— Эжен, откуда вы все это знаете? — вопрошала Маргарита себе на беду. — Словно вы эту воду и взрывали своей недрогнувшей рукой.
— Хотел бы, да не получилось, — отшучивался Евгений Петрович, наполняя бокалы. — Пороха не хватило, снабженцы подвели.
Маргарита Александровна пересела на край стола, взгляд ее притягивался к черному «дипломату», оставшемуся лежать на полу в небрежно прихлопнутом виде, и белые листки, зажатые тисками бортов, свешивались оттуда, дразня ее. Она склонилась над чемоданчиком, пытаясь выдернуть хотя бы один верхний листок, но тот намертво врос в прошлое и не желал отделяться. Потребовалось вмешательство мужской руки. Сухарев безбоязненно ухватил «дипломат» за шкирку, выпуская листки на свободу.
— Еще один разик, наугад, — просила Маргарита Александровна, вглядываясь в немые строчки текста.
Чувствуя себя хозяином положения, Сухарев небрежно перебросил листки на другой край стола.
— Может, в другой раз, Маргарита Александровна? Время позднее, работа безрадостная. Мы и без того перегружены нашим прошлым.
— Что там? Прошу вас, — допытывалась она.
— Уверяю вас, ничего занимательного.
Полковник Куницын взял листки, бегло пробежал заголовки и перебросил дальше, на крышку магнитофона.
— Ритуля, вы становитесь педантом. Кому интересны эти бюрократические каракули? Кроме очередной гадости, ничего там не может быть, уверяю вас.
— Это там, да! Вы нарочно не хотите, я знаю, — Маргарита Александровна пустилась вслед за отдаляющимся прошлым, догнав листки у самого среза. От ее прикосновения они упали на пол, разлетевшись в стороны. Она подняла наугад. — Тогда я сама… Нидершрифт… Что это? Что-то знакомое. Сейчас поищу в словаре…
Я помню все до последнего вздоха. Теперь они были добры и внимательны, они не хотят причинять мне раздражение излишним шумом, и потому дверь приоткрыта, чтоб не лязгать. Руки скованы за спиной, а это значит, что у меня в запасе несколько минут, потом счет пойдет на секунды, потом на доли секунд, и уж после этого — на вечность, но я должен остаться верным себе до конца, и никто не отнимет у меня моих последних секунд. Ведь даже если есть одна-единственная секунда, все равно это очень много, почти беспредельно, и даже за одно самое малое мгновенье можно успеть обдумать все. Остановись мгновенье, ты неотвратимо.
Л и с т д е л а ш е с т ь д е с я т т р е т и й Протокол казни Поля Дешана
Имперский военный суд
Государственная полиция
Имперское криминальное
управление II 548/45
Каторжная тюрьма Плетцензее
30.03.1945
Присутствовали:
1) старший советник военного суда Ноак
2) инспектор военной юстиции в качестве
чиновника тюремной канцелярии Людвиг
По уголовному делу
коммивояжера Поля Дешана Дело
№ 18/441
Нижеперечисленные лица явились в каторжную тюрьму Плетцензее для приведения в исполнение над Полем Дешаном смертного приговора, вынесенного ему Имперским военным судом 16 февраля 1945 года.
Вошли в помещение для казни в каторжной тюрьме в 9 часов 50 минут.
В помещении для ввода приговоренного палач Ритгер доложил вышепоименованному старшему советнику военного суда о своем присутствии и сразу же вместе с 3 своими помощниками занял место непосредственно у стола.
При исполнении своих служебных обязанностей присутствовали:
1) в качестве представителя тюремной администрации Дунк
2) в качестве тюремного врача Бергер
Ровно в 10 часов 02 минуты приговоренный со скованными за спиной руками был введен в помещение двумя старшими тюремными охранниками и предъявлен старшему советнику военного суда, подписавшему настоящий протокол.
Вышепоименованный старший советник военного суда прежде всего установил идентичность личности введенного с личностью приговоренного и затем дал приказ привести в исполнение приговор Имперского военного суда в Берлине от 16 февраля 1945 г.
С этого момента помощники палача сменили старших тюремных охранников.
Был откинут занавес помещения для казни. Предводительствуемый палачом, приговоренный был немедленно подведен к гильотине.
Поведение приговоренного было спокойным.
После предварительного оголения плеч он без сопротивления был уложен на стол гильотины. Сразу же вслед за тем ножом гильотины голова была отделена от тела. Палач Ритгер немедленно доложил о приведении смертного приговора в исполнение. Труп был уложен помощниками палача в находившийся в соседнем помещении гроб и передан представителям Анатомо-биологического института Берлинского университета.
Приведение приговора в исполнение продолжалось:
а) от момента ввода до передачи палачу — 0 минут 4 секунды.
б) от передачи палачу до совершения казни — 10 секунд.
В 10 часов 02 минуты 14 секунд приведение приговора в исполнение было закончено.
Подписи: старший советник военного суда Ноак. инспектор военной юстиции Людвиг.
— Он получил свое, — сказал справедливый дурак.
— Он без вести пропал, — сказал наблюдательный.
— Он исчез, не оставив адреса, — сказал философ.
— Аминь! — сказал последний, самый набожный.
Боже, пошли мне мгновенную легкую смерть, но лишь не на плахе, но только от пули. А если не дал ты мне легкой смерти на войне, пошли ее во время мирного труда, за письменным столом, у станка, со скальпелем в руках, в чистом поле за штурвалом, а если не дал мне легкой смерти за трудом, допустил меня к старости, дай мне умереть во сне, чтобы я заснул и не проснулся, чтобы я вообще не знал, что я умер, будто это и есть тот самый вечный сон, обещанный нам. Зачем мы не бессмертны? Мы являемся в этот мир с криком боли, немые, бессловесные, и с мукой отходим в бессловесность и немоту. Миллионы лет экономная природа устанавливала именно такой порядок — отчего? О чем возвещает перворожденный крик? Ведь есть же в том высший смысл — не только воздуха в легкие набрать? Или боль нашего рождения есть лишь устное предуведомление природы об уготованной смерти?
Если бы люди были бессмертны, они не смогли бы рождаться в муках, это был бы генетический нонсенс. Там при неведомой звезде живет неведомое племя бессмертных — рождение каждого из них есть акт торжества и радости природы. А мы кричим, извиваемся в корчах, и нет тут цели иной, кроме цели памяти, чтоб мы не расслаблялись, не забыли донести крик боли нашего явления до смертного часа. О боже, пошли мне мгновенную легкую смерть, но лишь не распластанным на плахе, но только на лету, как птица, сбитая в полете.
А откажет пуля — получишь муку. Зато плаха никогда не откажет.
Зачем он умер так мгновенно и так прекрасно, опередив свою смерть на полвека?!
Так умирают бессмертные.
Над его шеей оглушительно хлопнуло. Сухарев вздрогнул. К левой тапочке подкатился нож, оброненный со стола при переводе. Маргарита Александровна судорожно копалась в словаре.
— Хенкер, дер Хенкер, ага! палач! так это протокол его казни! Отдайте! — отчаянно вскричала она, видя, что Куницын подступает к ней и вытягивает листок из ее руки. — Не отнимайте у меня моего Иго…
Но Евгений Петрович Куницын умел управляться с женщинами. Не успела Маргарита Александровна удивиться и прокричать, как белые листки слетелись в руки Куницына и оказались за его спиной, оттуда перепорхнули к Сухареву и тотчас — в черную щель «дипломата».
Лишь замок прищелкнул вставной своей челюстью.
— Кто палач? Кто палач? — кричала она вдогон в безропотном страхе, не делая попыток вернуть утраченное.
— Предположим, Ритгер, — бросил Сухарев через плечо, оттаскивая «дипломат» на исходные позиции, которые тот занимал в прихожей.
— Рита, не следует волноваться, — увещевал Куницын, прихватив ускользающую руку собеседницы. — Будут сделаны полные переводы, литературно обработанные, тогда и вручим вам, тут скрывать нечего.
— Что вы сделаете с палачом? Когда это было? — продолжала выкрикивать она, вопрошая неизвестно кого. — Это было 30 марта, в тот же год, я прочла, я успела. И они бегут вместе и кричат, я вспомнила, он кричал на бегу: «Помни о палаче!» — голос ее то ниспадал, то возвышался, и она брела по комнате вслед за своим тоскующим голосом, не натыкаясь, однако, на предметы, как звук не натыкается на них, а обтекает или отражается, создавая эхо. — Впрочем, это уже прошло, — говорила она, не зная о чем, а руки вдруг наткнулись на диванную подушку и проворно взбили ее. — Это было так давно, что кажется, никогда не было, но вам не отнять их у меня, я знаю, где они и как их найти, пусть они снова придут ко мне, я знаю, они притаились тут, в моей подушке, тут им тепло и мягко, я согрею их и не смею желать иного…
