— Хочу… Мне больше, чем кому другому, неприятна вся эта история. Но… не верить тому, что говорилось на заседании… Не могу!
Бородка отвернулся, поудобнее устроился на сиденье. И Лемяшевич видел, как наливалась густой кровью его шея… «Неужели гипертоник?» — подумал он, по-человечески жалея этого здорового на вид и сильного мужчину.
Больше они к этой теме не возвращались. Говорили о другом: об охоте, о колхозах, мимо которых проезжали.
В Криницах Бородка, миновав школу, подвез Лемяшевича к колхозной канцелярии, где как раз собрались Волотович, Полоз, колхозники.
Бородка тоже зашел в контору и задержался — он любил и умел поговорить с людьми. Лемяшевич с некоторой ревностью и неприязнью слушал его беседу с колхозниками. Многое ему не нравилось в поведении и манерах Бородки. Зачем он привез его, Лемяшевича, в контору, хотя мог высадить у школы? Михаил Кириллович не сразу догадался, что Бородка сделал это нарочно, чтобы показать свое беспристрастие. Не понравилось, как он спросил у колхозников:
— Ну, товарищи, хорошего мы вам председателя дали? Довольны? То-то… Райком вашему колхозу — все внимание… А остальное уже от вас зависит… У вас теперь есть все возможности через годок-другой догнать Орловского. Слышали про такой колхоз «Рассвет»? По двадцать рублей на трудодень выдает…
Лемяшевич видел, как иронически улыбнулся и покачал головой Волотович и переглянулся с Полозом. Бухгалтер не удержался — заметил:
— Через годок-другой?.. Такие чудеса только в сказках бывают…
— Ну, ты известный скептик, — безнадежно махнул рукой Бородка. — Вы со своим Мохначом… и за десять лет не могли бы…
— Мохнач не мой, а ваш, — уже раздраженно перебил Полоз. — Вы его нам рекомендовали…
Бородка знал, что этого ершистого Полоза только зацепи, так он все выложит, поэтому не стал ему отвечать, а обратился к колхозникам:
— За животноводство надо браться… Свиней выращивать… Это — верная прибыль… У нас есть все условия, а мы запустили этот участок.
Поговорив о том о сём, колхозники стали понемногу расходиться, полагая, что секретарю, верно, надо потолковать с руководителями колхоза, — не зря же он приехал! И вот тогда в контору вошла Аксинья Федосовна, раскрасневшаяся, решительная. Только с Бородкой поздоровалась за руку. Воло-тович взглянул на неё и укоризненно покачал головой. Он догадывался, зачем она пришла, и не ошибся.
— А я к тебе, Артём Захарыч, с жалобой, — сказала она, садясь к столу против секретаря.
— На кого?
— Да вот на них, на нового председателя и на бухгалтера — своячка моего. Звено мое решили закрыть…
— Как это закрыть?
— Да так… Не нравятся им мои рекорды. Говорят, на меня весь колхоз работает, а я сижу, как пани, и только славу пожинаю, в славе купаюсь…
— Погоди, Аксинья, — остановил её Андрей Полоз. — Ты только говори как есть, а насмешки разные оставь. Никто твоего звена не закрывает…
— Это как же не закрывает, когда земли решили не давать. Твое же предложение, своячок! — накинулась она на Полоза.
Волотович с облегчением вздохнул и поблагодарил в душе Полоза, принявшего весь огонь на себя.
— Моё! Я и сейчас говорю: хватит подносить тебе все готовенькое… Если уж рекорд, так давай настоящий…
— Готовенькое! Значит, это ты за меня сеешь, полешь, теребишь, треплешь… Это у меня оттого, что я сижу, как пани, руки такие? — Она сунула свои ладони в самое лицо Полозу, а потом сжала кулаки.
— Погодите, товарищи, — остановил их Бородка. — Объясните толком — в чём дело?
— Да дело ясное, товарищ Бородка. Вы и сами знаете. Создали звено и искусственно раздуваем его славу… Нянчимся, как с капризным ребёнком. В особые условия его поставили. Все лучшее — ему: неограниченное количество удобрений, лучшие лошади, машины… Лучшие люди…
— Нет, главное — земля, — не удержался и вступил в разговор Волотович.. — Спор начался из-за земли… Аксинья Федосовна требует самый лучший участок… И не хочет считаться с тем, что эти семь гектаров перерезают поле… Да и вообще не под лён эта земля предназначена… Огородная земля… А у нас льна — семьдесят гектаров… Массив… Из этого массива мы даем ей любой кусок.
— Ай-ай! Ну и спелись! Быстро! — насмешливо покачала головой Снегириха. — Скажите лучше: не нравится вам Аксинья Федосовна. Костянки больше по сердцу… Ну, известно, они культурные, у них полный дом интеллигентов, — она неприязненно глянула на Лемяшевича, который сидел поодаль и молча слушал.
«И беспокойная же баба!» — подумал он.
— Да при чем тут Костянки! — разозлился Полоз. — Аня работает не хуже тебя и не требует, чтоб её на руках носили.
— А меня кто носил? Ты? — Снегириха вскочила и стала наступать на Полоза.
— Успокойтесь, Аксинья Федосовна, — мягко остановил её Бородка.
Он сразу же понял, что тут происходит, но понял, как всегда, по-своему. Звено Аксиньи Федосовны — его инициатива. Он как только мог тянул его и всё время поддерживал. И вот теперь это его детище хотят уничтожить. Он знал, что, если не создавать этих особых условий, рекордного урожая Аксинье Федосовне не вырастить. И он был уверен, что Волотович делает это сознательно — нарочно уничтожает то, что создавал он, Бородка, чтоб «насолить» ему, доказать, что все его начинания, все рекорды ничего не стоят. В душе секретарь кипел так же, как и звеньевая, если не больше. Но присутствие Лемяшевича напоминало ему про бюро обкома, и он сдерживался.
— Товарищи, а вам не кажется, что вы ошибаетесь? — мирно спросил он, обращаясь, впрочем, к одному Волотовичу.
Тогда вмешался Лемяшевич.
— Вы не думайте, что это мнение только Волцтовича или Полоза. Об этом весь колхоз говорит.
Аксинья Федосовна не дала ему кончить, повернулась, окинула Лемяшевича пренебрежительным, каким-то даже брезгливым взглядом.
— А вы, директор, у себя в школе порядок наводите… Тут и без вас разберутся.
— Почему же, я хочу и здесь помочь. Я живу среди людей и слышу, о чем они толкуют…
— Костянки, скажите, а не люди!..
— Погодите, потом спорить будете, — поморщился Бородка и сжал ладонями виски. Но тут же страдальческое выражение лица сменил на озабоченно-деловое, официальное. Секретарь раскрыл блокнот и заговорил, словно читая по писаному: — Вы должны понять, что мы не можем отталкивать от себя передовиков. Это неправильная, нездоровая тенденция. Передовиков поддерживают везде, на любой шахте, любом заводе… Без поддержки невозможны были бы ни новые методы, ни изобретения… Никакие рекорды… Никакие новаторы… Создать передовикам надлежащие условия — святой долг руководителей.
— Нормальные условия — да. Но известно, что ни одному шахтеру не строят специальной шахты, а сталевару — печи, — заметил Лемяшевич.
— Не перехватывайте. Неужто больше пользы будет для колхоза, если Аксинья Федосовна обидится… бросит звено?.. Подумайте.
— И брошу! — подхватила звеньевая.
— Ну и бросай, — сердито брякнул счетами Полоз. — Если ты ради одной славы работаешь, а на колхоз тебе наплевать — бросай! Найдутся люди и кроме тебя!
— Товарищ Полоз! — укоризненно сказал Бородка.
— Тебе давно хочется, чтоб я ушла! Видно, я у тебя поперек дороги стою… Завидуешь?
Бородка понимал, что ему трудно спорить против таких действующих заодно противников, как Полоз, Волотович и Лемяшевич. Но и сдаться он не мог. Отступить хоть на шаг — значило потерять авторитет у этой женщины, которая так безгранично верит в его силу и власть. Чтоб прекратить спор, он солидно произнес:
— Вопрос принципиальный. Давайте перенесем на бюро, А пока подумаем, посоветуемся.
— Почему сразу на бюро? — возразил Волотович. — Разве это имеет значение для всего района? Не лучше ли сначала поговорить на колхозном собрании? Послушать, что скажут колхозники?
Бородке пришлось согласиться, хотя он чувствовал, что это для него ещё одно поражение. Два поражения в один день! Аксинья Федосовна все старалась заглянуть ему в глаза, но он отводил взгляд. Она вздохнула и попрощалась со всеми разом кивком головы и коротким «бывайте».
Лемяшевич так изучил десятый класс, что сразу чувствовал настроение ребят. А это чрезвычайно сложная и интересная штука — настроение коллектива. Особенно сложно оно в коллективе юношеском, где всегда налицо множество самых неожиданных оттенков — радости и взволнованности, веселья и грусти, тревоги и настороженности.
Он пришел на урок и сразу увидел: класс взволнован и даже возмущен. Случается, что класс прячет свое настроение, и тогда, как ни допытывайся, ничто не поможет узнать, в чем дело. Но на этот раз Лемяшевич почувствовал, что ребята сами хотят рассказать ему обо всем. И в самом деле — стоило ему в конце урока начать разговор на посторонние темы, как Левон Телуша тут же сообщил:
