всех линиях стана, на перекидных мостках, на фермах, стропилах и где только возможно было стоять, толпился народ.
Из начальства раньше всех в цехе появился Поспелов. Проходя мимо Николая, он внезапно остановился. Николай настороженно повернулся к Поспелову. Минуту они молча смотрели друг на друга. Наконец Поспелов сдавленным голосом сказал:
— Сегодняшний день должен примирить нас. До сих пор я не мог об этом говорить, мне очень тяжело.
Николай молча кивнул. Нервная судорога схватила горло. Он снова увидел прекрасное лицо Нины. Последние слова Нины о сыне…
Поспелов протянул Николаю руку. Они молча обменялись рукопожатием, и Поспелов ушел.
Провожая его взглядом, Николай с жалостью думал о горе этого человека. Знает ли Поспелов правду о сыне, подозревает ли что-нибудь? Наверное, ничего не знает, и в этом его спасение. Как поступить в данном случае Николаю? Тайна, которую открыла ему Нина перед смертью, не известна Поспелову. Что делать? Сказать Поспелову и нанести еще один удар? Но этот удар падет на двоих: и на Поспелова и на мальчугана. Ясно одно: не надо горячиться, надо прежде всего думать о ребенке. Пусть мальчик остается у Поспелова, ведь он считает его своим отцом. Да и Поспелов считает его своим сыном. Другого выхода нет. Николай много дней мучился, терзал себя бесконечными вопросами и решил пока оставить все, как есть.
Бедный Поспелов! Чем же он виноват? Нельзя лишать его последней опоры в жизни…
…В кабине крана за спиной у Веры суетился Никита, комментировал вслух все, что видел в цехе, словно уже диктовал машинистке статью для газеты.
— Иди вниз, — сказала ему Вера. — Сейчас начнется самое главное.
— Отсюда виднее, смотри!
На специально поставленный помост, как на трибуну, поднимались Коломенский, Петров, Пронин, Астахов, Водников, Уломов, Квасков, Поспелов и еще какие-то лица, прибывшие из Москвы. Министр Петров снял шапку, приветливо поднял руку. Рабочие также приветствовали его.
— Ну что же, командуй, Сергей Тарасович, — сказал Петров Косачеву. — Ни пуха ни пера!
Косачев спокойно и просто кивнул головой людям, будто поздоровался со всем цехом. Живыми глазами окинул всех, узнавая каждого в лицо, призывая к вниманию. Увидел и Николая, встретился с его взглядом. Увидел в толпе и седую голову Воронкова, кивнул ему вместо приветствия. «Все-таки пришел, старый упрямец, — подумал Косачев. — Куда мы денемся? Нас не оторвешь от завода». Остановился взглядом на Никифоре Шкуратове. Поднял руку, сказал Андрею:
— На-чи-най!
Андрей поднял кверху обе руки. Его сигнал тотчас был принят. Включили станы. Заработали и другие линии, одна за другой. Цех задрожал, напружинился, загудел.
Магнитные спруты поднимали с вагонной платформы стальные листы, плавно подавали на рольганги, подкатывали к прессовочному стану. Отсюда заготовка медленно плыла под прессом, где выравнивали листы и зачищали края. Все шло гладко, по строгому порядку, нигде никаких заторов и сбоев. Все внимательно следили за работой станов.
— Все сами проектировали, Павел Михайлович, и сами строили. Наши мастера.
Министр закивал головой, не спуская глаз с трубы, которую в эту минуту поднимали на верхнюю стрелу к аппарату сварки внутреннего шва.
Косачев повернулся к Пронину.
— Волнуешься? — толкнул его локтем. — Держись!
Пронин кивнул головой, на миг скосив глаза на Сергея Тарасовича.
Из кабины крана Никита Орлов следил «за ходом боя», как потом он напишет в своей статье. А в глазах Веры из этой картины выделялось одно самое яркое пятно — сварщик Федор Гусаров. Ей казалось, что все дело решал именно он, ее муж, на которого она смотрела с гордостью и любовью. Правда, главным в этом деле был Николай и вся бригада, в том числе и Федор, но Вера видела только одного работника — своего мужа.
Огненная змейка шва ползла по темному стальному полю, постепенно остывала, затухала, темнела. Это было похоже на волшебство, и тот, кто умел это делать, был конечна же необыкновенным человеком. Сваренная двумя продольными швами, громадная труба медленно плыла по рольгангам к особому стану, где зачищались внутренняя и внешняя поверхности. Потом труба двинулась дальше к гидравлическому прессу.
— Выдержит? — тихо спросил Коломенский. — Сколько атмосфер?
Косачев уверенно кивнул:
— Восемьдесят пять.
— Отлично!
Теперь уже труба доплыла до последнего рубежа, застыла перед гидравлическим прессом. Механизмы мягко и плавно взяли трубу в зажим. Включили воду, стали заполнять трубу. Давление увеличивалось, стрелки приборов быстро ползли от одной цифры к другой. Тяжко дышали насосы. Приборы показывали, как с напором воды увеличивалось давление в трубе, а вместе с увеличением давления напрягалось внимание, с которым люди следили за ходом работ. Каким прибором измерить давление в сердце Косачева, Пронина, Коломенского и всех, кто страстно желал успеха!
— Сорок пять… шестьдесят… Восемьдесят пять! Девяносто!
Труба выдержала.
— Отключить насосы!
Вода схлынула, стрелка прибора быстро падала до нуля.
Люди облегченно вздохнули.
Зажимы гидравлического пресса медленно разжались, опустили трубу на специальную раму, покатили вниз.
Косачев снял шапку, взмахнул ею над головой, и духовой оркестр сразу грянул марш. Люди кричали «ура-а!», громко хлопали в ладоши, обнимали друг друга.
— Браво, Федька! — кричала Вера из кабины крана, хлопая по плечу редактора газеты и обнимая его. — Браво! Не забудь о Федоре написать, Орлов!
— Обо всех напишу, никого не забуду. Ты взгляни на Сергея Тарасовича, спокоен, как бог в день сотворения мира. Виду не подает, что волнуется, а сам готов прыгать от радости. Наверху блаженства!
Осмотрев все досконально, обсудив результаты, выслушав Косачева, инженеров, мастеров и рабочих, Коломенский, Петров и Пронин доложили Центральному Комитету и правительству о выполнении заводом соцобязательств и освоении новой технологии изготовления труб большого диаметра.
Вечером об успехе завода передало московское радио. Праздник выплеснулся через заводские стены на улицы и проспекты города, всюду горели огни, слышались песни. Нарядные, веселые люди гуляли до позднего часа, долго не расходились по домам. Казалось, весь город в этот вечер не мог угомониться, даже окна светились по-особенному ярко, и звезды на ночном темном небе сверкали приметней и теплей. Только далеко за полночь стали гаснуть огни в окнах то одного, то другого дома, и весь большой город, как добрый работник, хорошо сделавший свое дело, уснул богатырским сном.
С новыми трубами на трассу газопровода Косачев теперь прибыл самолично, со своими специалистами и сварщиками. Хотя государственная комиссия и разрешила заводу приступить к массовому выпуску труб, для Косачева и для всего завода было делом чести довести испытания до конца в условиях промышленной эксплуатации.
В конторе Газстроя собралось много народа. Пришел и председатель комиссии Газстроя — молодой инженер с круглым лицом, с обвисшими усами.
— Никифоров, — представился он Косачеву. — Я высокого
