— Витт.
— Имя?
— Гюнтер.
— Национальность?
— Немец.
— Цель полета?
Гюнтер промолчал.
— Я спрашиваю, цель полета?
— Я офицер и не имею права разглашать военную тайну.
— Где родились?
— В этом городе.
— Как же вы попали в Западную зону?
— Перешел три года назад.
— Перешли, чтобы стать предателем своего народа. — Бурков сверкнул глазами.
Гюнтер опять промолчал.
— Какую школу окончили?
— Летную.
— Профессия?
— Разведчик.
— Значит, вы совершали шпионский полет?
Гюнтер не ответил.
Шифровальщики принесли пленку и отпечатанные снимки, подали Крапивину, он — полковнику. Бурков внимательно посмотрел на снимки, нахмурился.
— Неплохая работа. — И обратился к Крапивину: — Под охраной на спецмашине — в штаб! Там допросим обстоятельно. Соседа придется драить — упустили птицу. А вам, орлы... — Полковник повернулся к Новикову и Веселову и вдруг развел от удивления руки: — Неужели так сработал частушечник?! Вот диво-то!
Веселов пожал плечами: «И это бывает».
— Будьте здоровы, — сказал Бурков и уехал.
Вслед за ним помчалась спецмашина, в которой сидел Гюнтер Витт.
На аэродроме еще долго поздравляли с боевым успехом Прохора, Виктора и Крапивина — своего батю. Несколько позже Фадеев набрасывал представления о награждении отличившихся летчиков.
— На «Знамя» тянет, — сказал замполит Крапивину, когда они ехали на завтрак.
— Потянет, пожалуй, — ответил Иван Иванович и тут же незаметно уснул. Шофер, сидевший рядом, повел машину осторожнее, чтобы не потревожить сон командира, а майор Фадеев приложил к губам палец и еле слышно сказал:
— Ш-ш-ш, пусть вздремнет.
Выводы комиссии, которые зачитал подполковник Гулькевич, были крутыми.
В Доме офицеров, куда собрали офицеров гарнизона, стояла тишина, слышно было, как об оконное стекло беспомощно бьется волосатый комочек-шмель и как на улице чирикают воробьи.
— Что молчите, недовольны выводами, что ли? — спросил Бурков. — Я думал под аплодисменты встретите. — Он нацелил свой левый глаз в зал. — Петров! — Отыскивал он взглядом командира первого полка. Тот встал, опустил голову. — Наука вам, наука и остальным. Не прикрывайте свои ошибки техникой. В себе, в себе их ищите. Техника, видите ли, виновата, противник шел в облегченном варианте... Летать надо уметь, тогда не только облегченный, но и переоблегченный достанете... Нашелся и у меня в штабе умник, абсурд этот поддержал и даже, видите ли, технически обосновал. Целую петицию написал. А что в ней, в этой петиции, толку-то. Москве требует доложить. В. Москве, наверное, глупее его сидят.
Трифон Макеевич вынул бумагу, отыскал в ней нужное место, отчеркнутое синим карандашом, прочитал:
— «Считаю, что перехват высотной цели не состоялся потому, что нарушитель шел на самолете облегченного варианта и его практически не могли достать наши истребители...» Вы согласны с этим, Петров?
— Согласен, товарищ полковник.
— Ну хорошо. Допустим. А «кукурузника» почему не посадили, тоже техника подвела? — Бурков нахмурил лохматые брови. — Отвечайте, Петров!
— Тут виноваты мы. Не уделяли...
— И уделять-то здесь нечего. — Бурков заерзал на стуле. — В войну таких, как клопов, давили, а сейчас тем более. Вот вам и техника виновата!
— Но это же разные вещи, товарищ полковник, — вмешался Крапивин.
— А вы бы помолчали, — оборвал его Бурков. — Посмотрел бы на вас на месте Петрова. Ишь ты, «разные вещи»! Коли уж подали голос, Крапивин, так слушайте. И пусть все знают. Реляции Крапивин с Фадеевым настрочили, наградные листы, за сбитого «кукурузника» к ордену Красного Знамени представили. Смех! Да этот перехват учлет выполнит и благодарности не попросит, а тут ордена подавай, да какие — «Знамя»!
В зале зашумели. Трифон Макеевич поднял руку, ропот стих.
— Может быть, я тут немного и переборщил: неплохую птицу Новиков и Веселов прихватили. Спасибо им. Но на орден-то не тянет... Таких в войну, как мух, к ногтю. Сейчас надо уметь ввысь, ввысь лезть! — Он встал. — А техника... Что техника? Она, как известно, мертва, если ею не овладеет человек, не оседлает ее.
Полковник, обратившись к председателю комиссии, продолжал:
— Товарищ Гулькевич правильные выводы сделал: виной всему — режим не соблюдают, танцульки, прогулки под луной, а наутро — язык на плечо, подняться в воздух — кишка тонка, доктора подавай. Сколько отстранений от полетов было, товарищ Гулькевич?
— Таковых не обнаружено. — Председатель комиссии вытянулся.
— Как это так «не обнаружено»? — нацелил на него глаз Бурков. — Значит, плохо копнули. Доктор здесь?
В дальнем углу поднялся капитан медицинской службы, сухой, бледнолицый, со стрелками усов.
— Я, товарищ полковник, тут.
— Гм, тут, — хмыкнул Бурков. — Недаром Чапаев вашего брата клистирной трубкой называл. И представиться-то не умеет. Так были отстранения от полетов аль не были?
— Не было, товарищ пол...ковник. — Медик заикнулся.
— У вас что, язык отнялся! — вспыхнул Бурков. — Может быть, на гауптвахту захотели?
— Я з...заикаюсь, товарищ ...олковник. — Доктор волновался и заикался еще больше.
— Редкое явление в авиации, — сострил Бурков. — Садитесь, все равно толку не добьешься.
Полковник старался замять вопрос об отстранении от полетов, которых действительно за последнее время не было, и перешел к обобщениям.
— Мои указания незыблемы. Если хотите — их подтвердила Москва, почти в самой высокой инстанции. И всякое нарушение моих указаний я буду расценивать как невыполнение приказа. Обстановка нагревается, это вы видите сами. — Бурков вынул платок, вытер вспотевший подбородок, продолжал: — Вот так-то! И не будет у вас таких ЧП, и дело пойдет. Так ведь, товарищ Гулькевич?
— Так точно, товарищ полковник.
— Вот вам образец. — Полковник показал на Гулькевича. — По-суворовки. — Бурков басовито рассмеялся. — А то мне туда же — на технику сворачивают. Верно, Гулькевич? — Буркову доставляло удовольствие смотреть, как потучневший подполковник вскакивал и садился, односложно произносил «так точно», «никак нет».
— Все, — махнул рукой Бурков. — Ждут дела, амба! Я как бывший кавалерист сказал бы: «По коням». Больно уж хорошая команда была. Все горохом рассыпались,
