— Я согласен. Но, мне кажется, с ликвидацией экспедиции поспешили.
Мой собеседник морщится.
— Был здесь у нас директор Берзин; скрепя сердце, подписал приказ о ликвидации экспедиции. Но обязал нас продолжать там работы. Цареградского этот приказ застал в Москве. А вашу жену, — продолжает Вознесенский, — мы назначим геологом на Угольную. Ей тяжело будет работать в вечно кочующей полумиллионной партии[3].
Я соглашаюсь.
В заключение получаю новое поручение — обеспечить транспортом полевые партии управления на летний сезон. Для этого надо съездить в якутский поселок Оротук и там арендовать сотни полторы лошадей. И еще надо привезти в бухгалтерию управления акт о сдаче последних грузов экспедиции.
Вечером попутной машиной возвращаюсь на Берелёх.
Пятнадцатого марта мы с Рябовым подписываем акт о полной ликвидации Индигирской экспедиции.
А в тот же день в Москве приказом по Дальстрою было поручено Цареградскому вновь организовать ее. Отпустили необходимые средства.
Мы в тайге ничего об этом не знали.
В Горном управлении старик бухгалтер, рассматривая сквозь очки представленный мною акт, бубнит недовольным тоном:
— Что же это вы, товарищ геолог, бросили материальных ценностей почти на сто тысяч! Оставленных вами сторожей подотчетными лицами утвердить мы не можем. Все грузы за вами будут числиться. Пока не отчитаетесь, пятьдесят процентов зарплаты будем вам выплачивать.
— Не беспокойтесь, отчитаюсь. Сторожа меня не подведут.
Вознесенский, встретив меня, пытается (не совсем удачно) изобразить всем своим видом сожаление и сочувствие.
— Должен вас огорчить. На Индигирку посылаем только одну рекогносцировочную партию — Нерскую. Вот познакомьтесь с будущим вашим начальником — Иваном Ефимовичем Исаевым. Опытный геолог, работал на Чукотке. В партии вы возглавите поисковый отряд, а Иван Ефимович, можно сказать, геолог чистой воды, и с нашим колымским методом поисков не знаком. Вы в работе прекрасно будете дополнять Друг друга. На вторую партию не хватило средств. Приходится по одежке протягивать ножки…
Я быстро договариваюсь с новым начальником о составе партии, снабжении и месте весновки.
— Ожидайте меня на Нере, в Балыгычане с лошадьми и каюрами в первых числах июня. Я приеду к вам через Угольную-Аркагалу, — говорю я, прощаясь..
* * *
Мы с Дмитрием Неустроевым возвращаемся из Оротука, где арендовали лошадей.
Как давно я расстался с Наташей! Целая вечность прошла…
— Ну, скоро Угольная? Доедем ли сегодня?
— Обязательно доедем. Солнце высоко. Весной день большой. Приедем, светло будет.
Конец апреля. Весна торопливо идет на север. Почернели южные склоны гор. Темными вишневыми лентами тянутся вдоль речек и ручьев густые заросли тальника, покрытого белыми пушистыми шариками. Побурели лиственницы.
Впереди бегущих оленей с дороги разлетаются белыми комочками Стайки прилетевших с юга снегирей. Небо голубое. Солнце неутомимо излучает потоки света и тепла. Глазам больно от ослепительного сияния.
Мы с Дмитрием загорели. Кожа на носу облупилась, потрескались губы.
— Угольная, приехали, — говорит Неустроев, направляя оленей к белеющим палаткам и срубам еще не достроенных зданий.
И вот встреча, такая долгожданная, такая желанная! Наташа в летнем платье, кажущемся необыкновенно ярким, в лакированных плетеных черно-белых сандалетах, и Татьяна Васильевна, такая же яркая, праздничная, приглашают меня в большую брезентовую палатку.
— Проходите в наши «апартаменты», — говорит Татьяна Васильевна, — вытирайте ноги. Мы здесь живем временно, нам строят дом. А тут рядом, в утепленной палатке, моя амбулатория.
В «апартаментах» все блестит чистотой. Палатка перегорожена на две половины: нашу и рябовскую.
— Работой своей я довольна, — рассказывает Наташа, убирая со стола геологическую карту и расставляя тарелки. — Тут, в бассейне ключа Замечательного, не только имеется угленосная свита с промышленным пластом угля, но в истоках его обнаружена зона кварцевых жил, явно золотоносных. Завтра мы с тобой пойдем, я покажу… Вот только я не совсем уверена, доволен ли мной начальник разведки. У него, когда он и говорит со мной, какой-то кислый и высокомерный вид. Я слышала от него такие слова: «не женское это дело лазить по шахтам и штольням…»
— А у него всегда такой вид, будто зубы болят, — смеется Татьяна Васильевна. — И особенно портится настроение, когда я прихожу с требованиями улучшить питание больным.
Обедаем вчетвером. Я отдыхаю с дороги, а утром прощаюсь с Неустроевым, возвращающимся в Оротук.
— Прощай, начальник, — говорит он. — Торопиться надо, дорога, однако, пропадает. Вернусь в июне, на лошадях, когда большая вода уйдет. Трава будет — тогда на Индигирку пойдем.
Через день после отъезда Дмитрия проходит олений транспорт, везущий на весновку грузы нашей Нерской партии. Приведший его Исаев озабоченно сообщает:
— Рабочих не дали. Одни ИТР со мной едут: прораб геолог Сергей Захаров, ваш старый знакомый, да коллектор Саша Нестеренко. Вознесенский сказал: сторожей, что на Артыке груз стерегли, взять в партию. Там Пятилетов промывальщик есть. А опробщика Ивана Чистых, как вернется из отпуска, направят к нам с лошадьми.
Пишу записку сторожам на Артык, чтобы сдали на хранение груз якуту Николаю Заболотскому, а сами присоединились к партии. Записку Николаю с просьбой принять груз на хранение пишу особо.
Подписываю обе записки и думаю: «Семь бед, один ответ. Заболотскому можно так же доверить груз, как и старику Пятилетову, как самому себе, как любому честному советскому человеку».
— В первых числах июня ждите меня с лошадьми. Грузы, какие понадобятся для партии, возьмите из Артыкского лабаза, — говорю я, прощаясь с Иваном Ефимовичем.
Каждый день мы с Наташей бываем на разведочной штольне. Помогаю ей документировать шурфы и канавы, оконтуривающие угольную свиту.
Весна полностью вступила в свои права. Мы бродим вдвоем с Наташей по девственной тайге, еще не тронутой рукой человека.
Прошел май. Стаял снег. Обнажились на пригорках красные полянки сладкой прошлогодней брусники. Расправил свои вечнозеленые мохнатые лапы стланик. Начал распускаться душистый багульник. Ажурной зеленый покрылись деревья. Зелеными шарами торчат кочки. Скатились полые воды. Прозрачен и чист насыщенный смолистыми запахами воздух. И нет еще в тайге ни одного комарика.
Загораем. Пробуем купаться в быстрых прозрачных ручьях. Вода холодна как лед.
— Смотри, смотри! В водё рыба, и ее много! — показывает Наташа на стайку хариусов. В прозрачной воде хорошо видно, как они перебирают плавниками, держась против течения.
— Да, рыба валом идет весной в маленькие речки и ручьи, икру мётать и жировать летом, — отвечаю я.
На следующий день, вооружившись удочками, мы пробуем ловить хариусов. Но, сколько ни стараемся, поймать ни одной рыбы не удается. Не берут приманку…
Подходит молодой паренек.
— Что, поймать не можете? Сейчас я их живой рукой обдурю.
В руках у него длинное удилище, на его конце прикреплена петелька из металлической струны. Осторожно он опускает свою несложную снасть в воду, чуть выше головы рыбы, подводит, не спеша, петлю под жабры спокойно стоящего хариуса, рывок — и, сверкнув серебром на солнце, рыба уже бьется на берегу.
— Вот это ловко! — восхищаемся мы.
Проходит полчаса, и на берегу трепещут восемь хариусов.
Сделав себе такие же удилища, мы все свободное время занимаемся ловлей.
Но вот уже десятое июня, а Дмитрия с лошадьми все нет.
* * *
Наконец появляется Дмитрий Неустроев с шестью лошадьми в две связки. С передней едет он сам в брезентовой короткой куртке, кожаных штанах, заправленных в летние легкие торбаза из сыромятной конской кожи. За ним долговязый Адам, сын Дмитрия Заики, знакомый мне еще мальчиком, одетый в брезентовый костюм и кирзовые сапоги. На последней лошади, неуклюже согнувшись в седле, едет человек в фетровой модной шляпе и ватнике. В нем я узнаю вернувшегося из отпуска Ивана Чистых.
Тринадцатого июня 1937 года все сборы закончены, лошади завьючены. Я прощаюсь с Наташей и Рябовыми.
— Через четыре месяца вернусь жив и здоров.
Подбегает начальник разведки и взволнованно рассказывает:
— Только что получил почту. Вознесенский пишет: есть известие, что Цареградский в Москве организует экспедицию на Индигирку…
Я в недоумении смотрю на него.
— Можно ехать? — спрашивает Дмитрий.
И вот мы в пути. Едем по широкой безлесной долине Емтигея. Воздух прозрачен, видно далеко.
«Как бестолково получилось с экспедицией, — думаю я, — сколько сил и народных денег потрачено попусту!»
