Совсем заскучал-затомился Василь от такой жизни. А тут, как на грех, полюбилась Алена парню-соседу, Петру Савельевичу. Он к матери на побывку из Питера приехал — там на заводе работал.
Петр с Василем Смирновым с малолетства друзьями закадычными были, вместе в школу бегали, мальчишеские беды и радости делили. И Алену он знал — вместе в лес за грибами и ягодами ходили, от сердитого барского лесничего в кустах прятались.
Удивил односельчан Петр: вместо озорного, длиннорукого и длинноногого парнишки, лихого налетчика на сады и огороды, вернулся домой рабочий — рассудительный, степенный, только непокорный каштановый чуб напоминал прежнего неудержимого озорника.
Первым делом зашел Петр к Смирновым — с друзьями детства повидаться. Алена его сразу признала. Еще бы! На все Семиселье Петр Савельевич великаном славился: плечи — сажень косая, ростом, как шутил народ, в тезку — Петра Великого. Алена — женщина высокая — рядом с ним маленькая, чуть ему по плечо.
Сдержанный, исполненный какой-то убежденной веры, особо и доверительно близок был он с Силантием Лесниковым. Еще в мальчишеские трудные дни мчались они с Василем к нему, когда ждала их неизбежная кара. «Набедокурили?» — догадывался Силантий Доброе Сердце и искал пути помочь юным друзьям.
Силантий и сейчас, по старой дружбе, часто наведывался к Смирновым, вбивал в «черепушку» Василю мысли непокорства и протеста, выношенные за долгие годы батрачества.
Собирались обычно у Смирновых. Разговор сразу переходил на «политику». «Политика» — любимый конек Силантия Никодимовича.
— Без земли нам каюк! — начинал Силантий, вороша густую шапку выцветших от солнца волос. — Земля нам — как воздух! Они только ее добром не отдадут. Опять, как в пятом, за колья надо браться…
— И опять, как в пятом, вам холку намнут! — спокойно возражал Петр. — С кольями! А у них ружья да пушки. Без рабочего класса пойдете вразброд, как овцы без барана, кто куда. С рабочим классом надо вместе действовать, сообща, без страха и сомнений… как рабочий класс.
Долгие вечера, когда Петр посвящал друзей в дела и борьбу питерских рабочих, летели незаметно. Особенно потряс Алену рассказ о забастовке на том заводе, где работал Петр; она увидела грязный заводской двор, куда на сытых, лоснящихся лошадях ворвалась группа сытых, рыластых казаков и стала нагайками избивать безоружную толпу, не щадя женщин, детей, стариков. Она видела пролитую кровь, слышала тонкий, «дурной» крик умирающего паренька с обезображенным, рассеченным лицом.
— Батюшки-светы! Какие изверги!..
— Звери! Они нас не милуют, — негодуя, говорил Лесников. — Как ты-то уцелел, Петрунька? Поди, бежал, ног под собой не чуя?
— Пришлось и побегать! — широко улыбался Петр. — Волка ноги спасают. Друзья-товарищи крепко мне присоветовали отдохнуть после такого бега, — строго и значительно прибавил Петр. — За нами, молотобойцами, всегда нужен уход особый, — хитровато добавил он, — чтобы силу не теряли. Меня там, кажется, не подозревают, но грех да беда на ком не живут…
— Сняли с тебя, Петруша, стружку, сняли! — понимающе повторял Лесников. — Сразу видно — рабочий класс, а не наш брат — деревенщина. Эка ты вымахал, молотобоец первого класса!
Лесников открыто любовался могучей, статной фигурой Петра, когда тот, убирая со лба упрямый чуб, говорил, сжимая крупные, тяжелые кулаки:
— Без боя они не сдадут своих позиций. Так ведь, дядя Силаша?
— Не сдадут! — подтверждал Лесников.
— Значит, революция неизбежна! Нужно только крепко помнить ошибки пятого года…
— Ошибки? Оно конечно… А вот с той поры тлеет и тлеет огонек. Они дымок хорошо чуют и гнут нас в дугу. Пеньковые галстуки на шеи вешают, нагайками и шомполами секут, а сами трясутся: ну как вдруг займется все вокруг алым полымем?.. И займется! Придет наш день, — с жаром говорил Силантий. — Нет уж, дураками большеухими не будем! А то развесили, как телята, уши: «На, барин, бери нас голыми руками, веди на виселицу!» Дали тогда похватать себя, как сонных курей…
Вскорости ли ожидаются желанные перемены? Каково житье и настроения рабочих? Не приходилось ли Петру видеть царя Николая? Каков на заводе «сам» — хозяин? — нетерпеливо допрашивал Лесников.
Петр Савельевич, чуть улыбаясь, терпеливо и обстоятельно отвечал неистощимому на вопросы другу.
Днем они тоже хоронились в избе, когда перелистывали небольшие брошюрки, которые Петр привез из Питера.
Петр Савельевич неторопливо, спокойно читал страницу за страницей. Было условлено: если появится нежданное начальство, брошюра летит в печь. С жадным, настороженным вниманием слушали мужики необыкновенные слова, открывавшие им их собственную жизнь в новом, неожиданном освещении. Втроем они обсуждали каждую брошюру, с ожесточением спорили.
Алена тоже пристрастилась к этим чтениям; сидя на пороге и суча пряжу, она внимательно слушала их споры.
— Нет, Петруня, как хочешь, но эту книжицу я беру себе! — твердо заявил Лесников, рассматривая обложку брошюры, которую они только что прочли. — Эх! В пятом году она не побывала в моих руках, — по-иному бы я себя повел. Смелая книга! — говорил он, счастливо сверкая черными глазами. Погладил корявыми, шершавыми руками книгу и стал высоким, звонким голосом певца выводить каждое слово; выводил с чувством, чуть придыхая, будто пил в жаркий летний день прозрачную родниковую воду: — «Рабочим и крестьянам никогда не избавиться от поборов, самодурства и надругательства полиции и чиновников, пока нет в государстве выборного правления, пока нет народного собрания депутатов…» «Социал-демократы требуют, чтобы без суда полиция не смела никого сажать в тюрьму…» «Пора и русскому народу потребовать, чтобы каждый мужик имел все те права, которые есть и у дворянина…» «…Наше главное и непременное дело: укрепить союз деревенских пролетариев и полупролетариев с городскими пролетариями».
— Да-а! Смелая книга! Такую программу мог придумать только человек, который свято верит в свою правду!..
— За такую книгу, поди, и в тюрьму угодить недолго? — спросил Василь.
— А ты как думал? — победительно откликнулся Силантий. — Тут какие слова? Свободу собраний. Свободу печати. Всенародное собрание депутатов. Крестьянские комитеты. Долой самодержавие! Думаешь, по головке за них погладят? За одно чтение каталажка обеспечена, а то и веревка на шею, по нонешним временам-то. Ай ты не знаешь, что кругом делается? Не слышал, что народ в тюрьмы волокут и по поводу и без оного? — спросил Лесников. — Не трусь, Василь, нам срок подходит схлестнуться грудь в грудь с помещиками и богатеями. Тут отступать не приходится. Ах! Спасибо тебе, человек хороший: шоры с глаз снял — вот это да! — И Силантий, уважительно глядя на обложку книги, прочел:
Н. ЛЕНИНЪ
Пролетаріи всѣхъ странъ, соединяйтесь!
КЪ ДЕРЕВЕНСКОЙ БѢДНОТѢ
Объясненіе для крестьянъ, чего хотятъ соціалъ демократы
Да-а! Так дотошно мог написать только крестьянин, Только наш брат, мужик от сохи! Тут, други сердечные, изложена мужиком крестьянская, мужицкая правда!..
— И совсем Ленин не мужик, не крестьянин, — улыбнулся Петр, — а человек высокого образования.
— Ба-арин?! — вознегодовал Лесников, для которого каждый образованный человек был барином. — Барин? — Он рванул ворот голубой рубахи, обнажив сильную, мускулистую шею. — Да вешай сей минут, надевай на меня пеньковую веревку — не поверю навету! Образованный барин лучше меня знает мою деревенскую, батрацкую долю? Он обо мне, Силантии Лесникове, безлошадном бедняке, пишет, Петя, обо мне!.. «Кто работает на стройке железных дорог? кого грабят подрядчики? кто ходит на рубку и сплав леса? кто служит в батраках? кто занимается поденщиной? кто исполняет черные работы в городах и на пристанях? Это все — деревенская беднота…» Верно! Верно говорит: это я, бедняк из бедняков, Силантий Лесников, все испробовал на своем горбу! Гнул хребет на железке, подрядчики меня грабили; побывал и на рубке и на сплаве леса; за-ради куска хлеба маюсь на нищенской поденщине; моя доля — чернорабочий в городе или грузчик на пристани! Эх, Петя, Петя! Сильна, видать, у вас партия, ежели она имеет такую голову! Мне, темному мужику, крестьянину, показал, куда и с кем идти. В пятом-то году мы, как котята слепые, все вразброд шли. Ка-ак он тут свою программу-то партийную объяснил — глухой и то услышит! Я с младенческих ногтей выучен кажный вечер назубок читать «Отче наш», а теперя за мою вечернюю молитву принимаю слово Ленина «К деревенской бедноте». Изучу, как «Отче наш»…
Петр Савельевич рассказал то немногое, что знал сам об авторе брошюры «К деревенской бедноте»: ранил души слушателей повестью о короткой жизни брата Ленина, которого повесили в тюрьме.
