Имея большой опыт, он мог бы руководить пунктом на одном из отдаленных приисков или работать вместо разъездного врача помощи на дому, но упорно держался за скромную должность больничного фельдшера.
— Люблю чувствовать себя в коллективе! — сказал он Сергутову, который зашел к нему уплатить членские взносы в профсоюз. — Ну что я поеду на отдельный пункт? Не дозволяет мне того ни характер, ни семейное положение, а главное: ведь теперь на эти пункты направляют людей с высшим образованием — дипломированных врачей, — рассудительно говорил он, роясь в своих бумагах. — Выживают фельдшеров врачи… А в больнице нас сестры выживают. Опытная сестра делает то же, что и я: беспрекословно выполняет назначения докторов.
— Выходит, конченая ваша профессия? — пошутил Сергутов.
— Пока не конченая. Сейчас фельдшер как средний медицинский персонал еще в ходу. Но перспективы нету.
— Почему же Иван Иванович два года готовил целую ораву фельдшеров? — не без лукавинки спросил Сергутов.
Хижняк в раздумье почесал мясистую переносицу.
— Во-первых, здесь местность особенная: пространства громадные, а поселения мелкие — тут врачей не наберешься, значит, на ближнее время наши фельдшера очень хорошо пригодятся; во-вторых, это все молодежь. Если они войдут по-настоящему в работу — а Иван Иванович, я полагаю, сумел им кое-что внушить, — тогда они не захотят отставать, а двинут на усовершенствование. Никита Бурцев ужа запасается литературой по заочному курсу. Полный список у меня взял…
— Значит, вы тоже учитесь?
— Третий год. В Приморском мединституте…
— А молчал! Молчал ведь, рыжий! Вот хитрый хохол!
Хижняк усмехался, довольный произведенным впечатлением.
— Я не хитрый хохол, а упрямый: ежели чего задумаю, меня уж не своротишь в сторону! За непочтение к старшим даю вам нагрузку — выяснить сегодня в управлении, как там насчет курортной путевки Валерьяну Валентиновичу.
— Есть выяснить, товарищ председатель! — И шутя и грустно Сергутов сказал: — Рассыпается все наше северное отделение ВИЭМ. Сегодня Гусев говорил, что Иван Иванович не вернется теперь сюда, а проедет прямо через Якутск на материк.
— Это Иван Иванович-то не вернется! Плохо его знает Гусев! Разве он дезертир какой?! Партийный человек, с учета не снялся — и уедет!.. Ему, я думаю, партийность собственной головы дороже.
— Вы забываете про его семейную историю!
— Еще новое дело! Разве он подлость какую выкинул по отношению к жене? Если Ольга Павловна ушла, так это на ее совести и лежать будет. Меня другое заботит, наехала, наверно, в Учахан масса больных, и не управится Иван Иванович до распутицы. На работу он азартный, застрянет там до лета, а у нас здесь свои больные, за которых Гусев не возьмется. Двое с Колымских приисков приехали, бухгалтер из Охотска вторую неделю живет…
— От путевки на курорт я отказываюсь, — сказал через день невропатолог Валерьян Валентинович. — Я получил телеграмму — вызов из Якутска! Мой учитель и старший коллега принял там заведование городской больницей. Срочно еду туда и оформляюсь на новую работу.
— Вы не мимо Учахана поедете? — осведомился Хижняк, только что освободившийся от круглосуточного дежурства и заглянувший в кабинет Гусева.
— Об этом я не спросил каюров. Можно, конечно, и через Учахан, так даже будет ближе, но дорога там — зимник. Сами понимаете… Я тоже хотел бы взглянуть, как поживает наш Иван Иванович. Однако все зависит от каюров.
— Если вы поедете через Учахан, то я перешлю с вами письмецо, которое необходимо передать из рук в руки. От Ольги Павловны, — добавил Хижняк, понижая голос.
Валерьян Валентинович жалобно сморщился:
— Увольте! Я сознаю, конечно, но у меня у самого сердце больное. Шутка ли — сообщить человеку подобное известие!
— Как вам не совестно, — рассердился Хижняк. — В таком случае я превышаю власть и как председатель месткома предлагаю вам передать это письмо. Тем более что вы невропатолог, а тут дело тонкое.
— Я тоже хочу предложить вам одно дело, дорогой Денис Антонович, — сказал Гусев, услышав последние слова фельдшера. — Наш новый разъездной врач еще не освоилась с работой. Может быть, вы съездите вместо нее на прииск Сланцевый, там заболела женщина-счетовод и неважно чувствует себя Алексей Зонов. Помните, тот, которому Иван Иванович делал летом операцию по поводу гангрены.
— Леша? А что с ним?
— Опять плохо с ногой.
— Отчего же «опять»? — ревниво вступился Денис Антонович за честь своего хирурга. — Операция прошла прекрасно. Ногу мы ему…
— Трудно ручаться за дальнейший исход дела, — небрежно кинул Гусев. — Все-таки это эксперименты, построенные на эмпирических началах. Живой организм существует как целое…
— Однако опыт доказывает: люди, которых наблюдают после таких операций уже в течение десяти лет, не имеют причин жаловаться, — решительно перебил Хижняк, противясь стремлению Гусева опорочить незнакомый ему метод лечения.
— Еще неизвестно, что будет через десять лет, — раздраженно произнес Гусев.
— А ничего не будет, — ответил Хижняк, тоже начиная горячиться. — Конечно, если операция сделана мастерски, — он взглянул, ища поддержки, на невропатолога, но тот скромно опустил глаза под золотым пенсне, явно не желая спорить с Гусевым. Это еще больше разозлило Хижняка, и он добавил, уже с вызовом: — Ежели человека окоротить наполовину, то зачем ему разговоры о целости организма? У Зонова, наверно, разболелась левая нога. Иван Иванович сразу предупреждал его…
«Рад, чтобы осложнение оказалось, лишь бы по-твоему вышло!» — подумал Хижняк, уничтожающим взглядом окидывая заместителя главного хирурга.
Отговариваться от поездки ему не пришло в голову.
— Охота вам связываться! — сказал Валерьян. Валентинович, когда они вместе вышли из больницы. — Его не переубедишь. Все равно он при своем мнении останется.
— Пусть остается, а поддакивать ему я не намерен.
— Начальство же! — вяло пошутил Валерьян Валентинович.
Лицо его выглядело маленьким от синевы, густо легшей под глазами, нос совсем заострился, но на грудь и живот точно подложили подушку. Только теперь обнаружилось, что бывший невропатолог «северного отделения ВИЭМ» — мужчина далеко не первой молодости.
«Как его перевернуло!» — с сожалением подумал Хижняк, но однако резко раскритиковал за трусливое отступление перед Гусевым.
— Что же касается курорта, — добавил он в заключение, — то я, как медицинский работник и как старый месткомовец, предложил бы вам подлечиться.
— Устроюсь на новом месте, а потом на курорт. Не хочется упускать работу под началом старого, испытанного шефа. Я все-таки не уверен в том, что Аржанов вернется.
40
В одолевшей его дремоте Хижняк всю дорогу клевал носом, но на отдых в заезжем доме в пути не остановился и к месту командировки прибыл еще засветло.
У счетовода оказалось двустороннее крупозное воспаление легких.
— Что же вы, матушка моя, не подлечивались раньше? — огорченно сказал Хижняк, осмотрев больную, а про себя отметил: «Сердце никуда, печень на три пальца увеличена, и цвет лица прямо изжелта-зеленый!»
Худенькая, впалогрудая женщина сидела на кровати, уронив на одеяло руки, сгорбив спину, на которой можно было пересчитать все позвонки, и испуганно смотрела на лекаря.
— Некогда мне заниматься своими недомоганиями! — сказала она, хрипло дыша. — У меня трое детей маленьких. А мужа схоронила.
Хижняк задумался:
«У нее явная желтуха! Сейчас сульфидином надо бы лечить, а печень разыгралась, значит, стоп, нельзя! Сульфидин при больной печени противопоказан».
Он снова уложил больную, приготовил ей лекарства, поставил круговые банки, сделал внутривенное вливание…
«Хватит мне тут мороки! — размышлял он тревожась. — На Каменушку по морозу в таком состоянии везти нельзя. Значит, придется здесь дежурить и днем и ночью».
Занятый хлопотами возле больной, Хижняк не забывал о Леше, состояние которого очень волновало его. Сдав больную женщину на попечение соседки, пришедшей с работы, он сразу помчался в общежитие, к Зонову.
Левая нога совсем не беспокоила юношу. Оставшись по совету Ивана Ивановича под местным врачебным наблюдением, он работал в приисковом районе, изредка наведываясь в больницу, выглядел бодрым и жизнерадостным.
«Наверно, все-таки левая нога разболелась, — думал Хижняк, поднимаясь на крылечко и вспоминая предположения Ивана Ивановича о дальнейшей судьбе парня. — При эндартериите это обычная история, а Гусев треплется „опять“».
Сердце Хижняка так и сжалось, когда он увидел больного. Зонов, как и до операции на Каменушке, сидел в изголовье постели, засунув смятую подушку за спину и обняв руками подтянутое к подбородку колено согнутой ноги. Он повел глазами на вошедшего и, не узнав, может быть даже не разглядев его, отвернулся. Какая жестокая сила скорчила человека, загнав в угол кровати? Лишь по мучительным судорогам, пробегавшим по его белому как мел лицу, да по искусанным губам можно было догадаться, что это — не помешательство, не душевное угнетение, а одолевший физический недуг.
