А Родионов вовсю разошелся и перестал думать о нас. Глаза у него блестели, и он просительно улыбался.
— Не бросайте меня. Может, обойдется все. Живы-здоровы будем и дома еще побываем… Закурить бы… Курить хочется страсть… Так вы не бросайте, я вам… — руки его стали шарить по земле и застыли. Глаза погасли, пусто смотрели в небо, а на лицо набежал почти неощутимый пепельный налет, и оно в одно мгновенье сделалось отделенным от жизни.
— Вот они, дела наши, — сказал Баранов, отряхивая руки от земли.
Снизу поднимались разведчики. Впереди, возбужденно размахивая руками, шагал Зазноба. Я вдруг увидел, какой он молодой, совсем мальчишка. Они подошли к нам и молча стали полукругом. Потом Старшой сказал:
— На прощание две минуты. Приготовиться к движению!
Немец стоял внизу и со страхом смотрел на нас. Я показал ему пальцем: «Вег!», он послушно побрел передо мною.
Солнце уже садилось, спасительная темнота укутывала наши тени. В ту же ночь, уже на рассвете, возбужденные коротким боем, целые и невредимые, мы вышли к своим.
— Кстати о Бельмондо, — Маргарита Александровна оживилась. — Что нового в кино, вы чего-нибудь видели?
— Типичная продукция массовой культуры, на которой зритель закаляется до степени истукана. Я бы с удовольствием посмотрел сейчас что-нибудь наше, с черемухой.
Маргарита Александровна нервно засмеялась:
— Рветесь к родному хэппи энду? А ведь нынче день памяти. Сколько на нее осталось? Как говорит моя Валентина, тоже вдова: воспоминания приходят и уходят, а суета остается. Мы прикрываем суетой нашу нечистую совесть. Человек весьма удачно запрограммировал себя.
— Иначе мы не выжили бы как вид, — подхватил Иван Данилович, поддавая жару в отвлекающую струю. — У меня деловое предложение: пошмыгаем немного среди настоящего и опять в наше прошлое.
— Где же вы предлагаете суетиться, по-вашему, шмыгать? — отозвалась Маргарита Александровна.
— Сегодня вернисаж, — Сухарев авторитетно назвал художника, довольный своим касательством к данному событию.
— Туда ведь не пробьешься…
— У меня билет, оставлен на контроле. На такси мы как раз успеем.
— А что? Я женщина решительная. С воспоминаниями покончено. Пусть я никогда не узнаю правды о том, как вы захватили важную немецкую шишку, ибо сказано недаром: искусство требует жертв. Вперед к настоящему! Пребывайте здесь, я мигом переоденусь. — Маргарита Александровна приостановилась у шкафа. — А вас туда искренне тянет?
— Признаться: ничуть. Я и не помнил об этом, пока мы не заговорили о Бельмондо.
— Может, дело ждет?
— Четверть дела, к тому же препротивнейшего — лучше не спрашивайте.
Маргарита Александровна взмахнула, как знаменем, цветным нарядом, сорванным с вешалки.
— В таком случае мы едем. Обожаю делать чужие дела, а противные — тем более. Противные дела надо делать сразу, иначе в прорубь. Я приму на себя половину вашей четвертушки, каждому достанется по восьмушке, это уже легче, значит, я одеваюсь. Куда я одеваюсь? Исключительно для вернисажа, для толпы, наряд вполовину уличный… — продолжая целеустремленно выбалтывать свою фонетическую партию, Маргарита Александровна окутала плечи разноцветными полосами, завернулась в свои знамена и, прошелестев мимо Ивана Даниловича, скрылась то ли на кухне, то ли в ванной. Сухарев продолжал оставаться в кресле, слушая ее голос и пропуская его мимо себя. Ему и без того было благостно.
— Вам чаю или кофе? — спросила снова Маргарита, обращаясь к нему с протянутой рукой, чтобы забрать пустую чашку.
Послышались порхающие шаги, и на пороге без предупреждения возникла Марина, окидывая критическим взглядом комнату. Меня не столько сама Марина удивила, сколько этот ее критический взгляд, будто она заранее знала, что здесь увидит и какой вердикт этому следует вынести. Она была в школьной форме: коричневое платье с белым воротничком, черный в оборках фартук, но без портфеля, и это казалось странным: где она его оставила? Рядом с моим «дипломатом», стоявшим в прихожей? И вообще, зачем она шляется по следам моей памяти? — так, вероятно, следовало бы удивиться в адрес всех нарушителей хронологии, но времени на размышления не оставалось, ибо она смотрела на меня в упор.
— Здравствуй, Марина, — сказал я и тут же начал лукавить: — Мы тебя ждали, ведь уроки давно кончились. Познакомься с хозяйкой, Маргаритой Александровной Вольской, сейчас мы все вместе поедем на вернисаж. А это Маринка Сухарева, Маргарита Александровна, кажется, я вам рассказывал?
Марина продолжала стоять в дверях. На губах застыла наглая ухмылка, так умеют улыбаться только подростки. Я испугался: заговорит ли она или, обдав нас молчаливым презрением, исчезнет столь же внезапно, как явилась? Мне сделалось стыдно: вечно я ставлю в неловкое положение своих близких, навязывая им собственные фантазии.
Но Марина перехватила инициативу. Стараясь сохранять достоинство и вместе с тем ни на минуту не забывая о своем превосходстве, она подошла к Маргарите Александровне, и они пожали друг другу руки.
— У вас тут симпатично, — соизволила молвить Марина. — Вполне интеллектуальная обстановка. Отец о вас мне не рассказывал, он же старый разведчик, московские похождения держит под замком.
— Марина! — призвал я ее к порядку.
— А что? — отозвалась она охотно. — Я и говорю: хата на уровне. Должна вас предупредить, Маргарита Александровна, ибо вижу в этом дочерний долг: мой отец интеллектуал районного масштаба. Он эрудит и именно этим способом обольщает женщин. Но учтите, он опасен. Он мастер начального периода.
Я нервно засмеялся, не видя другого выхода:
— Марина Сухарева в своем репертуаре. Доложи лучше, что ты получила в школе?
— Восемь! — с вызовом отвечала она.
— Две четверки?
— Три, три и два, мог бы сам сообразить. И вообще, ты отстал от жизни…
— Стоит мне уехать… Почему ты разговариваешь в таком тоне?.. До каких пор будет продолжаться эта разболтанность?.. — я выдавал полный родительский набор, абсолютно бездейственный, после чего перешел к информативной части. — По-моему, у меня нет тайн от тебя, иначе я не позвал бы тебя в этот дом…
— Нескромный, но существенный вопрос, — бесцеремонно перебила Марина, опережая события. — Давно вы знакомы?
— Хочешь чаю? — спросила Маргарита Александровна. Мне показалось, что поначалу она несколько опешила от непредвиденной гостьи, однако быстро сумела оцепить пикантность моего замысла и теперь была готова подключиться к нему, все-таки она удивительная женщина, и она продолжала без утайки: — Думаю, твой отец еще сегодня утром не догадывался о моем существовании.
Мне то и дело приходилось корректировать их самодеятельность, ибо я один стоял на страже исторической правды.
— Помилуйте, Маргарита Александровна! — вскричал я с торжеством. — Мы же познакомились двадцать пять лет назад.
— Солидный стаж, — усмехнулась Марина. — И теперь искупаешь грехи молодости? Вполне в твоем стиле.
— Разве у старых друзей не найдется, о чем поговорить хотя бы просто так? — с мягким упреком спросила Маргарита Александровна, пытаясь внести в разговор струю умиротворения. — Между прочим, твой отец фронтовой друг моего погибшего мужа. Это тебе не в укор, просто для информации.
— Все сходится, — с живостью отозвалась Марина. — Иногда у нас появляются фронтовые друзья папона. Тогда они запираются в кабинете и глушат водку. Но погибшие к нам еще не приходили.
— Вероятно, потому, что они всегда с нами, — терпеливо поправила Маргарита Александровна, продолжая оставаться удивительной женщиной и в этой усложненной ситуации.
— В таком случае я умолкаю и говорю: пардон, — Марина расшаркалась и сделала книксен, взявшись руками за низ платья: именно таким макаром она обычно признавала свое поражение. — Можете налить мне чаю, если вы не шутили.
— Ты не стесняйся… Если ты не обедала?..
— Аэрофлотовская курица была вполне жевательной, к тому же я на диете, — и с ожесточением впилась в поднесенный бутерброд.
Кажется, все вошло в русло. Гостеприимство проявлено и оценено. Марина уплетала за обе щеки все, что оказывалось в радиусе действия ее мелькающих над столом рук.
Улеглось? Как бы не так! Надо знать мою дочь. В первую очередь она кусает дающую руку. Насытилась, отвалилась от стола, встала у книжных полок, глядя на нас оценивающим взглядом как на предмет потребления. Длинноногая профессорская внучка и дочь, существо нежное, простоволосое, акселерованное, опережающее словом мысль, ранимое, всезнающее, музыкальное, хилое, рифмующее, бесцеремонное, эгоцентрическое и, может быть, прекрасное и уж наверняка единственное среди всех прочих.
