ситный, а ведь, говорят, когда-то сам пример подавал.
В дверях цеха он чуть не сшиб Зорина.
— Ты что же, и вторую ногу мне подбить решил, хочешь, чтобы партработа в цеху на обе ноги прихрамывала? — усмехнулся тот. — Ну, поздравляю с почином, как говорится, лиха беда — начало!
Казымов только рукой махнул и хотел было проскочить мимо, но секретарь крепко взял его за локоть.
— Куда, а доклад?
Только тут вспомнил Казымов о докладе, вспомнил и оторопел. Совсем из головы вон, не подготовился, плана не составил, даже не подумал как следует, о чём говорить.
— Я не смогу, я нездоров...
Узкие глаза Зорина смотрели с пониманием и укоризной.
— Разве мне сейчас до доклада? Какой я докладчик?
И тут сталевар почувствовал на своей руке прикосновение мозолистой, шершавой от ожогов ладони секретаря.
— У меня, танкист, так же было. На фронте отделением командовал, а сюда пришёл — какой-то мальчугашка, его в рукавицу сунуть можно, меня учить взялся. И главное, вижу, у него в руках ковш вальс танцует, а у меня ни тпру, ни ну. «Ах, ты, — думаю, — мать честная, довоевался! Неужели, — думаю, — я, как стреляная гильза, только мальчишкам на свистульку и гожусь?» А ведь мне легче было, — продолжал он, помолчав мгновение, — меня тут никто не знал; товарищ фронтовик — и всё...
Казымов, с благодарностью посмотрев на Зорина, приметил в его глазах тёплые искры.
— Пошли, пошли, народ ждёт, — уж озабоченно торопил секретарь. — В красном уголке полно народу набилось. Как же — событие, знаменитый Казымов говорить будет!
И действительно, в красном уголке люди занимали все скамьи, сидели на столах, на подоконниках, шпалерами стояли вдоль стен. Ребята попредприимчивее расселись в проходе прямо на полу. Секретарь цехпартбюро незаметно мигнул кому-то в толпе. Послышались аплодисменты. Казымов, уже позабыв свою неудачу в цехе, обласканный, смущённый тёплой встречей, с трудом пробирался меж скамеек к столу, торопливо соображая, с чего же ему начать.
На передней скамье сидел Володя Шумилов, и рядом с ним — рослая девушка в нарядном синем халате, которую Казымов не раз видел в цехе. У неё было продолговатое, очень правильное лицо и большие, влажные глаза. Эти двое и окружавшая их молодёжь аплодировали пуще всех. Пришла, повидимому, вся смена. В дальнем углу заметил Казымов даже самого начальника цеха, стоявшего у косяка с трубкой в зубах.
Первое, что бросилось ему в глаза, — молодость всех этих обращённых к нему лиц. Он, сорокалетний человек, был среди них едва ли не самым старшим. Казымов вполне овладел собой. Теперь он знал, о чём будет говорить. Когда секретарь, помянув его трудовые и боевые заслуги, предоставил ему слово, сталевар смело выступил вперёд. Он начал вспоминать о том, как в первые дни оккупации немецкого городка, начиная комендантскую деятельность, пришёл на машиностроительный завод и потребовал, чтобы владелец познакомил его с передовиками предприятия. Он наглядно показал аудитории, как вытянулась физиономия промышленника. Передовиками? Что это означает? Пусть господин офицер пояснит, что он этим хочет сказать. Долго объяснялись через переводчика, и выяснилось, что даже самого слова «передовик» в том смысле, в котором оно у нас употребляется, не оказалось в немецком языке.
Когда же, наконец, промышленник понял, чего от него хотят, он, желая угодить представителю комендатуры, весь просияв, заявил, что да, есть у него один такой передовик. Он изготовляет вдвое-втрое больше, чем остальные. Промышленник повёл Казымова в механический цех. Там, в дальнем углу, в отгороженном фанерой закутке, работал худой, сутулый человек с длинным, лошадиным лицом. Рядом с ним работал мальчик, такой же худой, длиннолицый, являющийся как бы уменьшенной копией старшего. Увидев хозяина, длиннолицый моментально остановил станок, выдернул резец, бросил его в железный сундучок и, захлопнув крышку, вытянулся по стойке «смирно», приложив руки к швам старенького комбинезона. То же сделал и сын.
— Это зачем же? — раздалось из зала.
— А у них всегда так, как заводчик или фабрикант подходит, вытягиваются и едят хозяина глазами, — усмехнулся Казымов, чувствуя, что у него уже устанавливается контакт с аудиторией.
Слушатели засмеялись. Сталевар увлёкся своим рассказом. Ему приятно было изображать перед этими юношами и девушками, для которых самые слова «заводчик», «фабрикант», «хозяин», «эксплоатация» [1], «капитализм» были чисто книжными понятиями, как всё это выглядит в натуре. Его слушали с интересом и в то же время с некоторым недоверием, точно он рассказывал какую-то нелепую сказку. Когда сталевар заявил, что тот, кого хозяин назвал «передовиком», отгородился фанерными ширмами от товарищей и прятал от всех резцы, чтобы сохранить тайну своего мастерства только для себя и своего сына, по рядам слушателей пробежал возбуждённый шопот. А когда Казымов рассказал, что другие токари подпаивали этого человека, безуспешно пытаясь выведать у него секрет, и даже раз жестоко избили его в пивной, что никто в цехе не подавал ему руки, шопот в зале начал нарастать, перерос в гул.
— Чего же ему от своих товарищей скрывать-то? — выкрикнул кто-то.
— Правильно, чего же, они ж тоже, чай, рабочие, а не капиталисты какие-нибудь!
— Он сумасшедший был, да? — спросила вдруг с места девушка и неуверенно улыбнулась.
В рядах захохотали. Секретарь партбюро ухмылялся и, хитро посматривая на людей, бил карандашиком по стакану, но шум погасить не мог.
В дальнем углу завязался какой-то оживлённый спор. Слышался задорный голос:
— А ты чего шепчешь, скажи громко, скажи всем.
Чьи-то руки заставили подняться с места того самого весёлого паренька, что работал подручным у Казымова.
— Ну, давай, о чём вы там? — спросил Зорин, привставая на цыпочки, чтобы лучше видеть.
— Вот я им говорю, что и у нас так тоже было, а они ржут, — сказал наконец подручный.
— Это когда ж было?
— При царе, вот когда.
— Да
