— Вот вы сидите тут на двенадцатом этаже со всеми удобствами, — обличительно начала она, подбоченясь. — Вспоминаете свою отдаленную молодость. А обо мне вы подумали? Ведь я сирота и еще девочка. Мне необходима мать. Но заявляю самым категорическим образом: на мачеху я не согласна. Во всяком случае, не мешало бы сначала спросить меня.
Я похолодел, зная, однако, что вопрос не ко мне обращен. Маргарита Александровна засмеялась:
— В чем же дело, Марина? Так давай и я спрошу для начала: что ты обо всем этом думаешь?
— А вы меня научите в теннис играть? — спросила она, подходя к дивану, над которым висели на стене ракетки, и в голосе ее возникло плаксивое выражение: какая же она незащищенная…
— У тебя рычаги неплохие, — деловито отозвалась Маргарита Александровна. — Надо мяса поднабрать.
Марина бросила мне ракетку, я поймал.
— Но этого мало, предупреждаю честно, я максималистка.
— Что еще? Хочешь, научу тебя японскому языку?
— Значит, вы с языком. Кандидатка небось? Мой папон простую не возьмет, это у него наследственное. А дети свои у вас есть? Как говорит папон: вы с хвостом или без?
Тут уж я не выдержал: в своих детях мы видим себя, какими мы не хотели бы быть.
— Несносная девчонка. Ответь лучше, почему у тебя двойка? Стоит мне уехать…
Она посмотрела на меня своими невинными глазами, так похожими на глаза матери, что мне сделалось больно.
— А что? Я накапливаю информацию. Вы, взрослые, вечно все усложняете. Вы прикрываетесь кисеей слов и думаете, что спрятались в броню, тогда как это жалкая просвечивающая скорлупа. Вы вечно играете в кошки-мышки, словесное оформление для вас важнее самого ядра. А я еще ребенок, я еще не научилась быть конформисткой, еще не освоила двойного мышления. Сейчас ты закричишь на меня, конечно, я знаю, все мы легко ранимы, но чувствуем лишь собственные раны.
Вот болтушка, я не выдержал, засмеялся:
— Марина, прошу тебя, вовсе не обязательно выкладывать с первого раза свою сногсшибательную эрудицию в обмен на съеденную осетрину.
Маргарита Александровна остудила мой родительский пыл:
— Отчего же? Пусть выскажется. И я могу ей рассказать, как было все на самом деле. Вот только кончу переодеваться…
Марина рывком повернулась к ней:
— А вы уверены, что так оно и было? Или это теперь, двадцать пять лет спустя, так видится в колодце вашего прошлого, из которого вы даже не можете дать напиться другому?
— Подожди, Марина. Сядь и не резвись словами. Давай помолчим немного, сосредоточимся, и я тебе все расскажу.
— Ясно. Вот про него? Кто это? — Марина указала рукой в угол. — Это и есть ваш сын?
Меня последнее слово особенно поразило — могло ли оно прозвучать в этих стенах? Посмотрев по направлению указующей руки Марины, я увидел в кресле молодого человека и сразу узнал его. Это был старший лейтенант Владимир Коркин по прозвищу Старшой, однако же в штатском, хоть и стрижен по-солдатски под бобрик. Видимо боясь опоздать к нам, он одевался наспех, без особого разбора и знания современной моды, но все получилось вполне пристойно, а странности, если таковые имелись, были весьма простительны: вишневого цвета галстук при синих спортивных кедах довоенной модели или носки с яркую полоску, явно не подходившие к апрелю, впрочем, ведь он мог и не знать, в какой месяц попадет к нам.
Но это, повторяю, мелочи. А главное, что он выглядел здоровым и даже успел загореть где-то, опять-таки в нарушение сезонного расписания. Он отпустил бороду, чтобы казаться более современным.
Я даже не заметил, как он вошел. Он сидел в кресле у окна с задумчивым видом, но глаз от меня не прятал.
— Здравствуй, Володя, — сказал я. — Ты давно здесь?
— Здравствуй, Иван, — сказал он, голос у него был хриплый и стылый, я даже испугался.
— Как ты себя чувствуешь? Ты нездоров? — спросил я с тревогой.
— Это у меня хроническое, — сказал он. — Ты не волнуйся, для моего положения я чувствую себя вполне сносно. Ты тоже, я смотрю, в полном порядке. По-моему, ты пришел сюда в первый раз, а чувствуешь себя как дома.
Маргарита Александровна, как и обещала, ушла в себя и не реагировала на голоса, обхватив ладонями голову и опершись локтями в стол. Марина, поскольку она первая обнаружила Володю, с участием слушала нас, пытаясь разобраться в смысле наших слов, скрытом от нее завесой времени.
— Я живу далеко отсюда, Володя, — продолжал я. — И сюда меня ты привел.
— Вот как? И я далеко отсюда, в другой земле. Боюсь, что я тебя сюда не посылал. Возможно, и сам я здесь лишь по твоей воле, впрочем, это не имеет значения. Ты с дочерью разговаривал? Красивая у тебя дочь, Иван. А я вот все сына своего хочу посмотреть.
— По-моему, он сейчас в отъезде, — наивно предположил я.
— Разве вы не сын? — продолжала удивляться Марина. — Я уж думала, вы станете мне старшим братом.
— Я знаю, где он, — отвечал Володя с устоявшейся болью. — Но все равно посмотреть хочется. Я думаю: а вдруг там случилась ошибка?.. Теперь я отвечу Марине: я не сын…
— Кажется, я понимаю, — протянула Марина. — Вот это номер.
— Я не сын, — продолжал задумчиво Володя, — потому что не успел стать отцом. Мое письмо опоздало. Его опередили другие добрые дела…
— Не понимаю, о чем ты, — хотел было обидеться я, но тут же понял, что это лишено смысла.
Он пожал плечами:
— Я ни о чем, просто так. Скажи лучше, о чем вы сейчас говорили?
— Марина нас критиковала, а я держал оборону.
— Почему ты считаешь, Иван, что до сих пор должен держать оборону?
— Как иначе?.. Коль она нападает…
— В таком случае все ясно. Я пришел сюда лишь потому, что вы слишком много говорите.
— Мы же о тебе говорим. Что же ты предлагаешь, Старшой?
— Не говори ни о чем лишнем, Иван. Только спроси себя: правильно ли я живу?
— Так правильно или нет? Ответь нам.
— Я этого не знаю, Иван. Я отстал от жизни, мне вас все равно не догнать. У вас свой исторический опыт, которого я не имею. Я слышал, ты стал шибко грамотный, звание заработал, хотя и не сделал особых открытий. Так откуда мне знать, правильно все это или неправильно? Я тоже не открыл своего закона, правда, в последнюю секунду мне что-то явилось, но было уже поздно. Так что твой вопрос не ко мне, Иван.
— Вот видишь: и ты! Я снова между двух огней. Дочь шпарит в меня из будущего, вечный конфликт отцов и детей, а ты теперь лупишь по мне прямой наводкой из прошлого, отцы и деды, это уже что-то новое. А мне куда прикажете деваться? Отбиваюсь как могу.
— Я никого не осуждаю, Иван, я не имею на это права. Я лишь смотрю и наблюдаю: гарнитуры, диваны с мягкой обивкой, картинки, много электронных аппаратов, весьма миниатюрных, вот бы покопаться.
— По глазам вижу, осуждаешь. Ты меня глазами осуждаешь, Старшой.
— Так вы тоже защищаете гарнитуры, этот позор двадцатого века? — Марина вскочила со стула, до сих пор она вроде бы мирно слушала наш разговор, дожевывая ближайший бутерброд, но тут не выдержала и кинулась в очередную драку, на этот раз к креслу, в котором сидел самый беззащитный из нас, Владимир Коркин. — Вы такой молодой, а уже про гарнитуры, словно никогда их не видели. За что же тогда погибали те, которые погибли?
— Я знаю, за что, — кротко ответил он, выдержав ее взгляд. — Мы погибли не за гарнитуры. Мы погибли за победу.
— Простите, — Марина остановилась, будто на невидимую стену наскочила. — Так это вы товарищ моего отца? Я не сразу сообразила, я сначала думала, что вы мальчишка с улицы, ну те, которые с гитарами… Потом еще глупее подумала…
— Я играл на мандолине. Задумчивый инструмент, — говорил он, как бы оставляя в стороне ее намеки.
Но Марина умела бить напрямик:
— Ага, теперь я поняла. Вы тот человек, который сделал вдовой Маргариту Александровну, мою будущую мачеху. Приношу вам свои соболезнования. Надеюсь, у вас не было иного выхода?
— Не знаю, — задумчиво отвечал он, — я сам старался понять это. И в письме писал, разве вы не читали?..
Марина не успела ответить.
Маргарита Александровна встрепенулась за столом, проведя ладонью перед глазами и поднимая завесу, отделявшую ее от нас.
— О чем вы там говорите? — устало спросила она.
— Мы вспоминали тебя, — сказал Володя.
— Вы что-то сказали? — она смотрела на меня.
— Он сказал, что мы вспоминали вас, — сказал я.
— Я тоже вспоминала, — сказала она. — Разве здесь есть кто-то другой?
— Здесь есть память, — ответил я.
— Почему же я не слышу ее голоса? — удивилась она.
— Что она говорит? — приставал из кресла Володя. — Я ее не слышу. Рот раскрывается, но звука нет, весьма странно с физической точки зрения, такое может быть лишь в безвоздушном пространстве.
— Она тоже говорит, что не слышит тебя, — я старался изо всех сил, пытаясь наладить контакты. — Если вы оба слышите меня, я могу быть посредником.
