почтительно держал доктора под руку.
Машину скорой помощи услышали раньше, чем увидели. Должно быть, дорогу переходило стадо, а может быть, девочке было совсем плохо и шофер включил сирену, чтобы заранее известить врача.
— Наконец-то, — облегченно вздохнул доктор.
Минуло более двух часов с тех пор, как автобус-попрыгунчик привез пассажиров. Первое напряжение давно спало, и все как бы привыкли к обстановке, вначале казавшейся необычной, запутанной, к тому, что опаздывают, что рушатся планы на день, постепенно все стали участниками события, которое, позвони из больницы на полчаса позднее, могло бы пройти стороной, не задев никого из них.
Северьян Нилыч жестом показал шоферу, чтобы тот ехал прямо на летное поле, к самолету. Привычным движением шофер открыл заднюю дверцу машины и вместе с сестрой вынес носилки. На них лежала девочка.
— Ах ты бедняга, — только и сказал Тимофей Иванович.
Северьян Нилыч взял ее безжизненную и худенькую руку чуть выше запястья и вынул золотые толстые часы с монограммой. Остальные стояли молча и смотрели на девочку. Доктор ничего не делал и тоже смотрел на худенькое веснушчатое личико с заостренными чертами, на посиневшие губы, судорожно хватавшие воздух.
— Мы достали цититон, — сказал он тихо.
Северьян Нилыч покачал головой. — Сейчас лекарства бессильны. («Неужели все было зря — звонки, хлопоты молодого человека из райкома, поездка на мотоцикле?») Я взял походный респиратор, только что из Москвы получили.
Доктор закрыл глаза. «Если бы тогда существовал этот прибор, помещающийся в чемоданчике! Все было бы по-другому…»
— Профессор, а она заразная? — брезгливо поморщился заведующий горкомхозом.
Северьян Нилыч не ответил.
— Помогите внести. — Он распоряжался, как в больнице.
Бухгалтер, покачиваясь на коротких ножках, стремительно бросился к носилкам, но, спохватившись, что может заразиться, отскочил в сторону.
— Осторожно, товарищи… Выше… Вот так… Опустим здесь, — командовал Северьян Нилыч.
Кулябко вошел в самолет последним. Все с той же брезгливой миной он огляделся и, заметив единственное свободное место у изголовья девочки, тяжело опустился на неудобное металлическое сиденье.
— Простите, здесь занято, — сказал Северьян Нилыч.
— А я что говорил! — почти торжествующе крикнул заведующий горкомхозом.
— Вы летите? — Первый пилот посмотрел на Северьяна Нилыча.
— Конечно. — Он хлопотал возле девочки, подключая респиратор. — Сестра, прошу вас…
Пилот почесал пятерней свои густые седеющие волосы. — У меня перегруз получается, один человек… Кому-то надо сойти.
Несколько мгновений все сидели молча, потупясь. Потом поднялся доктор.
— Я никуда не тороплюсь. — Он снял с полки портфель с блестящими застежками.
— Искренне сожалею, мне так хотелось поговорить с вами, — отозвался Северьян Нилыч, не отрываясь от дела.
— Надеюсь, мы еще встретимся, Северьян Нилыч… Будьте здоровы, товарищи… — Доктор задержал взгляд на девочке.
— Ты мне напиши на аэропорт, слышишь? — Саша просунул голову в самолет.
— Хорошо, напишу. — Рая тихонько махнула ему рукой.
Второй пилот захлопнул дверцу, первый запустил мотор и с ходу, не выруливая, стал набирать скорость. От ветра, поднятого винтом, трава меняла цвет, казалась пепельно-серой и ложилась на землю.
Тимофей Иванович, Саша, доктор смотрели, как 72–15 оторвался от поля и лег на курс, как постепенно теряли четкость очертания самолета, пока он не превратился в точку и не растаял в тревожном, затянутом облаками небе.
— Конечно, дело ваше, — сказал Тимофей Иванович хмуро, — только мы могли врача отправить, а кого-нибудь другого задержать. К примеру, Кулябко, что в кепке… Тут наша власть.
— Я не врач, Тимофей Иванович…
— Не врач? — в его голосе послышалось искреннее удивление. — Вы ж сами сказали, что доктор.
— Я и есть доктор, доктор биологических наук. — Он помолчал. — Если б вы все не подумали, что я врач…
— Ловко! — На Сашино круглое лицо легла восторженная, удалая улыбка.
— Когда я услышал, что у девочки полиомиелит…
Тимофей Иванович медленно и непонимающе взглянул на него.
— Четыре года назад от этой болезни у меня умерла дочка. Ее звали Катя… — Доктор помолчал. — Теперь против полиомиелита есть средства. Походные дыхательные аппараты… Вакцина… Я был в числе тех людей, которые налаживали ее производство… А тогда… — Доктор тяжело вздохнул.
Вздохнул и Тимофей Иванович. — Да, дела… Простите, не знаю, как величать вас.
— Алексей Кириллович.
— Вы как, Алексей Кириллович, пешим строем горазды?
— Когда-то в пехоте служил, — улыбнулся доктор.
— Тогда пошагали. Тут километра два до перекрестка, а там рейсовый автобус захватим, из Турово должен идти… Ну, как там? — Тимофей Иванович крикнул Саше. — Закончил связь?
— Закончил, Тимофей Иванович. Пожелал счастливого пути.
Начальник аэропорта посмотрел на небо:
— До грозы, думаю, должны успеть.
Повесть
Можно было подумать, что пассажирский поезд остановился на разъезде специально из-за меня: больше не сошел ни один человек. Паровоз хрипло прогудел, вызвав в ответ глухое, далекое эхо, тяжело задышал и двинулся дальше в зеленую мглу леса. А я, расспросив дорогу у дежурного, вскинул на плечи рюкзак и не спеша пошел к кордону Чистые Дубравы.
Идти по жаре пришлось километров пятнадцать, но я с детства привык к трудным походам, и дальняя дорога меня не смущала.
В это лето стояла страшная сушь, солнце жгло весь июнь, зачахли поля, и даже в колеях лесной дороги, пересеченной корявыми корнями, лежала серая пыль. Деревья томились от зноя, и сухой, горячий воздух, не бесцветный, как обычно, а чуть голубоватый, похожий на дым, висел между стволами. Лес молчал, даже птицы приумолкли, ожидая, пока спадет жара.
Долгий летний день был уже на исходе, когда я, судя по приметам, добрался до цели. Впереди открылась тесная, охваченная дубняком поляна с хутором посередине — рубленой избой, маленькой клетью поодаль, сараем и колодцем с длинным журавлем.
Закатное рдяное солнце освещало странную фигуру в черном платье, с седыми растрепанными волосами. На самом гребне крыши стояла старуха и изо всех сил, истово махала белым полотенцем. До меня донесся глухой голос:
— Дождичка!.. Дождичка!.. Дождичка!..
Признаюсь, мне стало не по себе. Я даже остановился в нерешительности и, кто знает, может быть, повернул бы обратно, если б не залился лаем пес и из дома не вышел, прихрамывая, тучный, пожилой лесник в форменной, наброшенной на плечи тужурке.
— Наверное, товарищ Васильев? — спросил он, протягивая волосатую руку.
— Да, Васильев… А вы Парамон Петрович?
Он кивнул, и густые с проседью волосы его тоже кивнули, но как-то самостоятельно, с запозданием, будто отдельно от головы.
— Дождичка!.. Дождичка!.. Дождичка!.. — снова донеслось сверху.
Лесник виновато улыбнулся. — Вы не слухайте, пускай себе кричит. Она у нас убогая… тронутая, — пояснил он. — С войны такая.
Сказать по правде, перспектива жить в одном доме с сумасшедшей старухой меня не очень радовала.
