В каждом оркестре, независимо от его численности, должен быть дирижер, от которого во многом зависит качество исполнения. Без настоящего дирижера не может быть настоящего оркестра.
Я увлекаюсь чтением книг из серии „Жизнь животных“. Кажется, что может быть общего между инстинктивной работой пчелы и разумной деятельностью человека. Но общность существует. Должен сказать, что порой нам не худо бы поучиться у пчел или муравьев, поскольку организация труда некоторых видов животных и насекомых просто поражает. Характерно, что в каждой организации существуют ведущие и ведомые. Видимо, так задумано природой и отказаться от этого немыслимо. Я много думал и пришел к выводу, что животные и насекомые редко ошибаются в выборе вожаков. Они всегда „объективны“. Нам, к сожалению, этого порой недостает.
В качестве примера могу оказать о себе. Второй год после окончания института меня держат на должности сменного инженера обогатительной фабрики, хотя это не профиль моей специальности и я чувствую, что в другом месте мог бы сделать значительно больше. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы инженер, чувствующий, что занимаемая должность не дает ему возможности проявить себя в полную силу, пришел к руководителям и оказал об этом. Ведь когда человек приходит и честно заявляет, что не может справиться с порученным участком работы, мы считаем это естественным, даже похвальным. Почему же обратный процесс должен считаться отрицательным явлением, саморекламой или стремлением к власти. Но я думаю, что такой принцип подбора организаторов производства и, следовательно, организаторов всех видов соревнования был бы ни чем иным, как стремлением инженера к своему совершенству.
Если партком и руководство шахты не пересмотрят свое отношение к выбору надежных вожаков, то наш сегодняшний разговор и решения собрания окажутся бесплодными, а обязательства коллектива будут провалены, как и в прошедшем году.
У меня все».
АВТОР.
Судьбе было угодно, чтобы два восьмиклассника интинской вечерней школы познакомились семнадцатого октября, в день рождения автора. И еще судьбе было угодно, чтобы через восемнадцать лет, накануне этого дня с Никулиным случилось непоправимое. Поэтому ежегодно, прежде чем звать гостей на торжество, Автор отправляется на поминки в дом, где пьют чай из дикорастущих ягод, читают стихи Александра Никулина и вспоминают о нем только хорошее. И не в силу малосостоятельной традиции «О мертвых плохо не говорят», а просто потому, что плохое о Саше можно только выдумать…
Шестнадцатого октября в квартиру на бульваре Пищевиков приходят друзья человека, который смотрит на них со стены открыто и слегка удивленно.
Он любил нелегкий шахтерский труд и поэзию, науку и спорт, книги и путешествия, детей и музыку, фантастику и жгучие проблемы дня… Он хотел ухватить от жизни побольше, чтобы больше ей отдать. Бывалый человек, упорно, честно и трудно пробивавший свою дорогу, он мог в равной степени по-детски удивляться «прилунению» астронавтов и первой осенней снежинке, присевшей на его плечо.
На стекле искристые узоры.
Щедро поработал дед Мороз.
Ты найдешь здесь и леса, и горы,
И букеты белоснежных роз…
И, дивясь искусству невидимки,
Что соткал картину не одну,
Мысленно иду я по тропинке
В сказочную снежную страну…
Кажется, именно в миг удивления перед простым и прекрасным зафиксировал его взгляд объектив провинциального фотографа. Саша не умел позировать ни в жизни, ни перед камерой. Переживать и волноваться до состояния потери речи — да, а вот малейшей способности играть и притворяться был лишен начисто.
Как-то позвонил мне в воскресенье и сказал упавшим голосом:
— У меня неприятность… Вернее, надвигается неприятность часа через два…
— Ты что, пророк? Угадываешь события?
— Угадывать нечего. События объявлены в программе…
Мне все стало ясно. В тот воскресный день ежемесячная телевизионная передача «Полчаса поэзии» была посвящена творчеству поэта-горняка Александра Никулина. Время передачи близилось, и Саша, естественно, волновался. Еще бы! Впервые попасть в павильон, где стоит гробовая тишина, где тебя ослепляют десятки софитов, где один на один с глазом камеры надо говорить только то, что велели режиссер с редактором.
— Это же прекрасно, — сказал я весело, чтобы как-то вдохновить его. — Люди рвутся на экран. Недавно мне рассказывал твой преподаватель Николай Михайлович Третьяков, что у него в лаборатории появилась установка промышленного телевидения. Об этом прослышали институтские технички. Теперь они ходят к нему и просят: «Николай Михайлович, покажите нас по телевизору».
Саша не отреагировал на мою шутку, она не развеселила его, не успокоила. Он гнул свое:
— Вчера была трактовая репетиция… Когда на меня стали наезжать камеры, я чуть в обморок не упал…
— Но ведь не упал же!
— Так то репетиция. Ее смотрят только режиссеры и редакторы. А сегодня будет смотреть весь город — двести тысяч человек. Такая жуткая ответственность…
— А ты не думай об этом. Устреми ясны очи в объектив и считай, что перед тобой никого нет, кроме… любимой женщины. Только ей одной адресованы стихи. Вот и все.
— Вы думаете?
— Не только думаю, но сам всегда так поступаю.
— Да-а-а, попался как кур в ощип, — проговорил он после паузы. — И зачем только согласился?.. Лучше три смены в шахте отпахать без перекура…
— Все пройдет нормально, Саша, Вот увидишь. Я буду смотреть и мысленно вдохновлять тебя…
— Хорошо. Но все же помогите…
— Чем?
— Вы всегда носите с собой успокоительные таблетки. Выделите пару штук. Тяпну для храбрости.
— Ладно, — сказал я. — Забегай.
Но он не зашел. Видимо, постеснялся. А может, и звонил только затем, чтобы заполучить поддержку и вдохновиться, или узнать, что я тоже волнуюсь перед публичными выступлениями и потому ношу с собой успокоительные таблетки…
— А вы помните, как папа волновался, когда выступал по телевизору? — спрашивает Вадик. — На следующий день ребята в школе интересуются: — «Никулин, у тебя отец поэт?» — «Да, — говорю, — он шахтер и поэт.» — «А что, он заикается с рождения?» Я оскорбился, взял этого пацана за прудки: — «Хочешь, я заикой сделаю тебя на всю жизнь?!» Смешно. А тогда я серьезно разозлился… Это же было в пятом классе.
В ту поминальную встречу Вадик был уже десятиклассником. Совсем взрослый. Пожалуй, повыше и покрупнее отца. Пошел в породу Цыгановых. И лицом в маму: смуглый, черноглазый. Во внешности ничего Сашиного, разве только взгляд: пытливый и добрый.
— Вадик, а ты не помнишь, что отец читал тогда на телевидении? — спрашивает поэт Виктор Антонов. Он тоже много лет был столяром, прежде чем стал журналистом и поэтом. Потому жизнь и биография Александра Никулина ему особо близка.
— Конечно, помню. Даже помню, в каких местах он особенно заикался, когда читал стихи о любви. Мама не выдержала, вскочила с дивана и ушла на кухню… Вообще-то мамуля всегда ревновала отца к его стихам о любви… По-моему, она до сих пор не может понять, что поэт…
— Вадик, сын мой, не надо сегодня критики, — тихо говорит Ада. У них давно сложились товарищеские отношения, за которые всегда ратовал Саша. — Почитай лучше что-нибудь из деревенского цикла.
— Давай вместе, — предлагает Вадик.
— Хорошо. Начинай. «За черникой».
ВАДИК:
Солнце краешком смотрит весело
На деревья, на гребни крыш…
Что, любимая, нос повесила,
Не о ягоде ли грустишь?
АДА:
В лесосеках черника вызрела…
Разбуди меня в раннюю рань,
Уведи нас, тропинка быстрая,
На Белавино, в глухомань.
ВАДИК:
Там насмотримся чуда всякого,
Из лесного попьем ключа…
И пойду я, черникой лакомясь,
Песню добрую бормоча.
АДА:
Перейдем через речку Белую,
Где гудит родничок, как шмель.
Здесь черника такая спелая —
В каждой ягоде бродит хмель.
ВАДИК:
Белка цокнет. Еловой шишкой
Озорно по рыжей метну,
Свистну весело, как мальчишка,
И слепую сову спугну…
В ДВА ГОЛОСА:
Мы не в речке ладони вымоем,
А в траву окунем, в росу.
Вкус черники, моя любимая,
На губах твоих принесу…
В комнате тишина. Погашено электричество. Слегка потрескивают и покачиваются от движения воздуха язычки парафиновых свечей. Их пять. Сегодня пятая годовщина Сашиной гибели. Траурный стол накрыт по всем правилам русского поминания. Но никто из пришедших в этот вечер не притронется к спиртному. Мы будем пить только «лесной чай». Это было его любимое лакомство…
