганный запахом крови, бегал вокруг. Михаил достал из рюкзака наган и пошел к оленухе. Она не видела, как подходил человек, но шаги услышала, вывернула последним усилием голову. На Михаила уставился подернутый смертельной мутью лиловый глаз. Когда инспектор подошел, в центре глаза распахнулся зрачок. За пару секунд он вырос почти во все глазное яблоко. Увидела! В последние секунды все же увидела врага, и гаснущее сознание отметило — человек! Михаил нажал спуск. Голова дернулась, зрачок потух, и опять набежавшая белесая муть остекленела. Тело дернула судорога. Шевельнулись подмятые стебли трав, словно земля впитала остатки жизни.
Подошли водители.
— Погрузим на пустую машину, — Михаил поднял голову, заметил странные взгляды. А-а, револьвер в руке, необычное, «официальное» оружие. Сунул в карман, сказал: — Берем, ребята.
— А вы кто?
— Инспектор по охране, — объяснил водитель «его» машины.
— Я-ясно. А с телком что?
— Выживет. Прибьется к какой-нибудь оленухе…
Стрелявший возился у своей машины. Ствол «МК» уже в кабине. Приклад соорудить недолго. Михаил подошел, взял ствол.
— Разрешение есть на нарезное оружие?
— А шо?
— Я инспектор, вот документы. Так есть или нет?
— Ну, нема. Нету.
— Где взяли винтовку? Почти новая, номер спилен.
— Где взял, там и взял. Чего прилипнул, як лист? Выменял у бича залетного на пузырек… Где взял…
— В диспетчерской подождете, акт составим…
— А ты ж рыбнадзор, — сказал водитель, когда колонна двинулась. — Тебе охотницкие дела до лампочки, так я понимаю?
— Депутат ваш… как его?
— Гуров-то? Му-ужи-ик… Механик, начальник колонны, душа…
— Он что, охотинспектор еще?
— Чего? Механик же…
— Я и говорю…
— А-а-а, — Водитель долго молчал, задумчиво добавил: — По-человечески, конечно, правильно. Бьют этого зверя и в хвост и в гриву кто хочет, скоро только в кино, да и то из зоопарка, из клетки, видеть будем. Тех, что уцелеют.
— Ну, Гуровых много, — сказал Михаил. — Не позволим…
Эх, Михеев, Михеев! Легко работалось вдвоем. Где ты теперь?
В диспетчерской автобазы Михаил составил акт на «МК». Подписали Гуров и еще трое. Михаил пригласил их зайти в инспекцию среди недели. На половине приисков уже работает сеть внештатных инспекторов, а вот автобазу упустил. Неувязка. Водители круглый год в дороге, видят много, знают все.
С автобазы Михаил пошел домой. Синими искрами сверкал океан за крайними домами Пээка. За цепочкой островов маячили льды. У воды на бочке сидел лохматый парень с длинным носом и жгутом рыжих усов. Перед парнем сидели восемь поселковых собак, таких же лохматых. Парень ломал хлеб и давал собакам. Те по очереди выходили из ряда, осторожно взяв хлеб, отбегали в сторону, ложились и ели.
Утром, по дороге в инспекцию, Михаил заглянул на берег океана, куда «тылами» выходил торговый ряд поселка: два магазина, ресторан, гостиница. Глаз да глаз за ними. Неделю-две не побываешь, уже по всему берегу бочки, ящики, запах прокисших овощей. И никакие штрафы не помогают: легко торговые работники выкладывают четвертаки и полсотни, с ухмылками. Правда, как снял райисполком с работы одного директора магазина в прошлом году по ходатайству Михаила, за систематическое загрязнение берега, так стало чище.
Михаил шел по берегу. Лениво шевелилась вода в гальке, хрустели под ногами плети морской капусты, вяли на них коричневые комочки медуз. Берег был чист. Баржу еще убрать — и тогда хоть туристов вози с материка. Баржа лежала почти на боку против центра поселка. Когда-то ее штормом сорвало с якорей, изуродовало льдами и бросило кормой на берег.
Михаил запрыгнул на придавленный к земле борт и по нему прошел к носу. Море было спокойно, вода прозрачна, на глубине двух метров хорошо проглядывался серый песок. Неожиданно вода справа потемнела. Широкая тень приблизилась к барже и рассыпалась серебряными искрами. Сайка, полярная тресочка. Она шла плотным косяком, темные спинки тучей закрывали дно, а искры рождались, когда рыбки, играя, ложились на бок. Вернулась, милая!
Рыба давно пропала у поселка. И вот только на третий год после того, как вычистили берег, пришла. Значит, появился планктон, которым питается сайка. А планктон там, где вода чистая. Пять-то лет назад была тут не вода, а грязная мазутная жижа. За сайкой придет голец, любит жировать на ее косяках. А осенью может появиться чистюля и неженка корюшка. Да, не зря работали, товарищ инспектор Комаров. А если еще…
— Что вы делаете, подонки? — раздался из-за баржи мужской, с придыханием, как после бега, голос.
— Об чем речь, дядя? — удивился другой.
— Они вам мешают, да? — спросил первый.
— Пол-ложим. И ты тоже — усек? Видишь, по первой принимаем. И ты не заставляй нас нервничать. Я, к примеру, нервный — ужасен.
— Я тебя реветь заставлю, — зло сказал первый. — Белугой!
— Ты?!.
— Я.
— Ну козел!
— Вова, кончай базар, — лениво протянул басок. — Шлепни эту хиппу по рогам, пусть не бодает. Налито же.
— С-с удовольствием… Н-н… эк… эхх-хээ!
