А Вестенберг направился к двери. Она открылась не сразу. Вначале к стеклу прильнуло немолодое женское лицо, внимательно вгляделось в темноту.
— А Василька нет дома, — сказала женщина, выйдя на крыльцо.
Вестенберг не знал, что делать. Мария Петровна — Васина мать — не уточняла, где сын, когда он будет, и в дом не приглашала. А уходить ему никак нельзя было.
— Разрешите подождать у вас, — набравшись смелости, попросил он.
— Ждите, если хотите, — пожала плечами хозяйка. — Только кто же его знает, когда он вернется. С утра ушел. Не знаю, что и подумать.
— Может, где заночевал, — высказал предположение Вестенберг, желая успокоить женщину.
Он понимал ее волнение. По нынешним временам поздняя задержка не к добру. Но Владимир Иосифович чувствовал и другую причину беспокойства: его здесь появление.
И все-таки об этом, касающемся лично его, думать не хотелось. Очень уж он был взбудоражен той неожиданной новостью, с которой поспешил в Прошки.
Тревога за сына заглушила все другие чувства и у Марии Петровны. Так бывало всякий раз, когда Василий уходил в Освею. В последнее время такие отлучки повторялись довольно часто, можно было уже и привыкнуть.
Но сегодня она тревожилась почему-то больше обычного. Может быть, потому, что в этой тревоге слились все события минувшего дня — очередной приезд бургомистра, его крутой разговор со старостой, а затем долгое обсуждение случившегося с Герасимом Яковлевичем и Василием.
Фроленок пришел ночью, когда деревня уже спала. Был он крайне возбужден и расстроен. Многое из того, о чем говорил с ее сыном, она слышала отчетливо.
— Ну и гадюка! Ну и супостат! Ну и бестия! — сыпал ругательства старик в адрес своего обидчика. Василий не узнавал его. Всегда выдержанный и неторопливый, он был предельно обозлен.
— Вы же, Герасим Яковлевич, с ним как-то ладили, — улыбнулся Василий, — даже по чарочке иной раз пропускали…
— Бывало и такое, — согласился Фроленок. — Для людей старался. А теперь, вижу, стараниям моим ноль цена. Прямо к горлу пристал. Требует сдачи скота и хлеба, ругается, грозит!
— Ничего, вы у нас мастер выпутываться. Так и в Освее считают.
— В первые дни получалось. Тогда, видно, и на бургомистра не очень давили. А теперь сказал ему, что скот угнали в советский тыл, а он мне в ответ: «Овец, свиней, подтелок не угнали. Где они?» Знает, собака, старается для немцев. Я объяснил: «Порезали…» Не верит! Грозит прислать полицейских, пошарить по дворам. А как мне допустить такое?..
— Словам не верит, так мы его фактами убедим, — сказал Василий, — наведем учет скоту, хлебу, всем продуктам. Меня об этом и в управе просили.
— Какой учет? — испугался староста. — Этак же раскроем все карты.
— Да учет липовый! Подробно укажем все «потери», «отходы», «неурожай». Так по каждому хозяйству и распишем.
— А Гудковский?
— Когда в управе будут доказательства, с ним будет легче воевать. А задумает проверить — спрячем скот и хлеб в лесу. Нам бы только до весны продержаться. Потом будут другие средства защиты. А учет составим сейчас же. Мне как раз завтра в Освею.
Фроленок немного помолчал, обдумывая предложение Василия. Потом, растягивая слова, сказал:
— Да, другого выхода нет. Возможно, что оно и поможет…
— Должно помочь! Вот увидите, — заверил Василий и, найдя на этажерке чистую тетрадь, взялся за составление «учета».
В Освею Василий пришел только в полдень. Имея пропуск, отказался от более короткого, но запрещенного оккупационными властями пути через озеро. Надо было получить очередные сводки Совинформбюро. Они ждали его на квартире Литвинова. Но очень хотелось встретиться еще и с Симацким. Тем более что надо было официально передать ему, зарегистрировав у секретаря, «отчетный» документ.
Симацкий был не в настроении, недовольно буркнул:
— Почему без вызова?
— А я принес вот это. — Василий показал на тетрадь.
Симацкий полистал, бегло пробежал глазами заполненные цифрами листки. Отложил.
— За старание спасибо, а вообще… — Он замялся, продолжая хмуриться. — Неужели ты думаешь, что Гудковский такой простачок. Да и немцы не лыком шиты.
— Я понимаю, Владимир Владимирович, но ведь надо же как-то выкручиваться, — сказал Василий, — у нас вся надежда на вас, на вашу поддержку.
— Моя поддержка… Ох, брат, не очень она крепка и надежна. — Симацкий задумался. — Теперь вот и самому надо, как ты говоришь, выкручиваться. А как?..
Василий понимал, что пришел некстати, Симацкий был чем-то озабочен. Видно, самое лучшее уйти. Но в то же время хотелось узнать, что тревожит Владимира Владимировича. И тот, не ожидая расспросов, рассказал сам.
— Понимаешь, надо срочно гнать скот в Дриссу. Большое стадо — 76 колхозных коров, которых не успели отправить в тыл. Все, как на подбор, красавицы, упитанные. Душа болит, как подумаешь, что такое богатство достанется немцам.
— А если в пути сообразить что?.. Скажем, падеж от хвори какой, — посоветовал Василий.
— Сообразишь! Немцы каждую голову пересчитают. Хотя, кажется, ты говоришь дело. — Симацкий оживился, на его лице появилась хитрая улыбка. — Дуля им будет, а не коровы!
— Это как же?.. — спросил Василий.
— Пока секрет фирмы.
Василий даже обиделся. Если решил скрытничать, лучше бы уж не начинал разговор. Однако попросил еще раз:
— Расскажите, не скрывайте. Может, и для нас будет пример какой — у кого же нам учиться, если не у вас?
Парень говорил правду, и Симацкий задумался.
— Ладно, слушай. Подберем надежных пастухов, которые и доставят все 76 голов, а точнее хвостов, в Дриссу. Ни на один хвост меньше! Хвосты будут, а коровы… Их по пути поменяем на худых и дохлых. Такие найдутся в каждой деревне. Понял?
— Конечно! Что ж тут непонятного.
— Только делать это придется осторожно, с умом. Знать об этом будет ограниченное число лиц. Помните и вы: минимум риска, максимум пользы делу.
Выйдя из управы, Василий взвешивал каждое слово, сказанное Симацким. Будто никаких наставлений он и не давал, открыто не поучал, не подбадривал даже, а наступало какое-то просветление, успокоение от тревог. Даже несмотря на то, что улица сразу оглушила военными командами на немецком языке.
По мостовой шли гитлеровцы. Широкий, уверенный шаг, спесивые лица. На базарной площади увидел двоих повешенных — мужчину средних лет и молодую девушку. На заборах, на столбах, на стенах домов — приказы.
Словно перевернулось все вокруг, ударило в сердце, навалилось огромной тяжестью. Но Василий не чувствует себя раздавленным, пленником нахлынувших событий. Где-то внутри зреют, набирают силу иные чувства, чувства морального превосходства над фашистами.
Но все ли себя так чувствуют? Вот, например, этот высокий парень. Идет, прижимаясь к стене дома. Под мышкой зажат какой-то узелок. На спине пришит желтый шестиконечный лоскут.
— Женя?..
Парень останавливается, быстро озираясь.
— Вася!
Они стоят друг против друга — два старых знакомых — и не знают, что сказать.
До войны, когда Василий по колхозным делам приезжал в райцентр, он не раз оставлял свою лошадь во дворе дома, где жил Евгений Бордович — местный фотограф. Почти сверстники, они находили о чем поговорить, сдружились.
— Слушай, Женя! — нарушил молчание Василий, — будет плохо — приходи в Прошки. Обязательно приходи! Слышишь?
Женя кивнул головой.
— И ребят приводи, конечно, надежных. Подбери группу, подготовь. Только пока — молчок. Хорошо?..
Женя опять кивает ему и идет дальше, не спеша и не подымая головы.
Только глубокой ночью вернулся Василий в Прошки. Попутного транспорта не оказалось. А прошагать сразу двадцать пять километров нелегко.
День был полон событий, а дома Василия ждала еще одна новость, которую принес Владимир Вестенберг. От деревенских мальчишек он узнал, что примерно в пяти километрах от Прошек упал в лес немецкий бомбардировщик. Экипаж его погиб. В воздушном бою или при посадке — неизвестно. Сегодня Владимир побывал на месте происшествия и убедился в этом лично.
Василий еще не знал, к чему клонит Вестенберг, но сказал:
— Ладно. Завтра соберем ребят и решим, что делать.
— Почему завтра? — запротестовал Владимир.
— Так сейчас все уже спят.
— Ну и что? Разбудим! Подпольщики должны собираться по первому сигналу. Ночью даже еще лучше. — Таким возбужденным, как сегодня, Вестенберг еще не был. — Завтра может быть уже поздно, немцы нас опередят!
Василий: понимал состояние товарища. Ему, как никому другому, хотелось показать себя в деле. Но то ли это дело, за которое им следует браться? Симацкий не раз предупреждал: главное для них — копить силы для перехода к партизанской борьбе, ничем не выдавать себя. Но тот же Симацкий сегодня заметил, что нужно проявлять и свою инициативу, учитывать обстановку.
