Мы шли рядом, женщина изредка поглядывала на меня.
— В какой комнате вы решили остановиться? — спросила она.
— В тридцать пятой.
— Почему? Разве она открыта?
— Кажется, она была заперта. Но там позвонил телефон, я подергал дверь, и она отворилась.
— Да, — сказала женщина с досадой, — здесь скверные замки, скверный слесарь и скверный управдом, он уехал первым, как только начались воздушные налеты.
Я отворил дверь в комнату, в которой расположился, и пропустил женщину вперед.
— Садитесь, — предложил я ей.
Мы сели в кресла друг против друга. Я почувствовал себя вдруг хозяином, и мне стало приятно, что ко мне заглянул гость. Снова я не был один в мире, и комната сразу стала обжитой, да и весь огромный, покинутый дом уже не казался таким заброшенным и опустелым.
Женщина сидела молча и осматривалась.
— А вы не думаете эвакуироваться? — спросил я. — Вы останетесь здесь?
Женщина не ответила. Она все осматривалась, как человек, впервые попавший в чужую комнату. Вид комнаты, очевидно, удовлетворил ее, и она вынула из сумочки папиросы.
— Бросьте вашу вонючую махорку, — сказала она, — вот папиросы.
Я поблагодарил ее и закурил папиросу.
Мы сидели друг против друга и курили. Артиллерийская стрельба утихла, и в доме, да, пожалуй, и во всем городе, снова стояла мертвая тишина.
Женщина сняла шляпу и бросила ее через плечо на диван. У нее были пышные золотистые волосы, они рассыпались свободно по плечам. Женщине было лет двадцать пять.
— Я не знаю, что делать, — сказала она, — мне некуда ехать. Некому подумать обо мне.
В ее голосе прозвучала жалобная нота.
— Иногда так необходимо, чтобы кто-то принял за тебя решение. Не хотите ли поесть? — вдруг спросила она и, не ожидая ответа, с грустью закончила: — Да, я, наверно, останусь здесь.
Я не сразу нашелся, что ей ответить. И растерялся, потому что женщина вдруг заплакала и стала, как ребенок, утирать кулачком слезы.
Однако она плакала недолго и тотчас спохватилась:
— Ах да! Вы ведь хотите поесть!
Она подошла к шкафу и вынула хлеб. Потом достала тарелку с помидорами. Затем появились масло, сыр, яйца, холодное, мясо.
Я смотрел на все эти богатства и диву давался. Ведь я обшарил все комнаты и ничего не нашел, а заглянуть в шкаф в этой комнате, где я расположился, мне не пришло в голову.
— Послушайте, — сказал я, — почему вы с такой уверенностью все это разыскали? Точно вы знали, что стоит в этом шкафу.
Женщина пожала плечами.
— Это моя комната, — сказал она, — я живу здесь.
Я смутился.
— Простите…
— Ничего.
Я засмеялся.
— Выходит, я просто вломился к вам.
— Ничего.
Она тоже засмеялась.
Мне стало легко, — я не ощущал уже этой проклятой тишины, этой треклятой пустоты. Однако я поднялся и взял шляпу.
— В таком случае я ухожу, — сказал я. — В самом деле, столько брошенных комнат, а я попал в единственную, которую не оставила хозяйка.
Мне очень не хотелось уходить.
— Садитесь, — сказала женщина. — Надо поесть.
Она поставила на стол еду, а из нижнего отделения шкафа вынула бутылку.
Я опять повесил шляпу на вешалку.
— Вы пьете белое, столовое?
— Да, это мое любимое вино.
— Я очень рада.
Я снял ватник и сел за стол. Женщина налила вина.
— У меня, очевидно, действовало какое-то подсознательное чувство, — сказал я. — Мне было очень худо одному, я инстинктивно тянулся к людям и подсознательно ощутил, что эта комната не брошена, что здесь есть человек.
— Просто во всех комнатах беспорядок, а здесь чисто и убрано. Вот вы и выбрали эту комнату.
— Пожалуй, вы правы.
В это время за окном раздался пронзительный вой сирены.
— Тревога, — сказала женщина и поморщилась — Как это надоело!
— Разве теперь объявляют тревогу?
— Как придется. Большей частью нет.
— Видно, большой налет.
— Жаль, — сказала она, — могут выключить свет, а так хочется выпить чаю. У меня ведь только электрический чайник, примуса нет.
— Да, это будет скверно.
Женщина торопливо доела бутерброд.
— Я должна подняться на крышу, — сказала она. — Я на посту наблюдения за воздухом.
— Я полтора месяца пробыл на рытье окопов, — сказал я, — и у меня нет никакой противовоздушной специальности.
— Как хотите. Вы можете лечь и уснуть. На дворе, вероятно, холодно.
Она сняла с вешалки жакетку и остановилась в нерешимости.
— Я тоже пойду с вами, вы мне скажете, что делать.
— Как хотите. Но я знаю только свой пост. Вам укажет начальник объекта.
— А кто начальник объекта?
— Ах да! — женщина засмеялась. — Начальника объекта нет. И вообще никого нет. Вам никто ничего не скажет. Я ведь тут, наверно, совсем одна.
— Тогда нам, пожалуй, и идти не надо?
— Нет, все-таки надо. А вдруг зажигательная бомба? А вдруг я ее замечу?
Но ведь дом очень велик, вдвоем мы ничего не увидим.
— Да, но крыша плоская, и все видно из конца в конец. Как хотите. Я пойду.
Она застегнула жакет. Потом достала из ящика огромные брезентовые рукавицы и заткнула их за пояс.
— Захватите мои папиросы, — крикнула она с порога.
Мы вышли вместе; сирена все выла, к ней присоединилось еще несколько — целый хор сирен, и уже ревели басы паровозных гудков. Нет, город еще не был оставлен, — подрывники делали свое дело, но и противовоздушная оборона не покинула своих постов: странное противоречие современной войны.
Мы побежали по лестнице на третий этаж и по темному коридору вышли к лесенке, ведущей на чердак. Когда мы взбирались наверх, где-то в стороне ударили зенитки.
— Когда начинают стрелять зенитки, надо укрываться под брандмауером: там есть козырек, я вам покажу, — сказала женщина.
Мы взобрались на крышу, и осенняя ночная сырость приятно освежила нас. Небо усеялось звездами, но ночь была темная. Там, где небосклон был всего темнее, — должно быть, с северной стороны, — то и дело сверкали вспышки зенитных батарей. В интервалах между залпами явственно слышался прерывистый, захлебывающийся рокот немецких моторов. Трассирующие пули зеленым и красным пунктиром прочертили небо в нагорной части города.
— Давайте пробежим через крышу туда, к брандмауеру! — крикнула женщина.
Мы побежали. Крыша гремела и лязгала у нас под ногами.
Когда мы стали под небольшой козырек, — это был обыкновенный железный козырек, который никак не мог защитить нас от осколков снарядов, — женщина кивнула на темный четырехугольник люка.
— Это тоже ход на чердак. Когда нам захочется покурить, спустимся туда.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Ольга!
Немецкий самолет проревел высоко над нашими го ловами, и несколько зенитных осколков упало на нашу крышу в разных концах. Один просвистел совсем близко, и в козырьке над нами засветилась дырка.
Женщина кончила представляться:
— Ольга Григорьевна, по фамилии Басаман. Только зовите меня просто Ольгой, я не люблю, когда меня зовут по отчеству: длинно. И Олей не зовите, — тоже не люблю.
— Ладно. Я тоже не люблю. Я буду звать вас Ольгой.
Вдруг все кругом осветилось.
— Люстру повесил, — сказала Ольга.
Немецкий самолет только заходил на бомбежку. Над нижней частью города, там, где находилась железнодорожная станция, он выбросил осветительные ракеты. Несколько жирандолей в три-четыре свечи запылали над городом ярче сияния полной луны. Окружающая картина — крыши, стены темных зданий, развалины разрушенных домов — казалась жуткой, но живописной. Зенитки хлопали еще сильнее, и разрывы стали охватывать ракеты кольцом. Кольца сужались, — зенитки хотели погасить свет.
— Начинается! — крикнула Ольга над самым моим ухом, и одновременно сквозь рев несмолкаемой канонады я услышал все ближе и ближе отвратительный вой. Яркий столб пламени поднялся неподалеку, в нескольких кварталах от нас, за ним немного подальше другой, третий, четвертый. И в ту минуту, когда вихрь короткими порывами перекатился через нашу крышу, едва не свалив нас с ног, раздались один за другим тяжелые, громовые взрывы, словно неведомый великан, сгибаясь под непомерной ношей, зашагал тяжеленными сапожищами вверх по широкой лестнице.
Но все сразу оборвалось, и даже отзвука не было слышно — его проглотил грохот зенитной стрельбы.
— Посмотрите! — снова крикнула Ольга. — Он бросает и зажигалки.
Сперва я ничего не заметил, но вскоре тоже рассмотрел, как на крыше через два-три дома от нас вспыхнула яркая точка, как она тотчас же вытянулась и стала уже не точкой, а струей огня, которая била в одну сторону, как вода из опрокинутой лейки. Но я не успел приглядеться как следует, потому что Ольга рванулась вдруг и, размахивая длинным железным совком, побежала вперед.
