Я миновал коридор первого этажа, — всю жизнь я не любил первых этажей, — и по широкой лестнице поднялся на второй. Коридор второго этажа был без окон, совершенно темный; я нашарил на стене выключатель и над головой у меня вспыхнула маленькая лампочка. Никто во всем коридоре так и не подал голоса, и я уже знал, что дом покинут. Следующая лампочка была в нескольких шагах, она не зажглась; но и под нею оказался выключатель. Я подошел к выключателю и зажег и эту лампочку. Потом то же самое я проделал и с третьей. Коридор был бесконечный, лампочки висели через каждые десять шагов, я шел, и лампочки одна за другой вспыхивали у меня за спиной. Сапоги мои тяжело стучали, это было неприятно, — и я пошел на цыпочках по самой стене, где паркет не скрипел.
При свете было не так одиноко; но тишина словно стала еще глубже. Двери квартир, как намогильные плиты, выстроились по обе стороны ярко освещенного коридора. Некоторые из них были даже неплотно притворены. На дорожке посреди коридора, против двери тридцать седьмой комнаты, лежал детский башмачок желтой кожи с красными пуговками. Я толкнул крайнюю дверь, она растворилась — и я вошел.
В комнате лежал пружинный матрац; когда-то он служил постелью, но сейчас на нем не было ни подушки, ни простынь, ни одеяла. Стулья были сдвинуты с мест, шкафы распахнуты, и в них пусто, на полу валялись веревки, сено, обрывки газет, какой-то хлам. Выехали отсюда внезапно, но уложились весьма тщательно. Мне не понравилась эта комната, и я вышел.
Следующая дверь была заперта на ключ, — жильцы думали, что им удастся вернуться в непродолжительном времени, и хотели найти свои вещи в целости и сохранности.
Я потолкался в третью дверь, она отворилась. Тут был целый будуар. Комната была заставлена широкими тахтами, маленькими диванчиками и крошечными пуфиками. На них, а также на столах, на окне, да и прямо на полу были разбросаны всякие женские тряпки и принадлежности: трусики, шляпки, ленты. На туалете выстроилась целая батарея пустых флакончиков. Воздух был напоен ароматом духов.
Я вышел в коридор, не зная, что делать: выбор был очень большой, но мне не хотелось оставаться на ночь ни в одной из этих комнат, — в них еще теплилась чужая жизнь, но унылы они были, как кладбище.
В эту минуту за соседней дверью зазвонил телефон. Телефон! Это был первый живой, человеческий голос в этом царстве пустоты и безмолвия. Я толкнул дверь, она не поддалась, я толкнул сильнее — язычок дрянного замка вышел из гнезда, и дверь распахнулась. Телефон звонил, и я, опрокидывая мебель, поспешил к аппарату.
Но я долго возился с дверью, и, когда снял трубку, и ней только слышался тоненький писк, — абонент дал отбой.
— Алло! — крикнул я на всякий случай.
— Пи-пи-пи, пи-пи-пи…
В нише стояла постель, жесткая, узкая, холостяцкая постель, покрытая байковым одеялом, с одной-единственной подушкой. У изголовья стоял столик, на нем лампа, пепельница с окурками и книга, раскрытая на сто тринадцатой странице. В комнате стоял большой удобный письменный стол, два глубоких кресла, обеденный столик, сервант и книжный шкаф. По корешкам я узнал издания классиков, словари, комплекты журналов. На столе лежала чистая бумага. Жизнь тут вели сосредоточенную и трудолюбивую и уехали так же спокойно, как и жили.
Не снимая рюкзака, я замаскировал окно, включил свет и сел в кресло у стола.
Грустно, но уютно было в этой комнате. Сильная лампа из-под зеленого абажура отбрасывала на стол круг белого света, оставляя комнату в полумраке. Около телефонного аппарата лежала записная книжка с номерами телефонов. Я машинально придвинул ее и раскрыл.
«Абраменко» — стояла первая фамилия на букву «А», 9-08-11. Я снял трубку и набрал 9-08-11.
Абраменко не ответил.
Я набрал следующий телефон: Белоконь, 7-14-24. Ответа не было.
Тогда я набрал третий телефон — Борисова, — и у меня прямо сердце похолодело, когда я услышал, что мне ответили. Я поспешно положил трубку на рычаг, — о чем же мне было говорить с незнакомым товарищем Борисовым?.. Но через минуту я снова стал набирать телефон Борисова, — мне необходимо было почувствовать, что в городе я не один. Я извинюсь, дам объяснения и спрошу, не сочтет ли нужным неизвестный мне Борисов позаботиться о библиотеке и вещах его знакомого, из комнаты которого я звоню, но фамилии которого не знаю. Я посмотрел на номер аппарата: 4-00-32.
Мне ответил женский голос.
— Товарищ Борисов дома? — спросил я.
— Они уехали. Кто спрашивает?
— А кто у телефона?
— Ихняя работница.
Я перекинулся несколькими словами с домработницей Борисова, и мне стало легче. Борисов был врач, человек семейный, у него было двое детей, он занимал квартиру из четырех комнат с газом и эвакуировался вместе с госпиталем.
После Борисова я позвонил еще в десяток мест, но никто мне не ответил. Только по номеру 4-36-69, из квартиры, где должен был проживать Трояновский, отозвался мужской голос и сообщил, что никаких Трояновских уже давно нет и разместились здесь подрывники. Я положил трубку. Порою вдали грохотали взрывы, слегка дребезжали стекла, и долгое время потом отдавалось эхо, — подрывники, очевидно, выполняли свои обязанности. Мне было неприятно, что я не могу узнать, с чьего телефона звоню.
Я снял рюкзак, повесил шляпу на вешалку и пошел в ванную умываться; однако я тотчас вернулся к телефону и с душевным трепетом снова снял трубку. Я ведь мог позвонить знакомым и товарищам — не может быть, чтобы все они уже покинули город.
Однако совершенно машинально я набрал номер своего собственного телефона — телефона, который был в моей комнате, там, за углом, где сейчас торчала балка и лежали кучи битого кирпича и стекла. Я сразу понял что это бессмысленно, и все же долго слушал шелестящее молчание телефонного провода. Сердце у меня колотилось и замирало.
Я остался бездомным, я потерял все. Я не знал, что будет со мною, не знал, какая ждет меня жизнь. Я словно был один в целом городе, моем родном городе. Гитлеровцы могли ворваться еще этой ночью. Я должен был немедленно уходить вместе со всеми дальше на восток, чтобы принять участие в борьбе или хотя бы спасти свою жизнь. Но смертельная усталость сковала мое тело и душу, и я не способен был на решительный шаг.
Бездумно позвонил я еще по двум-трем телефонам, мне никто не ответил, и я не стал больше звонить. Мои знакомые и друзья, вероятно, давно уже в армии.
Я вышел в коридор и отправился по комнатам в поисках табаку и съестного. Я почти ничего не ел эти три дня и, хотя есть мне не хотелось, решил подкрепиться.
Я переходил из комнаты в комнату и шарил по буфетам. Напрасно! Люди внезапно покинули дом, путь предстоял им дальний, и все съестные припасы они захватили с собой. Я видел разбросанные письма, изорванную бумагу, всякую домашнюю рухлядь, я видел такой беспорядок, какого не видывал отроду, но ни курева, ни еды не было нигде. Я переходил из комнаты в комнату и в жилищах неизвестных мне людей угадывал по вещам их возраст, характер, профессию. Я заходил в квартиры юристов, фельдшериц, студентов, хозяйственников, педагогов и профсоюзных работников. Одни увлекались радио, другие беллетристикой, иные всю свою жизнь посвятили детям. Все они жили здесь, — учились, работали, отдыхали, рождали на свет новое поколение, — и отныне жизнь их была разбита. Одни оставили свои фамилии на книгах, на конвертах или на счетах за электричество. Другие были для меня безыменными и даже не оставили никакого отпечатка на вещах, среди которых они жили, — из собственного жилища они выбрались, как из случайного номера в гостинице.
Наконец в комнате какого-то охотника, заваленной пустыми гильзами, пистонами, пыжами и всякими охотничьими принадлежностями, я нашел пачку махорки и решил на этом закончить поиски. К тому же где-то недалеко началась артиллерийская стрельба, и следовало выйти на улицу, чтобы узнать, в чем дело.
Я с наслаждением затянулся махоркой и вышел в коридор. Тут меня ждал сюрприз: из конца коридора ко мне приближалась женская фигура.
— Алло! — крикнул я. — Здравствуйте!
— Здравствуйте! — ответила женщина и подошла поближе.
Она была одета элегантно, но несколько небрежно.
Какое-то мгновение мы молча стояли друг против друга.
— Я вас не знаю, — сказала наконец женщина.
— И я вас не знаю, — ответил я.
Мы пошли рядом.
— Вы не в нашем доме живете? — спросила женщина.
— Я жил за углом, в доме номер девятнадцать, его разбомбили. Я пришел сюда, чтобы где-нибудь переночевать. Но мне показалось, что здесь уже никого нет. Вы первый человек, которого я увидел.
— Да, — сказала женщина, — очень может быть, что я осталась здесь одна. Все эвакуировались.
Мы шли рядом, женщина изредка поглядывала на меня.
— В какой комнате вы решили остановиться? — спросила она.
