— Извините, но я не пойду в кино.
— Почему?!
— Болит голова.
Причина серьезная. Тут уж действительно не до кино. Придется отложить до следующего раза. Я так и сказал. Больше того, я предложил взять в аптеке цитрамон. Но Женя отказалась. Цитрамон не помогает ей.
Как только я сказал, что в кино не пойдем, Женя повеселела и перешла к студенческому периоду своей жизни. Рассказывает разные случаи и смеется. Потом запрыгала на одной ноге. Весело так, будто головная боль для нее — большая радость. И меня осенило: она притворяется. Вовсе не болит голова. Просто она решила испытать на мне свою женскую силу. Намерилась взять меня под башмак. Вернее, под изящную туфельку тридцать четвертого размера. Этакую с каблучком-гвоэдиком.
Я догадался, в чем дело, и пожал плечами. Бедная, наивная Женя! Она не имеет понятия о моей выдержке. Жене явно не повезло. Для такой цели ей поискать бы кого-нибудь другого.
Мы повернули от парка назад, и, когда проходили мимо кинотеатра, я напомнил:
— Еще сорок минут. Может, пойдем?
— Нет, нет!
А по глазам видно: хочет пойти. Могла бы отказаться от затеи с больной головой. Да отступать поздно, из-за принципа.
— Проводите меня домой. Потом пойдете в кино. Успеете, — прошептала она упавшим голосом.
Я еле расслышал. Это было как дуновение. Едва уловимое движение воздуха, щемящее сердце. Но я взял себя в железные руки. Крепко так взял.
— Добро, — сказал я бодро и отвел ее домой.
Там, возле подъезда, я спросил еще раз:
— Может, пойдем все-таки? Надо же посмотреть фильм.
— Нет, нет! — чуть ли не закричала она. — А вы ступайте. Опоздаете.
— Бегу. Иначе и вправду опоздаю. До завтра! В восемь вечера зайду. Хорошо?
— Хорошо!
Я побежал, как меня учили в спортивной секции, прижав локти и выбрасывая ноги далеко вперед. Дабы она видела, что я вполне владею собой. Честно-то говоря, были минуты, когда я смалодушничал и готов был остаться. Мне пришлось изрядно повозиться с собой. Все же я укротил всякие там слабые чувства и заставил себя отсидеть фильм до конца.
Завтрашнего вечера я едва дождался. В восемь часов я прошагал через длиннющий коридор. Женщины-соседки стояли шпалерой возле своих газовых плит. Пока я шагал, нервы мои немного распустились. Сердце заколотилось ни с того ни с сего. Дыхание стало учащенным, и вдобавок заныло в животе. Я уж молчу о коленках. Я остановился перед дверью Тихомировых и привел себя в порядок. Духовно. Только после этого постучал. Вышла пожилая женщина с добрым лицом и осведомилась:
— Вы Лева?
— Да. Я Лева.
— Женечка ушла в кино.
Я смотрел на женщину бестолково. Она на меня — добродушно.
— Что передать Женечке?
— Ни... ничего... До свидания.
— До свидания.
Я ужасно долго шел назад по коридору, и соседки с любопытством взирали на меня. И шептались. Конечно, они сообразили, в чем дело. У них на такие случаи нюх. Я был возмущен. Мы взрослые люди. Не дети. Какая несерьезность! Если не нравлюсь, скажи прямо в лицо. Откровенно и мужественно.
Я хотел высказать Жене это. Я увидел ее тут же, в двух кварталах от дома. Она бежала, и вид у нее был встревоженный. Она бежала по той стороне улицы. Над ней раскачивался свет фонарей. Каблучки туфель отчаянно стучали по каменным плиткам тротуара. Я стоял в тени дерева, и Женя не заметила меня. Она торопилась. Она спешила ко мне. Я догадался сразу и хотел окликнуть. Но не понадеялся на нервы. Они тогда еще не были достаточно тренированы. До нужной прочности. И я промолчал.
Утром я встретил ее в институте и не поздоровался. Прошел мимо и бровью не повел. Это было глупо. Я хотел исправиться на другой день. Но и на другой день повторилось то же самое. И так случалось каждый раз, когда я встречал Женю. Пока она не уехала во Владивосток. Она и мать помирились с ее отцом. Тот вызвал их к себе.
В день отъезда мы столкнулись с Женей у входа в институт. Я знал об отъезде от ребят и все же не выдавил ни звука. Не пойму до сих пор, что со мной произошло. Возможно, я перетренировал нервы, и они теперь сильнее меня.
Как-то в шашлычной я поведал Кириллу историю с головной болью и билетами в кино. Кирилл медленно отодвинул тарелку в сторону, оперся грудью о стол и выпалил единым духом:
— Идиот! Это же поэзия. Это же немного «Алые паруса» Грина. Это же повесть о крошечном милом капризе юной девушки. Ты понимаешь, у нее никогда не было кавалера. Ей неведом вкус женской власти. Безобидной, нежной власти над огромным мужчиной. И вот, когда бог послал кавалера, она робко решила попробовать свои чары. Откуда бедной девчонке было знать, что ей подвернулся олух! Дубина!
Он начал высокопарно, а потом стал просто орать. Он кипел от негодования. Может, он в чем-то и был прав, все же я сказал:
— Не горячись. Спокойнее. Добивайся, чтобы пульс бил только шестьдесят ударов. Не больше. Лучше пусть будет меньше.
С нами сидел медик Жуков. Мы пригласили его пообедать. По каким причинам, известно. Он и теперь, подняв глаза в потолок, прикидывал, сколько калорий в чахохбили, которое мы съели. Я призвал его в свидетели.
— Нормальный пульс — это основное в жизни. Подтверди, Жуков!
Жуков встрепенулся.
— Нормальный пульс?
— Да, нормальный пульс.
— Нормальный пульс — свидетельство равновесия в организме, — изрек Жуков.
Я горжусь своим пульсом. Он всегда показывает равновесие.
5За восточной трибуной рычат мотоциклы. Ни дать ни взять львы перед выходом на арену. Я потираю руки. Сейчас начнутся мотогонки на гаревой дорожке. Это — сногсшибательное зрелище. Сногсшибательное в прямом смысле слова. На этих гонках можно толкать локтями, резать соперникам дорогу и вообще нарушать правила, установленные ОРУДом, сколько душе угодно. Всласть. Даже лучше сказать так: чем больше ты их нарушишь, тем скорее придешь к финишу. И будет тебе и честь, и слава, и золотая медаль. Автоинспектора, попавшего случайно сюда после третьего заезда, непременно отправляют в психиатрическую больницу. Благо на гонках присутствует карета «Скорой помощи». И ему даже не удастся побуянить вволю. Его скрутят в один миг — и в карету.
А потом карета вернется на стадион как ни в чем не бывало. Через какой-нибудь десяток минут. Ей долго задерживаться нельзя. Она тут нужна. И еще тут нужна пожарная машина. На всякий случай она стоит возле южной трибуны. Ее бока полыхают багровым огнем. На траве сидят бдительные пожарники. Все это будоражит нервы. Поэтому я хожу на мотогонки отрабатывать центральную нервную систему.
Рядом охает Елочка. Она впервые на гонках. Сама напросилась и теперь тихонько жалеет об этом. До начала гонок пятнадцать минут, а она уже трусливо жмется ко мне. Ее пугает карета «Скорой помощи» и красная пожарная машина. Их ярая готовность ринуться на место предполагаемой катастрофы приводит Елочку о дрожь. Под стогом Елочкиных волос рисуются кровавые видения.
Я утешаю:
— У нас не Запад. У нас смерть исключена. Подумаешь, сломают ключицу. Вывернут ребро. Вместо ребра вставят железный прут. Это даже лучше для гонщика. Еще спасибо скажет.
Приходит Кирилл. Он пробирается между рядами В руках мороженое. Не знаю, где больше сладкого — в мороженом или в глазах Кирилла, устремленных на Елочку. Пожалуй, в глазах. Тем не менее Елочка без колебаний выбирает мороженое.
— Внимание!
Комментатор объявил состав первого заезда. Но гонки задерживаются. Динамики стадиона бормочут на разные голоса — видно, совещается судейское начальство.
— Судейская коллегия приняла решение! — возвестил комментатор. — Решение полить гаревую дорожку. Шофер поливочной машины вызывается к машине.
Трибуны заволновало.
— Шофер поливочной машины, где вы?!
— Не хватало, чтоб сбежал шофер! — волнуется Кирилл.
Он ерзает по скамье. Ему не терпится. Он уже настроен на гонки.
— Осторожней. Помнешь платье, — предупреждает его Елочка.
— Кирилл, спокойнее. Будь мужчиной, — говорю я.
С южной трибуны полетел дружный свист. Внизу вдоль трибуны бежит долговязый мужчина — шофер поливочной машины. Он на бегу вытирает губы. Хватил пивка.
Поливочная сделала круг. В ее пышных водяных усах играла радуга. Машина бережно пронесла радугу перед зрителями и уползла за трибуну. Гонки открыты!
На арену выкатываются четыре гонщика на чешских мотоциклах «Эсо». Я даю Елочке пояснения:
— Специальные мотоциклы. Без тормозов. Чтоб уж гнать так гнать!
Елочка трепещет.
Гонщики медленно подруливают к старту. Они в черных масках. Холодно блестят очки.
— Ой!
Елочка хватает меня за локоть. Я кажусь ей бывалым, стойким человеком. На меня можно положиться. Да так и есть на самом деле. Я не то, что Кирилл. Его здесь никто не примет всерьез. Крутится, будто на стержне. Лезет к соседу в таблицу заездов. Елочка хватает меня за локоть, а Кирилл все портит своей прозой.
— Маски — это так. От грязи. Из-под колес летит грязь, — говорит он обыденно.
