Дорога уже была немного знакома Степану по прошлогодней поездке в Сухой Брод. По каменистым косогорам рассыпались домишки Цыганской слободки, затем потянулись стены скотобойни, а дальше стала развертываться дорога, названная трактом неизвестно почему. Она петляла между серыми и красноватыми морщинистыми камнями, прорвавшими иссохшую землю, пересекала заросли жесткого пыльного кустарника, змеилась по степи, заросшей давно умершей травой, и огибала глубокие балки, где не было видно ни одного деревца.
Все же на этой равнине, испепеленной солнечным гневом, бродили отары овец. Пастухи казались изваяниями, подпертыми высокими посохами. У их ног сидели громадные псы, медленно поворачивавшие косматые головы вслед за тарантасом. Дорога была неизменной на всем протяжении, древняя, глубоко вбитая в землю дорога, быть может впервые намеченная скифами, с тремя колеями, наполненными пылью: две колеи — для колес и одна посредине — для копыт. Порывистый горячий ветер срывал с нее сквозные облака белой каменной пудры и гнал их в степь. Солнце было тусклым на пыльной бледно-голубой эмали знойного неба.
— Хотите воды? — Косницкий достал из-под овчины, лежавшей в передке тарантаса, холодную алюминиевую фляжку. — Экая жарынь!
Вода показалась ледяной.
— Благодать!.. Вы умеете ездить по этой Сахаре.
— Здесь выпадает меньше осадков, чем в некоторых районах Сахары, — поправил Степана агроном. — Удивительные места!
— Богом проклятые, как в старину говорилось.
— Нет, что вы! Пустыня не проклята. Ничего на земном шаре не проклято, ни один клочок земли! — оживился Косницкий. — Есть земля труднее, есть легче, и только. А один человек, профессор, мой учитель, — и Косницкий назвал фамилию, неизвестную Степану, — так он даже доказывал, что пустыня — благодеяние для человека. Да, так и говорил: благодеяние. Парадокс, конечно, а все-таки, если подумать… Вы знакомы с историей культуры? Сколько прекрасных идей родилось в пустынях, сколько открытий сделано в пустынях, где человеку трудно! Покорять природу человек учился в горах, в тайге, в пустыне. И это он тоже победит… — Косницкий широко обвел рукой вокруг себя. — Здесь земля плодороднее, чем где бы то ни было на Украине. За каплю воды — полновесное зерно, за ведро воды — пшеничный каравай, арбуз, дыню, кисть винограда на выбор…
— Но этих капель воды нет…
— Нет, есть! Много воды под землей. Ее только надо поднять на поверхность. Много воды попусту скатывается в море с гор. Нужно взять воду и от рек, от Бекиля тоже. Для этого нужны запруды, плотины и оросительные каналы. И прежде всего нужна Нижнебекильская плотина, а не Верхнебекильская, не стрельниковская. — Некоторое время он молчал, сдвинув свои короткие, выцветшие от солнца брови, потом, встряхнув головой, вернулся к прежней теме: — На земном шаре нет пустынь, если подойти к делу как следует. Понимаете, их нет! Есть лишь земли, не освоенные человеком потому, что он лишен средств, знаний, или потому, что ему мешают. Враги человека мешают: нищета, невежество и двуногие волки, хищники. Капитализм — главный хранитель пустынь. Ему нужна нищета. Без нищеты и голода он не может существовать.
Его голос звучал как будто спокойно, но с теми едва заметными нотками внутренней дрожи, которая говорит о многом передуманном и впитавшемся в душу. «Как же так? — думал Степан, слушая Косницкого. — Я был у него год назад, и он показался мне ограниченным, замкнутым в своей узкой практической задаче. А он вот мыслит, волнуется… Значит, тогда я подошел к нему неправильно, поверхностно… Правду говорит Дробышев, что журналист должен культивировать отношения с людьми, как драгоценные растения, дожидаясь всё новых и новых плодов… Его я счел узким, мелким, а ведь сам оказался постыдно узким, подошел к нему только лишь как репортер… Если бы я удосужился встретиться с Косницким еще раз, два, не прошел бы номер Стрельникова с плотиной, я смог бы вмешаться в эту аферу с самого начала».
И тянулась, тянулась дорога…
— Далеко ли еще до Бекиля? — спросил Степан. — Я уж сбился… Однообразная дорога кажется бесконечной.
— Вон там верхнебекильские сады. Видите?
Над дальним контуром пепельно-серой степи возникла широкая и еще низкая волна зелени, казавшейся почти черной на белесом фоне неба. Почудилось, что оттуда потянуло прохладой зелени и влаги.
— Оазис господ кулаков, кулацкое гнездо, — проговорил Егор Архипович. — Для себя устроили зеленый рай. И им нужно, чтобы там была пустыня, нищета, чтобы народ в их подачках нуждался, чтобы к ним шли в батраки за кусок хлеба. — Он показал влево: — Видите Нижний Бекиль?
Странно, что Степан со времени своей прошлой поездки к Косницкому не сохранил в памяти картины Нижнего Бекиля. Дома Нижнего Бекиля рассыпались вдали, по другую сторону широкой котловины, на дне которой тут и там блестели тусклые озерца — все, что осталось от пересохшей реки, отдавшей всю свою воду верхнебекильским садам и плантациям. Нижний Бекиль? Он напомнил Степану мусульманское кладбище, скопище унылых каменных надгробий в степи… Нет, это было людское поселение, но до чего же печальное! Приплюснутые мазанки с одним, с двумя окошками, едва намеченные или почти исчезнувшие каменные ограды, кое-где жалкие деревца, и ни одного кипариса, ни одного сада.
— Мало веселого, — пробормотал Степан.
— Нищета… — коротко откликнулся Косницкий.
— Мы сейчас поедем к Захаровой?
— Нет, не нужно спешить… Я завезу вас к себе, потом сам схожу к Захаровой, подготовлю все, а вечером проведу вас в Нижний Бекиль… Не надо, чтобы в Верхнем Бекиле знали, что кто-то приехал из города к Захаровой.
Тарантас свернул направо, к Сухому Броду.
— Можно подумать, что мы во вражеской стране, — сказал Степан, начиная понимать, что его усмешка по поводу конспирации была неуместной.
— Нет, страна-то наша, но в нашей стране есть враги, так что поостеречься не мешает… — Косницкий показал на конический камень, стоявший обок дороги: — Здесь и нашли вашего селькора Голышева с простреленной головой и грудью, изувеченного, изрезанного… Памятник поставила нижнебекильская молодежь — так и его кулачье два раза рушило. Моя жинка цветы здесь посадила, я деревянную ограду сделал, а на другой день, вижу, ограда изломана, цветы вытоптаны, все загажено…
Когда тарантас поравнялся с этим серым камнем, Егор Архипович снял кепку; снял кепку и Степан.
— Хороший был человек! — сказал агроном. — Настоящий комсомолец. Первый поднял разговор о кабальных сделках… Выступал, называл живоглотов по имени, клеймил в лицо, ходил в город, добивался правды… И добился, поднял дело… Его подстерегли, когда он из города возвращался, в темноте. После того как он жизнь отдал, и наехали из города, и началось расследование по кабальным сделкам.
— Я тогда еще не работал в «Маяке». Кто убийцы?
— Осталось неизвестным… Кто убил? Да те же голубчики, которые стреляли в меня и председателя выездной сессии суда, когда мы ехали по этой дороге. Мы расторгали кабальные сделки, заключенные в голодный год. Я был народным заседателем в Верхнем Бекиле. Вот кулачье и вздумало нас попотчевать… Из обрезов били. Эти обрезы еще заряжены, ясное дело.
— Значит, война, Егор Архипович…
Косницкий через плечо бросил недобрый взгляд на удалявшиеся сады Верхнего Бекиля, скулы на его лице обозначились резче.
— Кулацкая крепость, — сказал он. — Кулаки-татары и немало русских. Крепко держат в руках своих людей зависимых. Сельсовет сплошь кулацкий. Во всем Верхнем Бекиле ни одного коммунара, ни одного комсомольца. Есть мечеть, есть церковь, мулла и поп, два друга, играют в одну дудку… Каждый год несколько стариков ездят в Мекку. Кулаки, националисты, мечтающие о присоединении к Турции. Многоженцы… Сегодня в Нижнем Бекиле наши люди расскажут вам такое, что мне придется подтверждать их слова клятвенно.
— В газетах много пишут о кулаках.
— Читать об этом зверье или столкнуться с ним вплотную — разные вещи.
Тарантас ехал мимо хаотического нагромождения глыб красного гранита. Некоторые из них высились, как крепостные зубцы. Отсюда стреляли в Косницкого те самые люди, которые убили селькора Голышева. Мимо этого гранитного бастиона Егор Архипович, сокращая дорогу, ездил в город с опасностью получить пулю в спину. Теперь уж; Степану стало стыдно за свою усмешку по поводу конспирации.
Агроном вгляделся в даль и улыбнулся своей застенчивой и простодушной улыбкой. Два белоголовых и босоногих мальчонка бежали им навстречу, оставляя за собой длинные облака пыли.
— Мои пострелята, — сказал Косницкий. — Вы их видели в прошлом году, когда приезжали ко мне… Ну, горобцы, забирайтесь на колесницу! Узнаете дядю? А он вас и не узнал. Здоровые лайдаки выросли!.. Ты, Владик, возьми кнут, а ты, Сева, держи вожжи. Я барином поеду.
