Петръ Ивановичъ явился.
— Съѣздите, Петръ Ивановичъ, въ Петербургъ и заложите или продайте серебро. Нужно триста рублей передать вотъ этому господину. Велите Софьѣ собрать все, что можно.
Вечеромъ Петръ Ивановичъ ѣхалъ съ мѣшкомъ серебра, ножей, ложекъ, вилокъ.
— Скажите, пожалуйста, эта княжна всегда была такимъ мужланомъ и… глупа она, что-ли? съ ироніей говорилъ дорогою господинъ Анукинъ Петру Ивановичу.
— Еще-бы не глупа, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ. — Сотни рублей подлецу передавала въ какіе-нибудь три мѣсяца. Знаете, теперь такія дуры даже на рѣдкость. Теперь глупъ-глупъ человѣкъ, а все-таки за шиворотъ умѣетъ вытолкать мошенника, когда тотъ въ его кошелекъ лѣзетъ, ну, а княжна… Да неужели вы только сегодня замѣтили, что она глупа? вдругъ обратился съ вопросомъ къ адвокату Петръ Ивановичъ.
— Да, она странная, непріятная женщина, коротко сказалъ адвокатъ. — Она никакъ не хочетъ понять моей роли и дѣлаетъ сцены мнѣ, сердясь на племянника.
— Да, ваше положеніе крайне непріятное, съ улыбочкой согласился Петръ Ивановичъ. — Вы вѣдь, вѣроятно, по назначенію защищаете этого негодяя, потому что вѣдь по доброй волѣ едва-ли кто рѣшился-бы стоять за такихъ подлецовъ, какъ эта шайка банковскихъ мошенниковъ.
Довѣренному лицу Хрюмина разговоръ съ Петромъ Ивановичемъ становился еще болѣе непріятнымъ, чѣмъ переговоры съ Олимпіадой Платоновной, и оно, не отвѣчая на слова Петра Ивановича, только вскользь вѣжливымъ и мягкимъ тономъ спросило:
— Вы въ семинаріи воспитывались?
— А что? спросилъ Петръ Ивановичъ.
— Такъ, я люблю провѣрять, вѣрны или невѣрны мои наблюденія, отвѣтилъ адвокатъ.
— Въ семинаріи, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ.
— Я такъ и думалъ, закончилъ адвокатъ и отвернулся къ окну вагона:- Какая жалкая и блѣдная природа у насъ здѣсь на сѣверѣ. Стоитъ взглянуть на нее, чтобы сразу угадать и жизнь, и характеръ живущаго здѣсь народа… Да, здѣсь лучше чѣмъ гдѣ нибудь можно провѣрить взгляды Бокля на вліяніе природы на человѣка. Это положительно великіе взгляды…
Потомъ отъ философскихъ толковъ о природѣ онѣ перешелъ къ разсказу о политическомъ процесѣ, гдѣ онъ защищалъ нѣсколькихъ подсудимыхъ. Въ числѣ ихъ оказался одинъ семинаристъ товарищъ Рябушкина и Петръ Ивановичъ заинтересовался подробностями этого процеса. Адвокатъ расхваливалъ своего кліента и сильно либеральничалъ. На бѣлоостровой станціи онъ довольно просто и радушно предложилъ Петру Ивановичу выпить и послѣ второй рюмки уже совсѣмъ дружескимъ тономъ замѣтилъ ему:
— А я сразу угадалъ, что вы никогда не занимались юридическими науками.
— Да не занимался, сказалъ Петръ Ивановичъ.
— Если бы вы занимались ими, вы не обвиняли бы меня за то, что я защищаю не только какихъ-нибудь политическихъ преступниковъ, но и такихъ лицъ, какъ этотъ мерзавецъ Хрюминъ, сказалъ господинъ Анукинъ. — Что такое и политическіе преступники, и эти простые мошенники Хрюмины? Продукты и жертвы времени, современнаго общественнаго строя, одинаково заблуждающіеся люди, жалкіе въ своихъ заблужденіяхъ. Не кара ихъ важна для общества, а важно устраненіе причинъ, вслѣдствіе которыхъ они являются. Вотъ та точка зрѣнія, на которой долженъ стоять каждый изъ насъ. Да еще одинъ изъ нашихъ величайшихъ писателей замѣтилъ: это еще вопросъ, кто кого тутъ убилъ: жена-ли мужа или мужъ жену. Это онъ замѣтилъ, по поводу убійства въ семьѣ герцоговъ дю-Пралэнъ или въ семьѣ Лафаржей, не помню теперь. Но дѣло не въ лицахъ, а въ глубокомъ смыслѣ этой фразы. Дѣйствительно, чѣмъ виноватъ какой-нибудь Хрюминъ, что все, воспитаніе, обстановка, среда, вело его къ легкомысленному отношенію къ своимъ обязанностямъ? Онъ гадокъ, низокъ, пороченъ, но казните0же и тѣхъ, кто его сдѣлалъ такимъ, казните ихъ прежде, чѣмъ казнить его. Вотъ-съ та истинно гуманная точка зрѣнія, на которой долженъ стоять каждый адвокатъ.
Потомъ, закуривъ сигару уже въ вагонѣ и небрежно от кинувшись на диванъ, господинъ Анукинъ продолжалъ:
— Кромѣ того, въ дѣлѣ Хрюмина есть нѣсколько чисто юридическихъ вопросовъ, которые крайне важно разъяснить въ интересахъ общества. Наши банки стоятъ еще на шаткихъ основаніяхъ, многое въ нихъ еще спутанно и неясно, произволу разныхъ членовъ правленія, разныхъ директоровъ данъ слишкомъ большой просторъ. Путемъ судебнаго слѣдствія, путемъ судебнаго разбирательства надо разъ и навсегда разъяснить, что законно и что незаконно въ поступкахъ тѣхъ или другихъ изъ банковскихъ дѣльцовъ. Вотъ хоть бы этотъ Хрюминъ: онъ былъ только орудіемъ въ рукахъ ловкихъ заправилъ. Представляется теперь вопросъ: имѣлъ-ли онъ право не исполнять ихъ требованій? поступалъ-ли онъ не законно, исполняя незаконныя приказанія и требованія начальствующихъ лицъ? какимъ путемъ могъ онъ пресѣчь ихъ незаконныя дѣйствія?
Онъ пустилъ струйку дыма, граціозно потянулся и проговорилъ:
— Вы, конечно, не стоите за доносы? Ну-съ, а между тѣмъ при современныхъ порядкахъ въ банковскомъ, да и во всякомъ другомъ дѣлѣ въ томъ положеніи, въ которомъ стоялъ Хрюминъ, онъ долженъ былъ или бросить мѣсто, или доносить… Конечно, вы скажете, что онъ долженъ былъ бросить мѣсто. Но, батенька, спросите себя откровенно: всегда-ли вы бросали мѣсто, видя, что вы или даромъ берете деньги, или что вы не такъ дѣлаете дѣло, какъ слѣдуетъ… Вы учитель, кажется?
— Да.
— Вѣроятно, преподаете русскій языкъ или исторію?
— И то, и другое.
— Прекрасно. Ну-съ, то-ли вы говорите на урокахъ исторіи, что вы думаете, или то, что вы должны, что вы имѣете право говорить въ предѣлахъ данной програмы и даннаго направленія?..
— Я…
Господинъ Анукинъ не далъ Петру Ивановичу времени отвѣтить.
— Вы во всякомъ случаѣ говорите только половину истины, если не лжете, сказалъ онъ. — А половина истины… вы простите меня за откровенность… половина истины хуже лжи. На урокахъ русской словесности что вы читаете? Державина и Ломоносова, которыхъ вы ни цѣните ни въ грошъ для современной жизни, и молчите о Некрасовѣ, котораго вы ставите очень высоко, молчите, потому что не находите удобнымъ говорить о немъ, какъ о поэтѣ, не входящемъ въ програму? Преподавать такъ — конечно, вы сознаетесь въ этомъ въ глубинѣ души значитъ толочь воду въ ступѣ и вы ее толчете, толчете изо дня въ день, изъ года въ годъ… Жрать, батенька, надо, жрать!
Поѣздъ подъѣзжалъ къ Петербургу.
— Знаете что. Поѣдемъ къ Палкину! сказалъ господинъ Анукинъ. — Иногда бываютъ минуты, когда готовъ напиться до зеленаго змія, потому что наша жизнь…
Онъ безнадежно махнулъ рукою…
— И жизнь подлая, и мы всѣ подлецы!
Петръ Ивановичъ хотѣлъ забросить сакъ съ серебромъ къ своей матери и уже потомъ ѣхать къ Палкину, но господинъ Анукинъ не далъ ему и слова выговорить.
— Чего вы старуху то тревожить будете; нежданно, негаданно, на ночь глядя, пріѣдете, сказалъ онъ, — Забросьте мѣшокъ ко мнѣ, поѣдемъ потомъ къ Палкину, переночуете послѣ у меня, — я вѣдь на холостую ногу живу, — а тамъ завтра и обдѣлаете дѣло. Мы, батенька, русскіе сердечные люди, такъ намъ нечего церемоніи разводить. Я самъ сердечный человѣкъ и люблю сердечныхъ людей.
Петръ Ивановичъ согласился. Онъ тоже былъ сердечный человѣкъ и любилъ сердечныхъ людей, особенно послѣ двухъ-трехъ рюмокъ вина. Правда, онъ былъ человѣкъ «съ хитрецой», но какіе-же русскіе сердечные люди, особенно изъ бурсаковъ, бываютъ «безъ хитрецы»? Черезъ полчаса оба сердечные человѣка сидѣли у Палкина за бутылкой и вели оживленную бесѣду, предварительно выпивъ по рюмкѣ водки и закусивъ у буфета. Господинъ Анукинъ былъ у Палкина своимъ человѣкомъ: онъ называлъ буфетчика Махаиломъ Ивановичемъ, его слуги называли Николаемъ Васильевичемъ. Петра Ивановича особенно интересовала исторія родителей Евгенія и господинъ Анукинъ, сообщивъ прежде всего въ приливѣ откровенности, какъ онъ тоже въ юности всякой грязи нахлѣбался, какъ онъ потомъ «мытарствовалъ въ качествѣ помощника присяжнаго», какъ ему удалось «слезами пронять судей и одного подлеца оправдать», какъ съ этого подлаго дѣла «онъ жить началъ», перешелъ затѣмъ къ исторіи, Хрюминыхъ. Это была интересная и новая для Рябушкина исторія.
— Евгенія Александровна, разставшись съ своимъ благовѣрнымъ, сошлась съ Михаиломъ Егоровичемъ Олейниковымъ, тоже у насъ присяжнымъ повѣреннымъ былъ, говорилъ Анукинъ. — Сошлась она съ нимъ за неимѣніемъ лучшаго любовника и пошла по клубамъ. Я ее еще на первыхъ порахъ ея свободнаго житія видѣлъ: хорошенькая бабенка была, теперь только немного толстѣть начала, да на русскую купчиху смахиваетъ, а то просто французской кокотой выглядѣла. Стала она въ клубахъ играть въ водевиляхъ да въ живыхъ картинахъ позировать, ну, и нашла покупателей на этой выставкѣ. Вѣтрогонства, правда, у нея много было, такъ не сразу она въ настоящую колею попала. Разъ, помню, увлеклась она какимъ-то александринскимъ лицедѣемъ; такъ себѣ — херувимъ съ вербы, не за нимъ, не передъ нимъ ничего нѣтъ, а лицо смазливое, ребячье, ну, и врѣзалася она въ него; въ живыхъ картинахъ съ нимъ Венеру и Адониса изображать вздумала. Баронеса фонъ-Шталь и баронъ — это наши маклера по амурной части — просто рукой махнули, когда узнали объ этомъ: «ничего, молъ, путнаго эта бабенка не сдѣлаетъ, ей капиталы въ руки лѣзутъ, а она сантиментами занимается…»
