Валлаги-биллаги! А не двинуться ли нам во двор к князю? Все вы помните, и молодые и старики, как Шардановы несколько лет назад взяли у меня двух добрых баранов, якобы за потраву посева. Не пришла ли пора погнать баранов обратно?
Шутил ли Давлет или на самом деле лелеял про себя дерзкую мысль, но так или иначе не будет ошибкой сказать, что не один Давлет мог предъявить Шардановым серьезнейший счет.
Владелец тысячеголовой баранты Муса не пропустил мимо ушей опасный призыв Давлета.
— Вздорный человек! — возразил Муса. — Думаешь ли ты, что говоришь? Разве находил ты подобные указания в коране?
— В коране нет подобных указаний, — вставая на защиту закона, решительно сообщил Батоко. — Не следовало бы Давлету говорить такие слова на пороге мечети, где аллах прислушивается не только к словам, но и к мыслям человека.
— Ой, не один аллах слышит эти слова, и в них немало правды, — не мог, однако, промолчать Масхуд Требуха в Желудке. — Шарданову нечего было забирать у меня. Но, пожалуй, на княжеском дворе есть излишки, которые пригодились бы и мне! Да один ли князь Шарданов имеет излишки? Только ли он один?
Это последнее замечание Масхуда несомненно имело глубокий смысл, и опять оно не прошло незамеченным.
— Да и для меня нашлись бы кое у кого излишки, — пробасил кузнец Бот. — А разве Еруль не хотел бы иметь свою лошадь? А разве вдова Диса, его сестра, запаслась хлебом на всю жизнь?
В таком роде высказался еще не один правоверный. Но дед Баляцо, к мнению которого привыкли прислушиваться, распушив усы, неожиданно сказал так:
— Вот здесь уж не скажу «ага»… нет, не дело задумали кабардинцы… ай, ай!
— А и то верно. Видит аллах, Баляцо говорит правду! — тут же возразил самому себе Бот.
И опять мнения людей разделились. Слышались возгласы: «Нет, тут как раз впору сказать «ага»: это дело было бы хорошее! Даже очень хорошее дело! Зачем Шарданов один хочет быть самым богатым?»
Давлета снова понесло:
— Я, если захочу, я все смогу, смогу и самым богатым стать!.. Такое теперь время…
Было похоже на то, что Давлету и вправду проще простого стать «самым богатым» и он готов сейчас же перегнать к себе со скотного двора и конюшни Шардановых баранов и коней.
Астемир вернулся, вернулся и Эльдар…
В начале марта революционный съезд под охраной бронепоезда «Правда угнетенных» двинулся из Пятигорска во Владикавказ, и там завязался бой. В тот же день старый захолустный аул был встревожен всерьез и надолго.
День выдался «бесколодезный».
Давлет! Тревоги, беспокойство, неопределенность смутного времени были по душе этому человеку. Его как бы подхватило могучее течение, и вздорность, присущая Давлету, придавала его поступкам иногда смешное, а иногда и опасное направление. То тут, то там случались какие-то необыкновенные происшествия, и всегда можно было где-нибудь поскандалить или ввязаться в спор. А главное, нужно отдать ему справедливость, Давлет лучше многих других почувствовал, что теперь перед всяким предприимчивым человеком открывается возможность с особенным блеском проявить себя. И Давлет использовал это по-своему.
Он всегда кичился тем, что на его усадебном участке вырыт колодец. Подобным удобством мог похвалиться не каждый, и женщинам отдаленных жематов нелегко было носить воду из мутной реки. И вот теперь Давлет, снедаемый огнем соперничества с Астемиром Баташевым, к которому ходит столько людей, разрешил соседям пользоваться колодцем.
Женщины удивлялись и благословляли неожиданное великодушие соседа, но вдруг выдумщик объявил «колодезные дни», то есть дни, когда можно пользоваться его колодцем. В другое же время никого не пускал к себе за плетень и держал во дворе злую собаку. В «колодезные дни» Давлет вывешивал у калитки красный лоскут. Вот почему уже с утра по жемату становилось известно, колодезный сегодня день или неколодезный.
За плетнем Давлетова участка росла старая груша. Потрескался могучий, в несколько обхватов, ствол, широко раскинулась ветвистая крона. Старое дерево называли в ауле нарт-деревом, сравнивая его величавую мощь с мощью кабардинских легендарных героев. Осенью землю под деревом усыпали желтенькие груши-дички, и тот из ребят, кто раньше других выходил со своей коровой, успевал полакомиться всласть. Но и без того — и осенью, и летом, и весной — нарт-дерево всегда оставалось главным местом мальчишеских игр.
Чаще всего здесь играли в «чигу». Никто из ребят не мог бы рассказать, как сложилась эта игра. Оставалось лишь строить догадки. «Чигу» по-кабардински значит кукушка, а кукушка, как известно, всегда выкрикивает свое имя. Спесивый Давлет, да и члены его семьи, не менее спесивые, переняли это свойство от чванных предков, которые всегда выставляли себя напоказ и больше всего на свете любили говорить о самих себе — я да я… мы да мы… И вот подобно тому, как за Баташевыми со времен известной истории с абхазцами сохранилось прозвище «воздержанные», так всех Давлетов окрестили «чигу». И эта кличка неизменно пускалась в ход, когда хотели подразнить кого-нибудь из семьи Давлета. Горячий Давлет не раз выхватывал в ответ на это кинжал, а то и просто кол из плетня, вилы или тяпку. Все это, очевидно, и послужило поводом для ребятишек придумать такую игру, которая выводила бы из терпения Давлета.
Не думая о грозных последствиях озорства, мальчишки резвились под деревом, карабкались по сучьям, выполняя команды Тембота. И самый маленький, Лю, старался поразить остальных своим бесстрашием. Лю до сих пор помнил, как Тембот взобрался за подарками для Сарымы, и никогда не упускал случая доказать, что и он неплохой джигит. С невообразимой лихостью и ловкостью, подобно обезьянке, он раскачивался на большой ветке. При этом все ребята хором выкрикивали: «Чигу!.. Чигу!..»
В этом и заключалась новая увлекательная игра.
Книзу — ах, как захватывает дыхание! — и голосистое «чи» несется по округе, кверху — и мальчишеский хор подхватывает: «Гу!», «Чи-гу!.. Чи-гу!..» Презабавно!
Казалось, все благоприятствует развлечению — и настроение, и ясный, теплый день, и самое нарт-дерево. Но так только казалось.
— Давлет! — вдруг испуганно закричал один из мальчиков.
Переваливаясь на толстых ногах, Давлет бежал к дереву с длинным прутом в руке.
Ребята посыпались с дерева, как груши. Но Лю, забравшийся выше других, не успел спрыгнуть. Нужно отдать справедливость Темботу — другому лезвию одного и того же кинжала, — он не оставил брата в беде. Тембот полез к Лю, ловко цепляясь за ветки.
— Вот я сейчас доберусь до вас! — кричал снизу Давлет, размахивая прутом. — Должно быть, и мать ваша, не только аллахом изгнанный отец, проповедует свободу… Ну, сейчас и я покажу свободу… Это говорю я, Давлет.
Сквозь
