Разговор со мною был кончен, я мог уходить. Теплое чувство залило волной мое сердце, мне очень хотелось пожать начальнику руку.
Женщина в кожанке сказала:
— Товарищи, сейчас выступит начальник строительства.
Толпа молчала. Женщины сидели на корточках или пристроились на узлах — им было неуютно и неудобно. Жестокая несправедливость уничтожила их дома, разрушила жизнь, разбросала семьи.
Долгие дни, недели мучились они потом в эшелонах. И вот сейчас они ночью в беспредельной степи, на голой земле, под необъятным холодным небом. Созвездия стояли на небосводе не так, как над родным домом. Это были сплошь, крестьянки, потрудившиеся на своем веку, немолодые. В их взглядах не светилось сейчас ничего, кроме безысходной тоски. Они озирались беспомощно и растерянно. Кругом, насколько хватает глаз, простиралась одна лишь пустыня, справа и слева поднимались невывершенные каменные стены. Стены были уже высотой в человеческий рост, и на гребнях их в эту позднюю пору не замирала жизнь: торопливые руки клали кирпич к кирпичу и поспешно заливали жидким цементом. Кладка заслонила уже горизонт пустыни, он виднелся только в пролетах — далекий, жуткий в эту предутреннюю пору, когда от заходящей луны на западе ложились длинные черные тени. На ровной поверхности степи тени кругом были такие длинные, что конца их не было видно: голова тени начальника изгибалась за дюной, у его ног шевелились головы теней, которые падали от женщин, возводивших стену на другом конце строительной площадки. На всем широком степном просторе, как на гигантском экране, скользили, перемежаясь, темные и светлые полосы, двигались пятна, он шевелился, жил.
— Товарищи! — сказал начальник. — Вы с Украины, так позвольте мне, земляку вашему, обратиться к вам на нашем родном языке…
— Ой! — истерически вскрикнула в толпе какая-то женщина. — Ой!
Толпа женщин пришла в движение, раздался стон, кто-то всхлипнул, кто-то вскрикнул — и вдруг все женщины залились слезами, запричитали, заплакали навзрыд. Горький плач огласил простор бескрайной степи, разнесся среди ночи под звездным сводом неба. Полсотни женщин заголосили, хватаясь за головы, клонясь вниз, ломая в отчаянии пальцы.
— Товарищи! — подняв руку, закричал начальник, призывая толпу к порядку, однако все было напрасно, его голос словно подхлестнул женщин, и они зарыдали еще громче.
Я поспешил прочь. Грудь у меня сжалась, дыхание перехватило. Я бежал прочь, проклиная себя, сам не зная, за что. Я был как ребенок, готовый броситься на злого человека, обидевшего его мать. Мне необходимо было идти на войну, чтобы убить войну.
За инструментальным цехом, с наветренной стороны, слышался говор. Две женщины в белых медицинских халатах быстро перевязывали розовыми бинтами руки девушкам: несколько девушек уже стояли с забинтованными руками, остальные с окровавленными ладонями ждали очереди. Я подошел поближе, чтобы узнать, откуда вдруг сразу столько израненных рук?
Это была бригада стекольщиц. С вечера они стеклили крышу инструментального цеха. Мороз внизу доходил до десяти градусов, там же, на высоте нескольких метров, были все двадцать. На ветру и морозе руки стекольщиц примерзали к стеклу, — от ладоней и пальцев его приходилось отдирать вместе с кожей. Но они были упорны, эти девушки-стекольщицы, и была война, и они получили боевое задание, — ведь станки от ночных заморозков, сменявшихся по утрам оттепелью, могли заржаветь под открытым небом, — и девушки не спустились на землю, пока не застеклили всю крышу.
Я посмотрел вверх. Над инструментальным цехом возвышалась крутая крыша, обыкновенная цеховая крыша из больших рам с мелким переплетом. В каждой клеточке переплета виднелось стекло, и в сиянии косых лунных лучей каждое стекло сверкало зеленым бенгальским огнем.
Девушки кривились от боли — так невыносимо жгло ободранные ладони, — но прыскали со смеху и перебрасывались задорными язвительными словечками.
В шестом часу вечера я представил начальнику на рассмотрение мои предложения — чертежи типового жилищного блиндажа со всеми расчетами и вычислениями.
— Спасибо, — сказал начальник. — Очень хорошо, что не запоздали. Я позову вас завтра утром.
Он хотел уйти, но я остановил его.
— Товарищ начальник, — сказал я, — извините за беспокойство, не можете ли вы сказать, как вам удалось успокоить женщин?
— Каких женщин? — удивился начальник.
Я напомнил ему.
— Ах, да, да, помню, — сказал начальник. — Разве это было этой ночью, а не прошлой? — Он улыбнулся. — Они уже работают. Кирпичи носят. Работа у них прямо кипит! Ступайте. Я позову вас завтра утром. Спокойной ночи.
Но я пошел к Майбороде. Я перехватил его по дороге в палатку.
— Послушай, — сказал я, — мы можем поехать сейчас. Через полчаса машины пойдут на станцию. К утру мм вернемся назад.
Майборода оживился.
— Значит, договорились?
Я не ответил, и мы молча поспешили к вышке начальника. Теперь она едва виднелась из-за стен и крыш корпуса инструментального цеха. Под вышкой стояло несколько машин — шоферы готовились к отъезду.
Мы сели на одну из машин и через несколько минут двинулись в путь.
Десять дней назад я ехал сюда, — как же изменилась степь за эти десять дней! Напрямик по серой глине пустыни пролегла глубокая, укатанная машинами колея, — извиваясь, тянулась она к горам, словно канат, связывающий стройку и город, расположенный у подножия юр. Горы поднимались навстречу нам, лиловые в вечернем сумраке, небо над нами было чистое и синее, зимняя, белая полоса снегов спустилась до самой подошвы, черная полоса лесов тонула во мраке. Под горой уже надвигалась ночь.
— Начальник назначил меня архитектором жилищного сектора, — сказал я Майбороде, когда мы проехали полпути. — Я представил ему проект жилищного блиндажа. Можно строить, но я не могу здесь оставаться.
Майборода ничего не ответил, только слегка пожал мне локоть, — мы стояли за кабиной на платформе, и на каждом повороте нас бросало из стороны в сторону. Дорога петляла, минуя высохшие озера, там и тут кучки людей возились у дороги с жердями, штативами и рулетками, — триангуляторы производили разбивку будущей железнодорожной ветки, которая должна была связать станцию со стройкой.
Уполномоченный на станции принял нас сразу, но не предложил сесть.
— В чем дело? — спросил он. Он куда-то торопился, Надел уже фуражку и подтягивал портупею.
— По сведениям, которыми мы располагаем, — сказал я, — у вас производится запись в партизанские отряды на Украине.
Уполномоченный посмотрел на меня, на Майбороду, снял фуражку, расстегнул портупею и сел.
— Кто вы такие? — спросил он.
Мы ответили.
— Почему вы не обратились в вашу парторганизацию?
Мы переглянулись. Мы не знали, что надо обращаться в парторганизацию.
— Вы — члены партии?
Мы были беспартийные.
Уполномоченный попросил предъявить документы.
Мы достали документы и протянули ему. Уполномоченный бегло просмотрел их и положил перед собой.
— Кто из вас Майборода? Вы закреплены за оборонным строительством. Раз вы забронированы, я не могу вести с вами никаких разговоров. Вы должны работать на своем посту.
Майборода побледнел. Он хотел что-то сказать, но уполномоченный перебил его:
— Я не могу вести с вами никаких разговоров. Вы можете уволиться с работы на стройке только через Наркомат обороны.
— Я хочу в партизаны! — простонал Майборода.
Уполномоченный улыбнулся. По выражению лица Майбороды он понял, что причиняет ему боль.
— Дорогой мой, — сказал он, — оборонное строительство — это фронт. Каждый рабочий на оборонном строительстве нужен не меньше, чем боец на фронте.
— Ты меня не агитируй, — угрожающе сказал Майборода, — я уже разагитированный.
Уполномоченный пожал плечами. Слова и тон Майбороды шокировали его.
— Я хочу в партизаны! — чуть не кричал Майборода. — Я не могу здесь! Мне никто не может запретить. Я уже просился в армию, и мне отказали…
— Вот видите! — сказал уполномоченный.
— Но уйти в партизаны мне никто не может запретить. А если бы я не уехал совсем и остался там?
Уполномоченный снова пожал плечами и отодвинул документы Майбороды.
— Тогда я сбегу! — крикнул Майборода.
Уполномоченный серьезно посмотрел на него.
— Тогда вы будете дезертиром.
Майборода прямо захлебнулся от негодования и с горечью махнул рукой, глаза у него покраснели.
— Я ничего не могу сделать для вас, товарищ, — мягко сказал уполномоченный. — Поговорите у себя в парторганизации, с начальником строительства, пусть они обратятся в Наркомат обороны, если вы не нужны на строительстве. — Затем он обратился ко мне. — Вы тоже завербованы на строительство, но из вашей карточки я вижу, что вас так и не оформили за эти десять дней. Разве для вас не нашлось дела?
