Каролина посмотрела на него.
— Вы суеверны, оттого вам все представляется в мрачном свете. Работаете по ночам, вот от переутомления и происходит это.
— Суеверен? Может быть. Так воспитали меня Кац Звамбая и моя кормилица Хатуна. Что могли этому противопоставить профессора Сорбонны? Сердце простолюдина знает больше, чем мудрейшие из мудрецов.
На усыпанном звездами небе, над высоким обрывом вырисовывался черный силуэт Метехи.
Тараш рассказал миф об основании Тбилиси.
— Ни один город классического мира не имеет такого красивого предания о своем рождении.
Вахтанг Горгасал, основатель Тбилиси, был страстным охотником. По словам летописца, он верхом настигал оленя. Поймав, взваливал его себе на плечи и поднимал на Зедазенскую гору.
Как раз в этих местах, где мы сейчас проходим, охотился однажды Вахтанг с ястребом. Погнавшись за фазаном, ястреб исчез в лесной чаще. Долго искал его Горгасал и набрел на горячий источник, бьющий из скалы. В нем он нашел сварившимися и ястреба, и фазана, И на том месте он якобы основал город.
Вот об этих серных источниках говорится в легенде, — и Тараш рукой показал Каролине на баню Орбелиани.
В переулках бродили фруктовщики; прислонясь к стене, вполголоса беседовали меж собой. Сладко журчала иранская речь.
Из полуосвещенного подвала доносился щемящий сердце напев баяти.[44]
Споткнувшись в темноте о булыжник, Каролина схватила Тараша за руку. Неожиданно спросила:
— Есть ли у Тбилиси свой герб?
— Какой герб?
— Ну, как у Рима волчица или у Берлина — медведь?
— Есть, конечно. Олень.
Когда они подходили к гостинице, городские часы пробили двенадцать.
Тараш остановился и долго смотрел на свои ручные часы.
— Что вы смотрите?
— Считаю пульс Тбилиси. За, пять минут по проспекту Руставели прошло двадцать легковых авто и прошло бы в два раза больше грузовиков, если бы им не запрещали ездить по проспекту. Тбилиси постепенно вступает в семью больших городов.
Тараш довел Каролину до подъезда гостиницы и попрощался с ней.
Тетушка Армадар долго воевала со своими кошками. Стучала палкой, бранила, упрекала в неблагодарности. Ее голос доносился до Тамар и Анули.
Ношреван шумно полоскал горло, потом стал снимать сапоги, расшатанное кресло скрипело под ним.
Наконец все стихло. Только тикали стенные часы.
Анули еще не окончила своей исповеди.
Три года разлуки — немалый срок для подруг, когда-то очень близких.
Анули сильно изменилась за эти годы. Ее развязная речь неприятно поразила Тамар.
— Какое у тебя девичье тело, дорогая! Неужели до сих пор ты еще не жила с мужчиной?
Тамар покоробил этот вопрос.
Она покраснела.
Солгала.
— Ты прозеваешь свою жизнь, дурочка ты этакая! Недаром наши мальчики называли тебя недотрогой. Помнишь, как Арзакан прозвал тебя монашкой? Похоже, что ты и сейчас осталась монашкой, а?
Анули заглянула в глаза Тамар. Казалось, она хотела взглядом проникнуть в ее сердечные тайны.
— Кстати, как твой роман с Арзаканом? — спросила она неожиданно, после короткой паузы.
Тамар смутилась.
— Кто тебе сказал? Я и Арзакан?.. Какой роман?..
— Ты всегда была такой скрытной. Как это «кто сказал»? Позавчера приехал из Абхазии Шелегиа. Ты помнишь его? Он учился с нами в восьмой группе, мы еще называли его головастиком. Подожди, дай припомнить, как его звали…
— Шелегиа звали! Нодаром.
— Да, да, Нодар! Веснушчатый такой, высокий парень. Женился на Дадиани. Говоря между нами, эта Лили и раньше не была недотрогой, понимаешь?.. Жила со своими учителями, потому и кончила школу…
Помолчав, продолжала:
— Ну и что же? Она оказалась умнее нас всех. Она уже вышла замуж, у ее мужа двухэтажный дом, собственная машина и большая практика. Лето она проводит в Кисловодске, осень — в Гагра. Муж работает как вол. А у Лили каждый сезон новый поклонник и еще один постоянный, почти официальный, — ездит с ее мужем на охоту. Этим летом они все трое были в Гагра.
— Что же сказал Шелегиа? — осторожно спросила Тамар.
— Вчера я встретилась с ним в клинике. Говорит: «На днях приедут Тамар и Арзакан, вместе. Оба выбрали медицинский факультет. Хорошо, когда и профессия объединяет мужа и жену».
— Да, но я вовсе не собираюсь выходить за Арзакана.
— Ты что, не можешь отделаться от княжеской фанаберии? Совсем как моя мать.
— При чем тут фанаберия, Анули? Я выйду замуж только по любви.
— Ну, знаешь ли, все эти басни о любви наболтали нам романисты. В одном я согласна с матерью: лишь неразумные девушки ждут любви, чтобы выйти замуж. Голодающие влюбленные в конце концов возненавидят друг друга.
Для любви, Тамар, необходим комфорт. Довольно с меня бедности, не хочу я погибать под развалинами нашей семьи. Жизни я хочу, радостной жизни. А любовь… любовь придет потом.
Манджгаладзе мне совсем не нравится, я уже тебе говорила. Но с ним я буду обеспечена. А что мог бы мне дать Джорджадзе, если бы я пошла за него?
— Кстати, куда он девался?
— Разве ты не знаешь? Он сватался ко мне, но я ему отказала, и он застрелился на охоте.
Тамар огорчилась.
— Какой был красавец этот Джорджадзе! Приподнявшись на постели, Тамар подобрала косы, обернула их вокруг головы.
— А ты никак не расстанешься со своей старомодной прической! Завтра же сведу тебя к моему парикмахеру, так и знай. Никто в городе уже не носит кос, разве что на Авлабаре[45] или в Чугуретах[46] можно еще встретить какую-нибудь длинноволосую мещаночку. Удивляюсь, что тбилисские мальчишки не освистали тебя.
Кроме того, появиться с такой прической в институте просто неудобно. Если придешь туда в таком виде, поверь, не миновать тебе стенгазеты.
Тамар молчала. Но ни ей, ни Анули не спалось, и они снова пустились в разговоры.
— Правда, что тебя исключили из института? — спросила Тамар.
— Да, исключили, но это ничего. Скоро я перестану быть княжеской дочерью, на днях мы с Манджгаладзе идем в загс. Разве допустят теперь в институт студентку с княжеской фамилией, если отец «не имел заслуг перед революцией».
Тамар задумалась. На мгновение в ее памяти мелькнул образ Арзакана, потом она перенеслась мыслями к Тарашу. Вспомнила международный вагон…
Если Тараша не пригласят в университет, то ей не попасть в институт.
Вернуться в Зугдиди?.. Слушать воркотню озлобленного отца, пьяную болтовню Шардина Алшибая, сплетни досужих гостей, стоны оперируемых женщин в кабинете Херипса…
При одной этой мысли ее охватила тоска.
Вдруг, совсем неожиданно, Анули заявила:
— Да, Шелегиа говорил еще, что за тобой ухаживает Тараш Эмхвари.
И, сказав это, посмотрела ей прямо в глаза. Тамар покраснела. Но Анули не заметила этого в полумраке. Тамар поправила подушку.
— Видно, большой сплетник этот Шелегиа, — пробормотала она.
— Нет, когда я увидела вас вместе, мне тотчас же вспомнились его слова.
Видишь ли, Тамар, хотя Тараш мне двоюродный брат, но я не советую тебе связываться с ним. Он совсем не приспособлен к теперешней жизни. В наше время такие люди ни на что не пригодны.
Ведь вопрос о приглашении его в университет провалился. В прошлом году он жил у нас, поэтому извещение из университета пришло сюда. Я хотела сказать ему об этом сегодня, но мама не позволила. «Сама, говорит, скажу».
И ты думаешь, он будет очень огорчен? Да он просто исполнял желание своей матери и тетушки, а сам вовсе не хотел профессорской кафедры. Ему всего милее его Абхазия, лошади и охота.
Отец его, покойный Джамсуг, был такой же сумасброд. Говорят, он обменял двадцать десятин земли на одну породистую лошадь. Наш Тараш фантазер, а на что фантазерам семья?
Тамар была подавлена этой новостью.
— Что же написано в извещении? — спросила она дрожащим голосом.
— Да что же! Написано, что его исследование забраковано.
— Почему?
— Ну, отклонили как… — Анули запнулась.
— Как что?
— Как не отвечающее современным требованиям.
Тамар показалось, будто пелена застлала ей глаза. Она с головой закрылась одеялом.
Анули продолжала тараторить:
— Нина Алавидзе третий раз вышла замуж, позавчера регистрировалась. Тина Цхведадзе разошлась с мужем, Элико Синауридзе сделала аборт, Манана Анчабадзе умерла в Баку от внематочной беременности…
Тамар вспомнила лучезарное лицо Мананы с крошечной родинкой на правой щеке, вспомнила лето, проведенное с ней на берегу Черного моря, ее молодое стройное тело…
— Пора спать, девочки, уже третий час, — послышался голос тетки Армадар.
Анули заснула, лежа на спине. Рот у нее был полуоткрыт. Печать странной муки лежала на ее бледном лице. Во сне она казалась гораздо старше своих лет.
