class="p1">— Сейчас, сейчас, — торопливо сказала мама. — Провожу Ахмеда на работу и приду! — Она вернулась в дом.
— Без твоего провожания он может отправиться! — добродушно проворчал Омардада.
Когда старик собирался на работу, его охватывало подлинное вдохновение. Он даже улыбался своим мыслям в эти минуты. И сейчас на губах у него играла улыбка. Он быстро зашагал от нашего дома. Обернулся на ходу:
— Парихан!
— Мама, тебя зовет Омардада! — бросилась я в дом.
Мать и отец стояли посреди комнаты, отец гладил маму по густым блестящим волосам, а она, положив голову ему на грудь, чему-то улыбалась. Я остановилась на пороге, но, неловко взмахнув рукой, уронила с полки книжку. Мама вздрогнула:
— Что? Омардада зовет? Ох, наверное, сердится. — Она накинула платок на голову и взялась за мешок с семенами.
Отец схватил меня на руки, подбросил к потолку, поцеловал.
— Ахмед, хоть сегодня приходи пораньше, — попросила мать.
— Приду, когда смогу! — ответил он, смягчая ласковым тоном смысл слов.
— Парихан! — снова донесся крик Омардады.
Мать поспешно вышла. Я с кувшинчиком в руках побежала следом. Мы нагнали Омардаду у самого края аула. Вдруг старик круто повернулся и зашагал обратно.
— Почему ты возвращаешься? — спросила я Омардаду, глядя на застывшую от удивления маму. — Разве ты не будешь пахать сегодня?
— Подожди, — ответил Омардада. — Я таких людей встретил, что даже самое малое дело нельзя начинать — не будет удачи. А уж с пахотой-то придется повременить! Подождать надо! — пояснил он и бросил на землю плуг и ярмо. Нагнулся, поднял два камушка и положил в рот. — А ты, Патимат, подожди у ворот…
Что ж поделаешь! Таков Омардада. Он верил в приметы! Особенно не любил он встречаться с Хуризадай. Каждый день мы слышали от Омардады об этой женщине что-нибудь новое: то она сглазила кого-то, то после того, как он встретил ее по пути в поле, сломался плуг.
Особенно убедился Омардада в зловредстве Хуризадай, когда в ауле свирепствовал сыпной тиф. В солнечный летний день Халун, сидя на веранде, расчесывала волосы. Хуризадай зашла к ним в дом и попросила у Омардады ишака, чтобы отвезти зерно на мельницу. В тот же вечер Халун тяжело заболела, и ей отрезали ее прекрасные косы. «Это Хуризадай жену сглазила», — утверждал Омардада, и никто не мог его разубедить…
Острый и нежный, чуть сыроватый весенний воздух и запахи пробуждающейся земли щекотали горло. Солнечные лучи, ударяясь о вершину горы Акаро, ломались, рассыпались золотыми брызгами…
Омардада оглянулся, снял и бросил на межу чарыки, засучил выше колен штаны из грубого домотканого сукна, дважды провел ладонями по волосатым рукам, будто проверяя их готовность к работе. Я и не заметила, как он пошел за плугом, всей силой могучего тела налегая на него. Широко расставляя ступни со слегка искривленными пальцами, шагал он по свежей, только что проложенной борозде.
Я бежала следом и, разгребая палкой землю, искала квали [3].
— Отбрасывай в сторону вот это! — крикнул Омардада, показывая на разрезанные плугом корешки трав.
— А зачем? — недовольно спросила я.
— Чтобы сорняки снова не укрепились в земле, да и быкам будет угощение.
К полудню делянка была уже распахана. У межи мерно похрустывали быки — перемалывали зубами собранные мной корешки. Мама уже не раз приглашала Омардаду поесть, но он все ходил с киркой по борозде, разбивал комья, выбирал камни.
Наконец, дойдя до межи, он распрямился и громко сказал:
— Ну что ж, Парихан, пора и перекусить! — Он сел прямо против солнца. На его бороде, на руках — пыль. Мама подошла к нему, протянула миску с чудой [4]. Он отряхнул землю с рук.
Я, набегавшись по полю, проголодалась и жадно потянулась к еде. Но Омардада легонько стукнул меня по руке. Не понимая, я смотрела на него и на маму.
— Перед тем как взять еду в руки, скажи «бисмиллах», — торжественно произнес Омардада, — научись уважать людской труд и святость хлеба, который родит земля.
Поев, Омардада залпом выпил воду из кувшина, возблагодарил аллаха и поднялся. Прищурив один глаз, он посмотрел на собственную тень, как бы прикидывая ее длину.
— Прежде чем сеять, я помолюсь, — пробормотал старый пахарь.
— О, а я забыла принести воды для намаза, — сказала мама. — Патимат, сбегай к роднику!
— Не надо! Времени осталось мало, я и так обойдусь. — Омардада, как воду, зачерпнул в пригоршни рыхлой земли и начал протирать лицо, руки, ноги. Земля застревала в грубых трещинах рук, в морщинах лица.
— Разве землей можно умываться? — удивилась я.
— Если нет поблизости воды, можно, дочка. Нет в этом мире ничего чище земли.
Мать нетерпеливо посматривала на старика — она хотела поскорее закончить работу и вернуться домой к приходу отца. Но Омардада совершал намаз. Он был верен своим привычкам — хоть помчись на него бурный поток, старик не прервет молитвы, не отложит намаза.
Рассказывают, как однажды ему пришлось совершать намаз в городе. Он стал молиться на берегу моря, положив рядом с собою праздничную одежду: сапоги, каракулевую шапку и пояс с кинжалом, украшенным серебром. К нему подошел незнакомый старик, по виду горожанин, и, удивленно посмотрев на Омардаду, спросил:
— Эй, горец, ты почему не в ту сторону смотришь? Что ты, не можешь отличить запад от востока?
Но Омардада даже и бровью не повел — продолжал молиться. Тогда старик, решив, что Омардада его не понимает, обратился к нему по-кумыкски. Омардада оставался невозмутимым. Незнакомец пытался жестами передать смысл своих слов. Омардада продолжал совершать намаз. Старик пожал плечами и отправился восвояси.
Окончив молитву, Омардада побежал за незнакомцем и преградил ему дорогу.
— Послушай, — сказал он, — я не солнцу молюсь, а богу, и если он есть, ему скорее всего безразлично, в какую сторону кладу я поклоны.
Удивленный горожанин махнул рукой и пошел своей дорогой.
И на другой день отправился Омардада совершать намаз к морю. На этот раз там оказался мальчишка лет двенадцати. Увидев увлеченного молитвой пожилого горца, мальчик принялся гримасничать. Видя, что старик не обращает внимания на его ужимки, шалун нахлобучил себе на голову шапку Омардады, опоясался кинжалом. Омардада и тогда не посмотрел на него. Мальчик танцевал и строил рожи. Окончив намаз, Омардада не увидел своих вещей — вместе с юным озорником они исчезли, будто в море канули…
Вот и сегодня мама, хотя и очень торопилась, не отвлекала Омардаду от молитвы — знала, что это ни к чему не приведет.
Наконец Омардада поднялся с колен, оставив в земле две глубокие вмятины, и подошел к мешку с семенами. Он брал зерна пшеницы, пересыпал их в ладонях, пристраивая против солнца, как бы
