— Звоню, звоню — вымер дом. Наконец сама Анна Николаевна отворяет. Миллион извинений, конечно, но где же ваш Костя? А он — вон где, вон с кем. И так это вы увлеклись беседой, что даже звонок не услышали. Костя, обкрутит тебя раба божья, в церковь затащит. Берегись! Тётя Лиза, не сердитесь, я и сам почти верующий.
— Оно и видно, какой ты верующий. Шапку бы хоть снял. Прости меня, Гриша, но смешно на тебя глядеть. В кальсонах каких‑то, в дамской шляпе. Смешон!
— Обиделась. — Григорий сдёрнул шляпу, поведя рукой не хуже самого Грегори Пека. — Прошу прошения. — Он обернулся, кланяясь, уступая дорогу. — Анна Николаевна, простите великодушно, что позабыл снять перед вами шляпу. Уж больно я в ней себе нравлюсь — вот в чём суть.
— Я так и поняла, Гришенька, так и поняла. — Анна Николаевна важно ступила в сад. — С добрым утром. Костя. Как спал нынче? Сны вещие не снились? — Была она в своём царском халате до пят, на голове что‑то вроде тюрбана. Величественная старуха, ничего не скажешь.
— По горам лазил, — сказал Костя. — Все вверх и вверх. Почти до самого солнца добрался.
— Руки к солнцу протягивал? — серьёзно спросила Лиза.
— Протягивал.
— Гордыня это. Поберегись, Костя, не простой сон, не обжечься бы тебе!
— Тьфу, Елизавета! — вспыхнула Анна Николаевна. — Ещё накаркаешь! Занавески плотней надо было задёрнуть, вот солнце бы ему и не приснилось!
— А горы? Нет, матушка, всего не объяснишь, не простой сон.
— А горы — это потому, что мы в горы сейчас закатимся, — сказал Григорий. — Правильно, вещий сон. Я затем и пришёл пораньше, чтобы утянуть Костю в горы. Надо, надо москвичу на наши горки глянуть, на наше джайлоо. Согласны, Анна Николаевна, надо ведь?
— Согласна, — Анна Николаевна наклонила голову. — Ну, раскрывай свои карты: машину пришёл клянчить?
— Так не для себя же! Наследничка прокачу! Можно?
— Бери, — медленно наклонила голову Анна Николаевна. — Но только…
— Ехать тихонько! Вернуться засветло! Спиртного— боже упаси! — Григорий протягивал к Анне Николаевне ладонь, будто подаяния ждал. — Обещаю! Клянусь! Как перед богом!
Анна Николаевна опустила руку в карман халата, извлекла оттуда большую связку ключей, не спеша отцепила от связки два ключика.
— Как перед богом? — переспросила.
— Да покарает меня его десница! — Ладонь Григория нищенски тряслась.
— И покарает, покарает! — зло выкрикнула Лиза. — Кощунствуешь!
Рука Анны Николаевны с ключами миновала судорожную ладонь Григория. Анна Николаевна протянула ключи Косте.
— Возьми, Костя. Я их тебе вручаю. Совсем.
Костя не ждал этого движения, и он растерялся.
— Мне?
— Тебе, тебе. — Анна Николаевна была торжественна и печальна. Распрямилась, голову высоко подняла. — Бери. Владей.
— Бери! —фальцетом вырвалось у Григория. — Владей!
Костя взял ключи.
— Но я не умею водить машину.
— Научишься! Плёвое дело! — Григорий просто изнемог от Костиной бестолковости. — Анна Николаевна, это он от радости обалделый! Костя, москвич проклятый, тебе же «Волгу» подарили. В пояс, в пояс! Делай, как я! — Григорий низко, в пояс поклонился Анне Николаевне. — Ну, повторяй за мной!
Григорий, конечно, балаганил, но Анна Николаевна и Лиза были преисполнены серьёзности. И они ждали, — Анна Николаевна даже вот ещё больше выпрямилась, — они ждали, что Костя и впрямь начнёт сейчас кланяться. Нет, спина не гнулась.
— Спасибо, — сказал Костя и подкинул на ладони лёгонькие ключи. Помолчал, подумал, что бы ещё сказать, но ничего не смог придумать.
— Пребывает в шоке, — пояснил его состояние Григорий. — Вам как врачу, Анна Николаевна, это должно быть понятно. Шок от радости. Необходимы встряска, горный воздух, отвлекающая беседа. Вернётся со слезами благодарности. — Григорий схватил Костю за локоть и поволок. — Наследничек, ключи не оброни!
Огорчённая, недоумевая, глядела вслед молодым людям Анна Николаевна. Она была подавлена собственным широким жестом, который, пожалуй, и для неё самой был неожиданностью, и она была огорчена и подавлена таким полным отсутствием отклика у Кости на этот её великий дар. Она смотрела вослед молодым спинам, мелькавшим уже возле гаража, и преисполнялась горечи.
— Ещё не ведомо, заслужил ли племянничек‑то! — тонким от досады голосом усомнилась Лиза. — Скажет ли ещё хоть спасибо…
Анна Николаевна вздрогнула от этих слов, она думала о том же.
9
Казалось, машина едет нескончаемой аллеей из могучих деревьев, едет парком, чуть ли не через лес, а не городом. Шершавые, древние стволы свободно возносились к небу, и не деревья подлаживались к домам, а, скорее, дома к деревьям. Славные люди строили этот город.
— Отцу бы здесь понравилось, — сказал Костя.
— Ты о чём? — Григорий не понял его. — Ещё бы! Один дом чего стоит. Везёт хсе людям!
Григорий хорош был за рулём. Он вёл машину одной рукой, а другую протянул навстречу ветру. Высокую ковбойскую шляпу он сдвинул на затылок. В позе его не было никакого напряжения, встречные машины его не занимали, светофоры не настораживали, пешеходы не смели пересекать путь. Глядя на него, можно было решить, что управлять машиной совсем не трудно, стоит только взяться за руль, нажать на что‑то там — и покатил, покатил, откинув голову. А не попробовать ли?.. Слишком неожидан был дар Анны Николаевны, Костя ещё не привык к мысли, что едет сейчас не на чьей‑то там машине, а на своей собственной. Он и в мечтах‑то не смел подумать о машине, особенно о такой, о «Волге». Его мечты редко–редко подбирались к мотоциклу, ещё реже к крошечному «Запорожцу» и тут и замирали. Легко мечтать о несбыточном, мечты наши тогда бескрайни, и трудно, больно мечтать о чём‑то таком, что вполне реально, что можно бы и иметь, да где там, не по деньгам реальность. Костя не мечтал о «Волге», он не был готов владеть ею, машина эта, — а в таких же он ездил сотни раз, — вдруг представилась ему сейчас и непомерно большой, и даже загадочной, будто выросла, иной стала, совершенно отличной от себе подобных. И все потому, что ему предстояло владеть этой машиной. Она была его. И он оробел. Он не радовался, он не был готов к этой радости, он оробел.
Григорий никак не мог успокоиться:
— Почти новая «Волга»! Кирпичный гараж с таким припасом, что хоть ещё одну МаШину собирай! Да только это — машина вот и гараЖ делают тебя богатым человеком. Везёт же!
Костя взмолился:
— Прошу тебя, перестань! Затвердил: везёт, везёт! Ничего этого я не чувствую. Пойми, я совсем даже не рад.
— Вот сядешь за баранку, тронешь с места — тогда и поймёшь. Это пострашнее любви, Костя. Машина — пострашнее любви. Но надо самому водить, обязательно самому. Да что! Я вожу, а машины нет. Отец к своей близко не подпускает. Мыть — извольте, водить — никогда. Разве что при нём. И тогда начинается: «Тише!
Тормози! Притормаживай!» О эти наставления стариков! Шага не сделать без ихнего «притормаживай!» А сами, а даже ещё и теперь… Исханжившееся племя!
— Что‑то я не вспомню, чтобы мой отец мешал мне жить.
— Ты хоть не ханжи, московитянин! — Рывком Григорий остановил машину. — Посмотрите направо! Наш университет! Знаменит красавицами и командой альпинистов. Выйдем, Костя, здесь где‑то обретается сейчас Александра. Глаз да глаз за ней нужен. Украсть могут.
Костя вышел из машины. Асфальт мягко подался под ногами. Здесь, на площади, перед фасадом из непременных белых колонн, не было старых деревьев, их спасительной тени, и солнце ринулось на Костю, слепя и обжигая. Он кинулся к зданию, под тень колонн, в римское это великолепие, где, жаль, мрамор заменяла штукатурка. Тут он снова обрёл зрение.
У дальней колонны, держась в её тени, стояла девушка в платье–тунике, в лёгких сандалиях с шнуровкой выше щиколотки. Светлые, длинные волосы были подняты и собраны в пучок, причёска эта была совсем такой, как у римлянок на барельефах. И вправду, римлянка стояла у этой колонны, да и колонна не такая уж была аляповатая, а тень от неё, в которой стояла девушка, была торжественна и прекрасна. И вдали были горы, в синеве стыли горы. Костя загляделся на девушку в тунике, и когда она вдруг замахала рукой и произнесла его имя, он сперва не поверил, что она обращается к нему.
— Да Костя же!
Римлянка в тунике — это была Ксана.
Он подошёл к ней, стараясь не ступать на тень от колонны, оберегая тень. Хорошо бы побыть сейчас вдвоём с Ксаной, ни о чём не говоря, лишь запоминая все. Эти горы вдали, в покойной синеве неба, эту колонну, хоть и нынешнюю, но с древней мраморной тенью, и Ксану, нет, Александру, — сейчас она показалась ему Александрой. Пожить бы во всём этом, хоть на миг ощутив себя в прошлом, веря, уверовав, что ты там. Зачем вдруг? Не объяснить. Захотелось.
— Здравствуйте, Александра, — сказал Костя.
