Быстро распахивается дверь, и на пороге появляется встревоженная Любаша. С трудом сдерживая волнение, она спрашивает:
— Где Ваня?
— Ваня… Уехал Ваня, — тяжело вздыхает Евдокия Макаровна, сидящая за швейной машиной.
— Уехал?.. — прошептала Любаша. Из глаз её полились слёзы.
— Эх, дочка, дочка! — укоризненно качает головой Евдокия Макаровна. — Когда я полюбила, — она взглянула на портрет мужа, висящий на стене, — я за ним за тридевять земель погналась, забыла о матери, об отце, о всех забыла… Помнила только его, моего дорогого… Ромашу…
Любаша бросается к Евдокии Макаровне и, уткнувшись головой в её колени, плачет.
— Два дня и две ночи он стоял у твоей калитки, выманивал тебя, измаялся парень. А ты… — она махнула рукой.
— Отец не пускал… Верните его, верните Ваню!..
— Сейчас его уже не вернёшь, дочка! — говорит Евдокия Макаровна. — Эти комсомольцы — они ведь отчаянные… и мой с ума сошёл… Говорит: «Решено, мама, и всё!»
В кузове грузовой машины вместе с группой парней и девушек разместились Иван, Полина, Николай и Верочка. Словно густым дымом их обдает жёлтая степная пыль, поднимающаяся из-под колёс идущего впереди грузовика.
Они очень устали. Все они покрыты пылью; их лица, волосы, одежда — все одинакового жёлтого цвета.
Верочка сердитыми глазами смотрит на Николая.
Николай с нескрываемой злостью поглядывает на Ваню.
Ваня почему-то неестественно улыбается, пытаясь скрасить это «весёлое» путешествие.
Грузовая машина несётся по бескрайней степи. За машиной остается жёлтое облако клубящейся пыли.
В приёмной директора совхоза «Молодёжный», где сидит секретарша Нина, ожидают приема Ваня, Полина, Николай и Верочка.
Распахивается дверь, входят двое парней. Один из них широкоплечий, среднего роста, с наглым выражением лица.
— Нам к директору, — вызывающе говорит он.
— Директор занят, — отвечает Нина.
— А нам некогда, мы спешим! — настаивает парень.
— Здесь все спешат. Директор занят. У него совещание. Как освободится, примет этих товарищей, а потом вас.
Первый парень, оглядев Ваню и его товарищей, с ехидной улыбкой говорит:
— Романтики… энтузиасты. Ничего, скоро будете отсюда драпать.
И, сдвинув набекрень кепку, размашистыми шагами выходит из приёмной. За ним — его товарищ.
— Паразиты! — глядя им вслед, сердито произносит Нина.
Полина вопросительно смотрит на Ваню.
Ваня отводит взор в сторону, делая вид, что не замечает вопросительного взгляда Полины.
Верочка шепчет Николаю на ухо:
— Может, пока не поздно, уедем отсюда…
Николай, ничего не отвечая, задумчиво смотрит на дверь кабинета директора.
Входная дверь распахивается. С рюкзаком, полным вещей, и чемоданчиком в руках, в солдатской форме входит Мухтар Абаев. Направившись прямо к секретарю, он не замечает Бровкина.
— Здравствуйте, товарищ главная хозяйка! Мне к директору, — скороговоркой выпаливает Абаев.
— Во-первых, я не главная хозяйка, а во-вторых, вы пройдёте после этих товарищей, — и она указала на Бровкина и других.
Иван, увидев Абаева, закрылся от него рукой. Абаев оглянулся и, не узнав Ивана, говорит уже заискивающим тоном:
— Да, но я приезжий…
— Они тоже приезжие, — отрезала секретарила.
Абаев медленно повернулся и уселся рядом с Иваном, повернувшимся к нему спиной.
— Давно приехали? — пытается он заговорить с Иваном, толкая его в бок.
— Не приставайте, товарищ, — нарочито грубо отвечает Бровкин.
— Бровкин! — вдруг так заорал Абаев, что секретарша вскочила из-за стола.
— Что вы, товарищи? — волнуется Нина.
— Мухтар!.. — обрадованно воскликнул Ваня.
Они обнялись, начали похлопывать друг друга по спине.
— Когда приехал? — спрашивает Абаев.
— Час тому назад.
— А я — только что. А директор что? До сих пор не принимает?
— Занят, — отвечает Ваня.
— Бюрократ, значит, — злится Абаев.
— Почему бюрократ? Человек занят, вот и всё, — и Ваня широко улыбается.
Дверь из кабинета открывается, оттуда выходят двое с папками, полными бумаг.
— Входите, — обращается Нина к Бровкину, указывая жестом в сторону кабинета.
За рабочим столом сидит директор совхоза Сергей Владимирович Барабанов, коренастый человек, уже заметно обрюзгший не то от нездоровья, не то от чрезмерно спокойного характера. У него умные, но на первый взгляд равнодушные глаза (может быть, это не только на первый взгляд, а вообще они такие). Кажется, ничего не может вывести его из равновесия; ничем не может он возмущаться, ничто не может его восхитить.
Когда в кабинет входит Бровкин с товарищами, Барабанов молча смотрит на них оценивающим взглядом. Сколько он уже перевидал здесь народу! Он привык к тому, что сюда приезжают и настоящие энтузиасты, которые искренне хотят работать и строить новую жизнь; приезжают и люди, которые не знают, для чего и на сколько времени они сюда приехали; прибывают и такие, которые гонятся за «длинным рублём» — их интересуют только большие заработки. И видя, что заработать не так-то легко, они быстро улепётывают восвояси.
Барабанов смотрит на Бровкина и его товарищей и хочет угадать: что за люди? К какой категории приезжающих они принадлежат?..
— Здравствуйте, товарищ директор! — вытянувшись по-военному, обращается Бровкин.
— Здравия желаю! — также по-военному отвечает Сергей Владимирович, поднимаясь с места.
И вдруг на мгновение Барабанов, утратив свой безразличный вид, становится похожим на военного командира. Но это только на мгновение. Снова внимательно оглядев вошедших, он говорит:
— Садитесь. Значит, приехали?..
— Так точно, приехали! — отвечает Бровкин.
— О-о-о-чень хо-ро-шо, — растягивая слова, произносит директор. — Значит, хотите у нас работать?
— Для этого и приехали, — отвечает Иван.
— Ага, — равнодушно говорит директор. — Ну, что ж, будем работать… Дел у нас много. Земли тоже много. Людей тоже много… но многие не засиживаются… уезжают обратно…
Он встаёт и, медленно прохаживаясь взад и вперёд по комнате, обращается к Ване и его товарищам:
— А вы как? Скоро удирать будете?
— Всё зависит от того, как вы нас примете, — в тон ему отвечает Бровкин.
— А меня кто принимал, — задетый за живое, спрашивает директор, — когда я сюда приехал, в дикую степь Оренбургскую? Кто меня встречал с оркестром, товарищ?.. Как ваша фамилия?
— Бровкин… Иван Бровкин.
— Вот так… товарищ Бровкин!..
— Нас тоже с оркестром не встречали, — как бы вскользь замечает Ваня.
— Извините, дорогой, — с ехидцей говорит Барабанов, — музыканты у нас сейчас пашут… Время-то какое? А? К нам ежедневно приезжают десятки людей и, если мы каждого будем встречать с оркестром, кто же будет поднимать зябь? А?.. Какая у вас специальность? — вдруг деловым тоном спрашивает он.
— Мы артиллеристы, — отвечает Ваня, указывая на себя и Абаева. — Можем работать шофёрами, трактористами, механиками…
— Хо-ро-шо! — протяжно говорит директор. — А вы? — обращается он к остальным.
— Я буфетчица… по торговой части, — говорит Полина.
— Тоже хо-ро-шо! — отвечает директор. — Хотя по этой части у нас перебор.
— А они, — указывает Ваня на Николая и Верочку, — они пока… — и Бровкин неопределенно пожал плечами.
— Тоже неплохо… По этой части у нас тоже немало, — отвечает директор. — Ну, что ж, познакомимся! — И он протягивает всем руку. — Барабанов, Сергей Владимирович.
Пожимая руку Ване, он многозначительно подмигивает.
— Тоже артиллерист. Бывший, конечно.
— Небось дивизией командовали, товарищ Барабанов? — уже расхрабрился Ваня.
— Не совсем дивизией, но вроде — я больше по политчасти, — отвечает Сергей Владимирович. — Ну, что ж, добро пожаловать! — закончил он и широко распростёр руки…
Иван Бровкин сидит за рулём трактора.
Снова расстилается безграничная вспаханная степь, чёрная, как вороново крыло. А слева — целина… целина… ещё не тронутая плугом целина.
Абаев, голый по пояс, наставляет аппарат «ФЭД», собираясь кого-то фотографировать.
Молодой врач совхоза Ирина, приложив ухо к груди Бровкина, выслушивает его; зная, что её снимают, — она улыбается. Улыбается и Иван, выпятив вперёд грудь.
Абаев щёлкнул аппаратом.
— У вас сердце, как у всех влюблённых, — обращается Ирина к Ивану. — С таким сердцем можно двести лет прожить.
— А вот с моим и ста не проживёшь! — ударяя себя в грудь, жалуется Абаев, глядя на Ирину влюблёнными глазами. — Вот это вам, Ирина Николаевна, — продолжает он, разворачивая перед Ириной толстую пачку фотографий, где она изображена и во время прогулки, и на работе, и грустной, и смеющейся, — словом, целую фотогаллерею.
