— Я.
— Ясно-понятно. Вам радио.
Чернов развернул сложенный вчетверо бланк радиограммы, все смотрели, как он читал, и вдруг в доме стало тихо.
— Вот… — сказал радист. — А вы говорите, садись, мол… Закусывай… Не хотел я… ясно-понятно.
— Ты-то здесь при чем? — опомнился Чернов.
— Да кому нравится такие телеграммы носить? Вахта была моя… Вот…
— Что случилось, наконец?! — не выдержал Машкин.
Чернов протянул ему листок.
— Мда… — только и сказал Антоша.
Ноэ вопросительно смотрела на него.
— Двух его ребят — помощников — сняли с самолета в Тикси… там же госпитализировали., подозрение на дизентерию… — объяснил Машкин.
— Чего-нибудь не то съели… — предположила Ноэ.
— Возможно, увлеклись северными деликатесами… порчеными… налетели сдуру. Кто знает?
— Это недели две, а то и месяц… — задумчиво проговорил Чернов. — В общем, сюда они не прилетят.
— Но ящик с оборудованием они выслали… Он, наверное, уже на базовом, — напомнил радист содержание телеграммы.
— Что ящик? Что ящик? — вскипел Чернов. — Работать кто будет? Я их этим бортом ждал! Самое время начинается!
Радист виновато понурил голову.
Машкин всем разлил.
— А-а! — отмахнулся Чернов. — Не хочется!
Он заходил по комнате, потом сел и закурил.
— Ладно, давайте…
— Не паникуй, — сказал Машкин. — Давай думать. Двух человек не найдем, что ли? Моя партия придет только в конце апреля, тогда мы начинаем. Вот до этого я в твоем распоряжении. Берешь?
Чернов молчал.
— А ты, Нанук? — спросил Машкин. — Будешь в берлоге работать?
— Не-е… — засмеялся Нанук. — Боюсь. Скусает она, скусает… ну ее к богу! Скусает…
— Скушает? — засмеялся Машкин. — Да какая медведица тебя скушает! Что ты мудришь?
— Я заплачу, — сказал Чернов. — Оформлю рабочим.
— Не-е… — улыбался Нанук.
— Ладно… — успокоился немного Чернов. — Чего-нибудь придумаем. Спасибо тебе, Антоша.
У самого берега на ровном гладком льду дети играли в эскимосский мяч. Тунатагуты — игра, похожая немного на баскетбол, только нет корзин. Девочки бегают по площадке, передавая друг другу мяч, стараясь, чтобы его не перехватили мальчики. Задача — подольше удержать его в своей команде. Свободные от дела старики и старухи наблюдают за игрой, за веселым столпотворением на льду, болеют.
У школьников постарше другая игра. Она похожа на футбол, только здесь каждый за себя, и задача состоит в том, чтобы увести мяч как можно дальше по льду, оторвавшись от преследователей. Наиболее быстроногим и выносливым удавалось вести мяч до самой кромки припая, до разводий во льдах, и тут старики вмешивались, кричали, возвращали игрока назад, боялись, что может увлечься и ухнуть в полынью.
На первой площадке мячом окончательно завладели мальчики. И чтобы восстановить справедливость, с берега на лед спускается старушка. Мальчики обязаны в этом случае пасануть мяч ей. А когда мяч оказывается в руках у старушки, она отдает его девочкам, и игра возобновляется. Но если опять мальчики чересчур долго будут держать мяч у себя, опять на лед спустится старуха, напомнит справедливые правила.
Мяч на льду.
Мяч в игре.
И до тех пор будут слышны веселые крики, пока не уйдет солнце за горы, пока матери не позовут детей домой на ужин.
— Как это могло случиться? — спросил Чернов.
— Не знаю, — отрешённо развел руками Игнатьич.
Молча, понурив голову, сидел Нанук.
Шесть ящиков с медвежатами — в каждом по два — стояли, готовые к отправке. Три других ящика, в которых раньше находились самые крупные звери, были взломаны.
— Могли они сами изнутри взломать ящики и убежать? — опять спросил Чернов.
— Кто их знает? Сильные, черти… — вздохнул вдруг Игнатьич.
— Я сам забивал ящики, — сказал Чернов, — я очень крепко забивал. Не могли они сами… не верю!
Он внимательно рассматривал доски, гвозди, зачем-то понюхал ящик.
— Следы посмотрели?
Нанук кивнул.
— Куда ведут?
Нанук махнул рукой на север.
— Ушли к берлогам… Пропасть-то они не пропадут, мамаши их все еще крутятся там… Но как мы могли прозевать?
Никто на вопросы Чернова не отвечал. Все молчали.
— Досадно… Такие хорошие экземпляры… И самолет сегодня прилетит. Что делать?
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Игнатьич.
…Днем прилетел самолет. Ящики погрузили. Двенадцать медвежат вместо пятнадцати улетели на материк — впервые знатный зверолов не выполнил план. Что ж, тут действительно ничего не поделаешь.
Улетел Игнатьич. И для нас самое время с ним расстаться.
Глава седьмая
Варфоломей Шнайдер сидел напротив Ивана Ивановича Акулова, ждал, когда тот отметит командировку, проверит паспорт и отпустит с богом.
Он всегда испытывал непонятного рода страх перед власть имущими людьми — швейцарами, милиционерами, таксистами, официантами, директорами столовых, а уж о председателях сельсоветов и говорить нечего.
Он ждал, когда с его документами познакомятся и вернут ему их, выполнив все необходимые формальности. Он знал, что документы его в порядке, но все равно противная заискивающе-лебезящая улыбочка уже созревала где-то в уголках губ, и от сознания глупости такого поведения был он сам себе ненавистен.
Но не знал Варфоломей, что и Акулов в данный момент испытывал понятное только ему, Акулову, волнение.
«Ну вот, наконец-то, — думал Акулов. — Вот и сценарист к нам пожаловал. И не простой, а старший».
Он вернул Варфоломею паспорт и командировочное удостоверение, нежно, ободряюще улыбнулся.
— Добро пожаловать. Всем, чем могу, — помогу. Не стесняйтесь. Сразу обращайтесь ко мне — по любому поводу, буду рад помочь искусству.
— Ну, что вы, что вы… — застеснялся Варя такого неожиданного поворота.
— Нет, нет, не стесняйтесь… Вы у нас впервые… Тут все немножечко не так, как на материке. И я обязан, понимаете, это мой долг помочь вам.
— Спасибо.
Варфоломей ушел, а Акулов, подойдя к окну, окинул взглядом белую необъятную ширь океана, задумался, прикрыл глаза. Виделся ему праздник, свет юпитеров и вспышки блицев, информации в газетах и сообщения в «Полярном выпуске последних известий». «Быть Мероприятию», — твердо решил Акулов. Он не знал еще какому, но верно размышлял, что так просто на Остров старшего сценариста не пошлют.
А старший сценарист между тем внимательно и с неприкрытым любопытством рассматривал дом, куда его поселили, поскольку гостиницы на Острове не было — достаточно было пустых домов. В самолете Варфоломей познакомился с попутчиком — охотоведом Христофором Кучиным, а вернее, не охотоведом, а заместителем начальника областного управления охоты, то есть человеком в высшей степени ответственным («начальником», — вздохнул Варфоломей), но держался Кучин просто и, узнав, что Варя летит так далеко на север впервые, тут же взял над ним шефство, то есть пытался рассказать об Острове. В грохоте «Аннушки» ничего не было слышно, тогда он махнул рукой, достал из кармана куртки плитку шоколада, отломил половину и отдал ее Варфоломею.
По прилете на Остров Христофор тут же познакомил его с встречающим (тот был при вездеходе), пригласил жить вместе, показал, где сельсовет, и, погрузив чемодан Варфоломея в вездеход, тронулся в гору, а Варя пешком пошел в сельсовет, так как до него было рукой подать.
И вот теперь Варфоломей осматривает свое новое жилище. В доме никого нет, но ему сказали, что можно входить без ключа, дом не закрывается. В углу он увидел свой чемодан, рюкзак и спальный мешок Христофора и понял, что дом этот принадлежит встречающему, и понял, что Христофор — начальник, а встречающий его — подчиненный.
Он снял очки, протер их замшей, снова надел, достал сандаловую расческу, понюхал ее, причесал бороду, сел на койку — она была без матраса и спальных принадлежностей — и вздохнул. Где-то он предчувствовал, что начинается новая жизнь или один из важнейших этапов его новой жизни, и, судя по всему (по чему? — он не мог еще понять), этап длительный. Далеко на севере, у самого полюса, очень часто бывает, что человека вдруг осеняет предчувствие истины или еще чего-то, ученые пока не дали этому объяснения. И вот это произошло с Варфоломеем.
Он захотел чаю.
Тогда он встал и пошел на кухню, к печке. Она была холодной. Рядом на стене висел плоский бак, из бака в печь шла тонкая трубка. Под боком стояло ведро. Варфоломей понюхал — горючее. На всякий случай он отошёл подальше, не рискнув зажигать огонь и растапливать печь.
Напротив у окна висел аккуратный шкафчик. Он открыл дверцу. Там было два отделения. Верхнее — домашняя аптечка, вся полочка заставлена склянками, пузырьками, коробками с таблетками.
