Сухожилин, открыв очередное заседание пленума, склонился над списком и, казалось, остреньким носом с величайшим удовольствием, как дятел, покопался там в чем-то, затем намеренно невнятно пробормотал:
— Слово имеет Морев.
— Кто Морев? Что за Морев?
Участники пленума недоуменно переглянулись. Тогда, не спрашивая на это разрешения, поднялся Александр Павлович Пухов и сообщил:
— Товарищ Морев, Аким Петрович, рекомендован Центральным Комитетом партии в качестве второго секретаря обкома. До этого работал секретарем горкома… в Сибири, — и этим самым приковал внимание всех к Акиму Мореву, а тот шел к трибуне, ничего не слышал, только чувствовал, как деревенеют ноги.
— Сколько минут вам понадобится? — спросил Сухожилин.
— Минут тридцать прошу, — ответил Аким Морев, уже стоя на трибуне.
— Дать. Новый человек. Дать! Только уж в рамках уложиться надо, — посыпалось из зала.
Аким Морев посмотрел в зал, отыскивая лицо, на котором он, оратор, должен проверять, какое впечатление производит его речь. И неожиданно среди всех увидел особенное лицо — розовое, круглое, обрамленное вьющимися волосами, с большими, почти навыкате голубыми глазами. Оно из множества лиц выделялось, словно цветущий подсолнух. Сосредоточившись на этом лице, Аким Морев решил, что надо начать речь как можно спокойнее, и намеренно заговорил так:
— Давайте помечтаем, товарищи!
В зале, на ярусах раздалось нечто вроде «ши-ши», но кто-то все-таки с насмешкой, зло сказал:
— Что ж, помечтаем. Когда и помечтать, как не сейчас.
Не будь Аким Морев опытным оратором, он, вероятно, стушевался бы. Но он прекрасно понял, что реплику подал «жучок», и заговорил смелее:
— Мечтать можно по-разному, товарищи! Манилов, как вам известно, тоже мечтал благоустроить усадьбу. Мечтал и Дон-Кихот. Мечтал и Растиньяк — герой Бальзака. Будучи студентом, Растиньяк мечтал обновить мир, а потом скатился в стан самых заядлых реакционеров. Совсем иные мечты у советских людей. Наши мечты реалистичны, жизненно необходимы, и одна из них — это стремление познать законы природы и заставить их служить человечеству. За мир во всем мире, за творческий труд, преобразующий природу, — вот что сказала наша партия на другой же день после победы над врагом… На этой основе не грех помечтать…
Кто-то из зала крикнул:
— Правильно! Правильно!
«Это хорошо — поддерживают меня…» — подумал Аким Морев и продолжал:
— Наши мечты, товарищи, реалистичны: когда мы мечтаем, то не сидим сложа руки. Мы работаем. Мы своим трудом украшаем землю. И наша партия, наше правительство в согласии с народом, в соответствии с его возможностями разработали план великого строительства в области промышленности, в сельском хозяйстве и поставили перед нами, коммунистами, в первую очередь одну из крупнейших задач — покончить с народным бедствием — суховеем, носителем голода.
— А испытал ли ты его — голод? Уж больно сытно говоришь, — кинул реплику Смельчаков и весь сморщился, словно прихваченный морозом опенок.
Аким Морев на миг замер: реплика Смельчакова не просто оскорбила его. Нет. Она всколыхнула в нем прошлое. И он с болью в сердце вспомнил то, что ему пришлось пережить в детские годы и о чем он недавно по пути в Приволжск рассказал Ивану Евдокимовичу.
— Мое поколение испытало голод, — глухо проговорил он.
— Но ведь это ваше поколение, а не вы, — ковырнул Сухожилин и сверляще посмотрел в зал, как бы говоря: «Хвастается чужими бедами».
— Нет, и я знаю, что такое черная година, — твердо, но с грустью произнес Аким Морев, намереваясь было вкратце рассказать о пережитом в детстве голодном годе, но Смельчаков перебил:
— А фронт испытал? Где во время войны-то был? Мы здесь в окопах сидели, а иные ведь по Казахстану разгуливали.
Аким Морев какие-то секунды молчал, затем сказал, обращаясь к Сухожилину:
— Мне мешают.
— Ответьте на вопрос и продолжайте, — не в силах сдержать довольной улыбки, ответил тот.
— Я во время войны был секретарем Ново-Кузнецкого горкома… в Сибири.
— Эх! Далеконько затащило! — выкрикнул Смельчаков и нацелил ладонь в ладонь, собираясь зааплодировать собственным словам.
В этот миг из-за стола поднялся Александр Пухов и прокричал на весь зал:
— Что за провокационные вопросы задает Смельчаков? Зачем? Кому это надо? Все мы работали там, куда нас посылала партия. А вы, председательствующий, по-партийному ведите заседание… А то ведь мы можем это право у вас отобрать!
Люди в партере и на ярусах примолкли, и Аким Морев в тишине продолжал:
— Да, товарищи, я испытал голод. И я помню, что и в те времена крестьяне, бегущие от голода к хлебу, поговаривали: «Хорошо бы воды Волги, Дона, Днепра к нам на поля!» — Он помолчал, посмотрел в зал и повысил голос: — Наша партия, наше правительство ныне, осуществляя вековечную мечту народа, утвердили план строительства плотин на Волге, Каме, Дону, Днепре. Создаются небывалые в истории человечества искусственные моря, дабы… дабы воды Волги, Дона, Днепра пустить на поля. И народ приветствует все это. — Аким Морев запнулся, понимая, что сейчас ему придется приступить к самому острому. Надо критиковать… и критиковать так же откровенно и резко, как это сделал Николай Кораблев. Но тот имел право на такую критику: долгое время работает в Приволжске, восстановил завод, блестяще наладил производство, а Аким Морев — новичок. «Да, конечно, новичок, — подумал он и сейчас. — Но я не могу умолчать о том плохом, что видел в области. Об этом преступно не сказать. Но как? А, проще, проще! По-товарищески, по-дружески, проще», — мысленно прикрикнул он сам на себя и заговорил: — Да. Да. Народ приветствует партию, правительство за то, что они решили вековечную мечту претворить в жизнь. Но, товарищи, есть такая русская поговорка: «Не запряжешь коня, ежели хомут поломан». А нам с вами предстоит запрячь гигантского коня — силы природы. — Он передохнул, окинул взглядом зал и, видя, что люди с вниманием слушают его, сказал просто, улыбаясь: — Не подумайте, что я взял на себя роль критика-выскочки. Нет. Я знаю, критиковать имеет право тот, кто сам крепко работает. Не критика у меня, а… а, — он несколько секунд подбирал слова и сказал: — а душевная боль, такая же, какая появляется у нас у всех при виде нехорошего. Нам положено запрячь гигантского коня, то есть построить ряд плотин на Волге, Дону, Днепре, создать искусственные моря. Но ведь так нельзя запрягать коня, как, видели мы вместе с академиком Бахаревым, запрягают его в Сарпинских степях или на Черных землях. Распахали полосу земли шириною метров в двести и длиной, говорят, километров в пятьдесят и посадили дуб. А выросло? Выросла трын-трава. В Докукинской балке великолепная дубрава, когда-то посаженная знаменитым агрономом Докукиным. Умел запрячь коня Докукин. Так почему же мы его опыт не перенимаем? Потащились с дубом в голую, выжженную степь… и провалились. И народ нам этого не простит. Народ обрадованно взялся за претворение в жизнь своей вековечной мечты, а наши лесоводы набезобразничали. Можем ли мы на пленуме об этом молчать? Ведь полоса земли длиною в пятьдесят километров, заросшая трын-травой, — не иголка, брошенная в Волгу. Не утаишь. Да и грех утаивать. — Аким Морев приостановился, спохватился — не резко ли говорит, но зал, затаенно молчавший, вдруг прорвался криком:
— Правильно! — и этим словом было сказано все: горечь, возмущение, стыд.
— Или, — продолжал Аким Морев, уже уверенный, что говорит то, что надо, — или… на границе Сарпинской степи и Черных земель инженер Ярцев простыми средствами соорудил плотинку и этим создал огромнейший водоем Аршань-зельмень. Водоем в полупустыне! Разве мы такими же простыми средствами не можем там же создать десятки, сотни, даже тысячи водоемов? А мы вместо этого пустили из Аршань-зельменя воду на площадь в тысячу гектаров, неумело стали поливать землю… и засолили ее. Ведь этим мы опять нанесли жесточайший удар по вековечной мечте народа.
— Очень верно! Очень-очень-очень! — поднявшись с места, проговорил Иван Евдокимович. — И знаете ли…
Председательствующий Сухожилин, видимо, был рад такому вмешательству: он уткнулся острым носом в стол и молчал. Но Пухов поднялся и, чуть склонив голову, улыбаясь, проговорил:
— Мы вам, Иван Евдокимович, слово дадим. Обязательно!
— Да видите ли, в чем дело, Александр Павлович, — продолжал академик, словно находился не на пленуме, а в кабинете Пухова. — Видите, в чем дело? Я вот все это тоже видел, о чем Аким Петрович рассказывает. Но не смог… не сумел так политически-то заострить. Верно! Удар по мечте народа. Жестокий удар. Хуже суховея.
По залу покатился гул, какой бывает тогда, когда человек хотя нарушил общие правила, но говорит правильно.
