Николай Кораблев сел рядом с Лариным и тут весь задрожал: у него дрожали пальцы, колени, дрожали губы, даже ресницы, а пот, словно где-то долго копился, вдруг хлынул с висков, со лба на глаза. Директор выхватил из кармана платок, вернее вырвал, ибо пальцы не слушались его, но тот оказался настолько мокрым, что уже не вбирал в себя влагу.
Ларин дружески пожал плечо Николая Кораблева и, подавая ему свежий платок, тихо сказал.
— Нате, нате. Чистый… Жена, узнав, что собираюсь выступить на пленуме, положила мне в запас: знает, после выступления обливаюсь потом.
В это время председательствующий Опарин оповестил:
— Слово имеет начальник строительства гидроузла Николай Николаевич Ларин.
Ларин поднялся со стула, громко сказал:
— Отказываюсь: вполне согласен с Николаем Степановичем Кораблевым.
Опарин развел руки, как бы говоря: «Ну, что ж, ничего не поделаешь», — и предоставил слово директору металлургического завода, но тот произнес:
— Присоединяюсь к Кораблеву.
Акима Морева удивило, что, когда Опарин по списку настойчиво стал вызывать одного, другого, третьего оратора, те даже не откликались. Это вызвало в зале смех.
— Что? После Николая Степановича никто не хочет выступать? — спросил он у Ларина.
— Нет. Эти, кто не откликается, — подобие Смельчакова: кадрики Малинова. Перепугались — прячутся, — ответил тот. — Смотрите, как волнуются воспитатели. Чего это они там?
Опарин наклонился к Малинову и карандашом ткнул в список: на очереди стоял Аким Морев.
«Ну и демагога прислали: уже сколотил кучку», — глянув в сторону Акима Морева, тоскливо подумал Малинов и что-то шепнул Опарину. Тогда тот с величайшей неохотой, даже не поднимаясь с кресла, глядя куда-то в сторону, проговорил:
— Срочные дела требуют срочного заседания бюро обкома. Работа пленума начнется завтра, ровно в десять утра. Первым выступает товарищ Морев… Аким Петрович, — чуть погодя, добавил он.
5
В этот вечер заседание бюро не состоялось: Малинов, жалуясь на головную боль, прихватив с собой Сухожилина, отправился к себе в особняк и тут, войдя в бильярдную комнату, усадив гостя в глубокое кресло, сказал:
— Ну что? Бойцы твои оказались воробышками против ястребов. Кадры! Тоже кадры! На прошлом пленуме я на волоске висел. Обещали — цепь. А тут и волосок лопнул. Эх, вы-ы! Воспитал я вас на свою головушку! — И, подойдя к шкафчику с шарами, нажал кнопку. Откуда-то снизу вынырнула бутылка коньяку и рюмки. Разлив по рюмкам коньяк, пододвигая одну из них Сухожилину, добавил: — Пей. Святоша. Не пьет, не курит, не блудит, а в целом — ноль без палочки. А твои стрикулисты, что ж они? Попрятались? До боя кулаками махали, путевки на курорт получали, подкармливались, а как бой — в кусты? Вояки!
Сухожилин побледнел и весь утонул в мягком, обтянутом сафьяном кресле:
— Я подниму рабочий класс. Завтра с утра же выступят стахановцы металлургического.
— Валяй. Только помни: меня подкосят — вы все, как сухие листья с осины, полетите.
А когда Сухожилин с прибитым видом вышел, Малинов в самом деле задумался: перед ним вдруг пронеслась вся его жизнь. Вот он малыш, на Пресне, в семье рабочего-текстильщика. Он хорошо помнит сборища рабочих на квартире у отца, их споры, в то время еще непонятные ему. Помнит учебу в начальной школе.
Отец говорил:
— Семка, учись. Без науки человек в жизни может запутаться, как лев в сетях.
Семен Малинов не прислушался к совету отца и, поступив в вуз, повел себя так, как ведут некоторые студенты, получившие кличку «увертыши», то есть люди, стремящиеся всяческими путями отвертеться от экзаменов. «Увертыши» разные по складу ума бывают. Одни с первого взгляда даже кажутся умными, «подающими надежды», другие — хитрые и пустые, но те и другие пользуются одними и теми же приемами, те и другие заканчивают свою «деятельность» одинаково.
Семен Малинов очутился в первом разряде «увертышей». Он от рождения был не глуп, и потому рабочие порою говорили его отцу: «Смышленыш растет у тебя Семка». И верно, он блестяще закончил среднюю школу, что весьма порадовало родителей… Но в вузе сбился, как сбивается иногда конь на рысистых состязаниях, и понесся не в ту сторону.
У Семена Малинова в те времена, пожалуй, было главное дарование — это умение говорить и имитировать.
Бывало, студенты, желая посмеяться, просили его:
— А ну, Семен, скажи речь, ну хотя бы вот об этой лампочке…
Естественно, когда нужно было от молодежи выступить на том или ином собрании, то выбор непременно падал на Семена Малинова: он говорил красноречиво, с огоньком, вызывая бурю аплодисментов. Он не раз выступал на конференциях даже в Большом театре, и портреты его печатались то в «Пионерской правде», то в «Комсомольской правде», а старшие, те, кто слушал его, всегда повторяли:
— Ну и ну. Вот она, какая молодежь-то пошла: этот любого из нас за пояс заткнет.
И, конечно, благодаря таким ораторским данным Семен Малинов «загрузился» и «перегрузился»: он был одним из руководителей комсомола, председателем «Осоавиахима», «Мопра» и даже физкульткружка… А наука? Наука осталась где-то в стороне. До учебников он не дотрагивался, лекции слушал по поговорке: «В одно ухо вошло, в другое вышло». Но экзамены надо было сдавать… и пришлось Семену Малинову невольно прибегнуть к методу «увертышей»: иных преподавателей он брал на честное слово: «Сдам! Сдам! Честное слово, сдам. Отметьте мне в зачетке… а я вам сдам»; другим, которые были покруче, он на поставленные вопросы отвечал скороговоркой, нахально глядя в глаза, и когда «не попадал в кон», начинал жаловаться на загрузку и перегрузку, тогда и «крутой» профессор сдавался, говоря: «Да. Да. Знаю. Знаю. Видел ваш портрет в «Комсомолке». Так вы уже следующий-то разок приготовьте предмет», — и ставил в зачетной книжке: «Сдано». Здесь же, в вузе, Семен Малинов научился «производить впечатление»: с людьми, которые занимали высокие посты, он говорил ласковым, бархатным голоском, неотрывно смотрел в глаза и глазами хвалил того, кто был перед ним, производя всеми силами, всеми мерами «впечатление».
Таким «увертышем» он и вышел из вуза, получив диплом инженера.
По окончании вуза Семена Павловича Малинова сначала направили на Урал, затем на Приволжский металлургический завод начальником литейного цеха. Заместителем был старый, опытнейший рабочий Мартемьяныч, как с большим уважением звали его все. Он вел литейный цех, а Малинов занимался общественными делами: выступал на торжественных собраниях, на митингах, на городских партийных конференциях… и вскоре на кого-то «произвел впечатление»: его избрали членом городского комитета партии, а затем секретарем горкома…
И те, кто выдвинул его, конечно, ошиблись. Но ведь человек — не пакет: пакет можно разорвать и посмотреть, что у него внутри. Человек — существо сложное…
Во время войны Семен Малинов работал в качестве начальника штаба Комитета обороны Приволжска. Звучало это довольно громко и ответственно: иным казалось, что Комитет обороны является ведущим органом фронта. Однако на деле Комитет обороны был только одним и то не первостепенным, а подсобным рычагом Главного командования. Главному командованию были подчинены все командующие фронтами, армиями, а штабы армий, дивизий в свою очередь давали задания Комитету обороны города Приволжска. Задания эти заключались в организации переправы через Волгу, в ремонте танков, пушек, в рытье окопов и так далее. Дело это тоже, конечно, важное, нужное, но не первостепенное, а подчиненное. Семен же Малинов воспринял роль начальника штаба Комитета обороны города Приволжска как ведущую, а весь героизм рабочих, ремонтирующих танки, пушки, роющих окопы, работающих на переправе под градом вражеских пуль, под разрывами бомб и снарядов, приписывал себе, своему умению, своему «неожиданно открывшемуся военному таланту», как льстецы говорили ему.
Кроме всего этого, Малинов во время войны научился пить и пил основательно; встав ото сна, он немедленно, еще не умывшись, принимал двести граммов водки из того граненого стакана, которым бахвалился перед Акимом Моревым. Выпив, умывшись, закусив, отправлялся на работу… и здесь снова выпивал, и непременно чайный стакан. Вот таким, крепко заряженным, он иногда появлялся на передовой и поражал всех бесстрашием: сыпались пули, рвались мины, снаряды, авиабомбы, а он идет себе, ничуть не пригибаясь, не склоняясь, и тогда два адъютанта-богатыря кидаются на него и валят, прикрывая его своими телами.
После разгрома гитлеровских орд в Нижнем Поволжье, особенно после Сталинградского сражения, сразу же встала задача восстановления Приволжска, как и многих городов, которые лежали в руинах.
Смотреть на сизо-черные пепелища, прибитые дождями, местами уже заросшие бурьяном, на развалины каменных домов, опутанные изогнутыми, будто в тяжких муках, железными балками, на изуродованные пушки, танки, повозки, — смотреть на все это было не только страшно, но порою казалось, что никогда и никому не разобрать этого нагромождения камня, не расчистить улицы, не заселить пепелища. Казалось, город с его бывшими заводами, фабриками и магазинами, с великолепным театром, с зелеными парками замер на века…
