— О фиалка, расцветшая на горе!
О фиалка, вся в золоте и серебре!
Есть ли что-нибудь в мире прекраснее тебя?
— Есть!
Любовь, пришедшая в юности!
(Народная песня)
Родник землей не засыплешь.
(Пословица)
Говорят, для родных умершего нет ничего тяжелее первой ночи, наступившей после страшного дня. И правда: эти мрачные темные часы я никогда не забуду.
Халун привела меня к себе, когда совсем стемнело. Добрая женщина уговорила меня выпить парного молока, поесть остывших галушек. Молоко застревало в горле, галушки проходили, как через рану.
Темный, старинной постройки дом Омардады, бывать в котором я прежде так любила, на этот раз давил меня своим низким потолком, обжигал холодом. Халун молча хлопотала по хозяйству. Люди про нее говорили, что она очень разумная, спокойная, сдержанная.
— Как уживаются друг с другом стоячее озеро и бурная река? — говорили про Халун и Омардаду люди.
— От бурной реки любое озеро встревожится, а мое всегда спокойно. Мое озеро, наверное, океан! — смеялся сам Омардада.
И сегодня, в горе, Халун молчалива. Однако уронила кувшин с водой и разбила его. Сильно ударилась ногой о стул.
— Такого дня еще не было в моей жизни, — вдруг проговорила она, расстилая мне постель, — ложись, Патимат. Спи спокойно, маленькие дети ни о чем не должны думать.
Чтобы мне было легче, она села рядом, но я не могла уснуть. Когда Халун смотрела на меня, я притворялась спящей, но лежать с закрытыми глазами мне было трудно. Наконец Халун поверила, что я заснула, вышла за дверь. Я знала, что она идет к нам. Страх, горе, жалость сжимали мне горло. Плакать я не могла. Все кружилось перед глазами. Я видела живого отца, спокойную счастливую мать — самую красивую, самую стройную, самую дорогую.
Ни у кого не было кос длиннее, чем у нее, лица белей, нежней румянца. Высокая, статная фигура, гордый, тонкий профиль, сросшиеся брови придавали ей величавость. Но как смягчали эту кажущуюся суровость выбивавшиеся на высокий лоб крутые кудри! Как ласково сияли навстречу всему доброму огромные серые глаза!
Когда-то мать рассказывала при мне историю своего замужества. Взрослые думали, что я еще мала, ничего не понимаю, и говорили откровенно.
Семья моего деда Хамзата жила безбедно, но благосостояние пришло не сразу. Родители мамы наживали его многолетним, упорным трудом. Оба души не чаяли в дочери.
Многим нравилась Парихан. Юноши из самых богатых семей состязались друг с другом, стараясь завоевать ее любовь. Особенно добивался ее расположения Жамал — его отец был богаче всех в ауле. Ухаживания Жамала одобряли мамины родители. Но сама она думала только об Ахмеде. Ахмед был беден и понимал, как мало он значит для состоятельного Хамзата.
Отец Ахмеда — Абдула был рабом своих прихотей, не заботился о детях. Бездумно продавал он нужные в хозяйстве вещи, без всякого сожаления расстался с землей. Абдула легко увлекался: в детстве у Ахмеда сменились три мачехи.
— Которая из них лучшая? — спрашивали любопытные мальчика.
— Одна лучше другой, — отвечал он с невеселой улыбкой.
Ахмед, чтобы прокормиться, брался за всякую работу. Работал много, а жилось ему трудно: это были первые годы после революции — у кулаков еще оставались и сила и богатство.
Как-то в ауле играли пышную свадьбу — женился друг Жамала. Многие были приглашены. Весь аул вышел полюбоваться на молодых. Ахмед залез на крышу чужого дома, но глаза его не следили за женихом и невестой, он искал среди гостей Парихан. Жамал со своего крыльца тоже смотрел только на нее. Он перехватывал ласковые взгляды своей избранницы, обращенные к Ахмеду. И вдруг, удивив всех своей ловкостью, Жамал прыгнул с крыльца прямо в круг танцующих. Плясал он страстно, лихо, красиво. Жамал приблизился к Парихан и протянул ей палочку.
— Иди, потанцуй с ним, — сказала подруга, подтолкнув опустившую глаза девушку.
— Я его ненавижу, — прошептала та.
— На свадьбе надо танцевать со всеми или ни с кем.
Глянув на помрачневшего Ахмеда, Жамал положил на голову Парихан сторублевую бумажку, вынул из кармана другую, насыпал в нее из парчового кисета табаку, свернул цигарку и закурил. Это был вызов богатого Жамала бедняку Ахмеду.
Ахмед незаметно ушел с праздника. А через несколько дней весь аул гудел, как потревоженный пчелиный улей, — из уст в уста передавалась весть: Жамал послал богатый калым за Парихан. Услышав об этом, Ахмед покинул родной аул. Никто не знал, куда он исчез. Да, казалось, и мало кто о нем думал. Кому Ахмед был нужен? Отцу, который жил в другом ауле с новой женой? Очередной озлобленной мачехе, оставшейся в нашем ауле с ребенком на руках? О его судьбе хотела узнать Парихан, но кого могла она спросить?
Девушка решила, что ошибалась, — Ахмед ее никогда не любил, иначе не уехал бы так внезапно… Ей оставалось скрывать свое горе и забыть об Ахмеде.
Однажды утром, когда Парихан шла за водой, она услышала разговор двух женщин — они нарочно говорили громко, как показалось Парихан.
— Ты знаешь, в Махачкале организован полк, — рассказывала одна. — В этот полк поступил Ахмед. Омардада ездил в город, видел Ахмеда, говорит, что он стал настоящим красавцем джигитом.
— А когда он не был красавцем и джигитом? — затараторила другая. — Одна у Ахмеда была беда — бедность! А наши девушки выходят замуж не за человека, а за богатство!
— Конечно, им ведь важно, чтобы снаружи сверкало! Начистишь медный звонок — будет как золотой, время пройдет — потемнеет.
Парихан казалось, что земля под ней ходит ходуном — с трудом вернулась домой и вскоре занедужила. Несколько раз откладывали ее свадьбу с Жамалом. Не жалели опечаленные родители денег для единственной дочки — каких только лекарей не приглашали они к Парихан! Немало попила она разных отваров из цветов и трав. Но ей не становилось лучше. Она худела и бледнела… Никто не мог определить болезни Парихан, она одна ее знала. В мечтах она не раз видела незнакомый город, Ахмеда, быстро мчавшегося на огненном коне…
«Если бы еще хоть разок посмотреть на него», — с грустью думала девушка.
Печальная, унылая, брела она однажды по полю. Вышла на дорогу, ее обогнали двое мужчин, и вдруг один из них сказал другому:
— Полк по дороге в Ботлих остановился в крепости…
Давно не видели жители аула Парихан такой веселой, приветливой, нарядной. Она бежала от аула к крепости, и ей самой чудилось, что ноги ее не касаются земли. И вдруг во
