Бядов сидел в сторонке. Как зритель поневоле. Пришел говорить о делах, а попал на… черт те знает что. Он сидел под кустом, в темноте почти невидимый. Отрешенный, посторонний человек. Но смотрел на происходящее очень внимательно, словно упершись лбом: зачем все что? Детство. Забава. Он думал о плане. О трубах. Растранжирят ребята все силы, не смогут завтра взять в руки отбойные молотки.
И как это Санкин мог такое допустить? Умница-парень, деловой, а вот проявил легкомыслие! Жалко парнишку!
Отсветы от костра изредка пробегали по лицу Бядова. И Санкин, четко исполняя свои обязанности «Главного Жреца», нет-нет, да бросал взгляд в сторону «шефа»: ну, как, нравится?
…Умница-руководитель, думал Санкин, а вот… отстал от жизни, от ее требований, живет в другом веке. В этом вся беда Бядова. Жалко мужичонку…
Санкин высунулся в окно, прищурил глаза и зашевелил губами, запел. На него напало вдохновение.
Я вспомнил студенческий гимн, который родился на трассе. Его пели хором на сабантуе на Горе Любви:
Бери больше — кидай дальше!—
Наш девиз.
Камень к камню, бак бетона и карниз.
А потом поставим блок — и все дела:
И все это называется труба!
Незаметно наше время пролетит —
Не успеет даже в чашке суп остыть.
А пока на камень камень мы кладем
И в Чишмы ее, «проклятую», ведем!..
Мы приехали сюда не отдыхать —
Белорецк — Чишмы дорогу пробивать!..
18
Вечером меня пригласили в столовую. Или точнее — «Харчевню» «Оля + Наташа». Прежде чем попасть в нее, нужно хорошо вымыть руки, пройти через марлевые шторы в дверях. Узнал я, что в помещении не курят, громко не разговаривают. На столах цветы. Сказали мне: цветы все время стоят — девушки стараются. Стены в ярких стенгазетах. И березовые спилы висят, исписанные веселыми, юморными надписями. Кирпичной кладки печь справа, в углу. Ее побелили, потом разрисовали под башкирский яркий орнамент. Летом печь не нужна, потому «используется» как произведение искусства. И музыкальный уголок на ней: магнитофон и приемник. Хотите послушать музыку? Какую? Легкую или классическую? Пожалуйста!
Здесь приятно посидеть, поговорить, как в хорошем городском кафе. Устал? Усталость как рукой снимет. Плохое настроение? Не заметишь, как улетучится. В особом почете юмор. Ибо это главное лекарство от всех болезней, как считают в отряде. Заметил я полочку в противоположном от печки углу. На ней стоит бутылка шампанского. Написано на табличке: «Уголок трезвенника». Рядом с бутылкой другая надпись: «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ. БУДЕТ РАСПИТА НА ПОСЛЕДНЕЙ ТРУБЕ». В слове «распита» буквы «с» и «п» перечеркнуты и над ними выделено жирно — «з» и «б». «Разбита». Ради такого момента стоит, пожалуй, постараться сдать досрочно эту последнюю трубу. Хотя никто еще не знает, которая — последняя.
Бывало в практике ССО, что нарушителей сухого закона исключали из отряда и даже, как следствие, из института. Об этом все знали. В подготовительный период «соколята» единодушно проголосовали: любое, хоть малейшее, поползновение пресекать жестоко. Но этого не потребовалось. На чем стоит отряд? На уважении человека и коллектива. Значит, сам микроклимат исключал необходимость в строгости и страхе перед «законом». И тему «сухого закона» свели к юмору.
Но один боец напился. Саша Федоров… Подросток, взятый… на перевоспитание. Ни юмор, ни микроклимат на него в этом вопросе не оказали должного влияния. Бутылка шампанского в «уголке трезвенника» в обратную сторону подействовала. Не стал он ждать последней трубы, да и не в его привычке «разбивать» такой ценный продукт. Нет, на бутылку шампанского он не позарился, она осталась на своем месте, украсть ее и тайно выпить было бы нечестно перед ребятами. Хотя и такая мыслишка не раз приходила в голову. Поступил он «честно» и «просто». Когда в поселок Инзер съехались все отряды трассы, чтобы проводить там студенческий сабантуй, Саша потихоньку отделился от ребят, встал на краю горы и долго глядел на поселок: должен там где-то быть магазинчик? Пока Санкин боролся за честь отряда, а «соколята» болели за него, Саша спустился в поселок. Долго там не задержался. Но вернулся на сабантуй «тепленьким». Народу на горе — тьма! Авось, затеряется. А заметят, не простят что ли? Раз взяли на перевоспитание…
Первым хватился комиссар Игорь Кривошеее: где Саша? Стал искать. И вдруг увидел его среди местных парней. Ломается перед ними, жизнью-житухой хвастается, у студентов, мол, есть чему хорошему поучиться. А сам еле на ногах стоит. Игорь прямо-таки обалдел! Даже растерялся от неожиданности: в их отряде и пьяный!? Осторожно взял Сашу за рукав и повел к отрядной машине. В кабину посадил. Шофера нашел. Строго наказал — следить и не выпускать до конца праздника. Хорошо в кабине. Заснул Саша. Спящего и в лагерь привезли. А утром линейка. И глаза всего отряда, ребят глаза. Вскоре — собрание. И опять — глаза. Никаких лишних слов. Никакой морали. Только вопрос ко всем — что делать: исключать? И к нему вопросы: не нравится отряд? Нравится. Тяжело работать? Тяжело, но интересно. Хочешь домой, к матери? Нет, не хочет. Как тогда? Больше не будет. Просит оставить… Что скажут ребята? Все молчат. Саша ищет взглядом бригадира Юру Леонтьева. В его бригаде работал, неужели не помнит, как старался? Да и приглянулся больше других. Неужто не чувствует? Юра Леонтьев поднял опущенную голову. Глянул в глаза Саше, как прожег: не подведешь? Саша, краснея от смущения и надежды, тоже прожег Юру своими глазами, которые вот-вот зальются слезами: «Не подведу!» Юра встал, сказал — надо оставить Сашу в отряде, он верит, что больше не подведет. Ребята сказали: бери тогда его под свою опеку и будь наставником. Согласен? Да… А ты Федоров? Еще бы! Раз поверили, то он тоже в долгу не останется, завяжет окончательно. Хотя бы — пока тут, в отряде. Кто-то намекнул ему насчет курения. В отряде никто, кроме него, не курил. Многие бросили в первые же дни. На таком воздухе, да среди такой природы зачем легкие коптить! «Идол», вытесанный из бревна, тоже к этому призывал. Нет, честно сказал Саша, курить он не бросит. Ладно, сказали ребята, дело его. До конца «жестокими» быть не хотели.
Историю эту рассказал мне после трудового семестра Игорь Кривошеев. Продолжение ее было такое. У подростка Саши Федорова карманы брюк всегда были оттопырены, сигареты и спички носил. Забавно было смотреть, как он важно ходит по объекту с сигаретой в зубах. А ребята внимания не обращают. То ли одиноким себя почувствовал в этом занятии, то ли еще что, но однажды карманы у него перестали быть оттопыренными. Оказалось, Саша выбросил сигареты и спички. Это был самостоятельный шаг трудновоспитуемого. И не остался незамеченным. Ребята не жалели добрых слов, хвалили Сашу. Даже небольшой праздник устроили по этому случаю. Может, это был первый в жизни мужественный шаг человека.
Привязался Саша к Юре Леонтьеву. Тот с ним как с равным разговаривает. Поручения дает, одно тяжелее другого. А паренек старается. Бригада иногда «лунное» время прихватывала. Сашу отсылали в лагерь, не положено малолетку. Он обижался. Не уходил. Сядет и сидит на камне или краю котлована. Махнут рукой: пусть сидит. А потом смотрят, он под шумок лопату взял, орудует ею вовсю, или мешок с цементом помогает нести.
Сдержал слово. Не подвел Юру Леонтьева и ребят. Встал вопрос, как быть с деньгами, честно заработанными Сашей? Ему отдать, в руки, или матери привезти в Уфу? Опять совещание. Но тайное. Триста рублей заработал человек. Саша сказал Юре, что решил покончить с прошлым и поступить в училище. Но вдруг встретит дружков и прокутит все деньги? Что мать скажет ребятам? Будет слез. А Юра Леонтьев снова за него. Сказал, что он верит в Сашу. Не пропьет, он деньги, а привезет и отдаст матери. Ручается головой. Думали-думали и решили рискнуть. Себя и свой отряд испытать.
Саше торжественно вручили деньги. Сам заработал, сам получай! Отряд оставался на трассе еще на месяц, был приказ сверху: строители не справлялись. Сашу проводили. Пожали по-товарищески руку. Песню спели веселую. Уехал в Белорецк. Затем на самолете — в Уфу.
И вдруг письмо. От матери Саши. С тревогой распечатали конверт. Это было не письмо, а крик души: что вы сделали с сыном?! Не узнала его, когда приехал, и сейчас не узнает. Мой ли это сын? Не курит, не встречается со старыми дружками. Деньги, триста рублей, вручил ей. Она в слезы. Все не верит, понять не может, что же произошло? Благодарит всех ребят за великое дело, нарадоваться не может счастью, и ей и ему словно жизнь вернули.
Всем отрядом читали письмо. Тронуло оно каждого.
Прошла еще неделя. И вдруг заявляется в лагерь… сам Саша! Александр Иванович. Ботинки импортные, на платформе. На руке часы. В новом костюме. Денди да и только! Сбежались ребята. Глазам не верят. Навестить приехал? Нет — работать! А училище, раздумал? Нет, успешно сдал экзамены и зачислен на первый курс! До начала учебы две недели. Вот и решил. Помочь. О письме матери он, конечно, ничего не знал. Ему не сказали.
