Вилде почти час искали по кустам и в лесу. Его следы привели к сосняку, где почва почти сплошь была покрыта мхом, и там они пропали. Без собаки не имело смысла продолжать поиски, так как местность была сложная: тут и густая растительность, и голые пески, а дальше тянулись небольшие болотца.
— Ничего, на этот раз никуда не денется, — сказал руководитель операции. — Завтра он будет в наших руках. Только надо наблюдать за шоссе, чтобы какой-нибудь шофер не подсадил его в машину.
4
Одолевая песчаный склон, Вилде думал о том, что нужно скорее, как можно скорее миновать лабиринт дюн и добраться до леса. А там — пересечь шоссе, пока не началось планомерное преследование. Как только бойцы доставят арестованных в надежное место, большинство их отправятся в погоню. У них, наверно, есть и собака-ищейка.
Герман слышал позади выстрелы. Он был уверен, что они предназначались ему, поэтому бежал пригнувшись, стараясь воспользоваться каждым укрытием, которое попадалось на пути. Бегство осложнялось еще из-за незнания местности. Чтобы не заблудиться и не вернуться на место засады, Вилде запомнил одно: берег моря все время должен быть слева.
Стрелять перестали. Вилде не слышал уже и шума прибоя: в ушах у него стучало, сердце бешено колотилось, он задыхался. Добежав до леса, Герман остановился. Глубоко и жадно вдыхал он прохладный ночной воздух. Только сейчас он почувствовал, что весь взмок: по лицу, по груди, по спине струйками стекал пот.
Немного отдохнув, он направился дальше. Больше он не бежал, а шагал широкими, спокойными шагами, стараясь не производить лишнего шума. Ужасающе громким казался ему треск сухого валежника под ногами, каждая падающая шишка заставляла его вздрагивать и оглядываться. И все время было такое чувство, будто чье-то горячее дыхание обдает спину.
Так Герман дошел до шоссе. Он перешел через него не в том месте, где вышел из лесу, а сначала метров сто брел по придорожной канаве, где вода местами доходила до колен; если будет погоня с собакой, то здесь следы потеряются и пройдет с полчаса или больше, пока их найдут. Перейдя, наконец, дорогу, Герман опять довольно долго брел канавой, пока не дошел до небольшого болотца. Он выломал себе палку и, пробуя впереди глубину, перебрался через топкое место. Теперь он немного успокоился: минимум предосторожности соблюден, дальше можно идти увереннее, выбирая путь полегче. Всю ночь шел он не останавливаясь; на рассвете впереди показалась вырубка, а за ней поля и несколько крестьянских усадеб. Обойдя вдоль опушки вырубку, Герман достиг лиственной рощи, мимо которой тянулась дорога. Та ли это была дорога, по которой ехал грузовик, или другая, он не знал. На всякий случай решил отдохнуть. Он сел, снял сапоги и вылил из них воду, затем начал обдумывать свое положение.
Куда же, в какую сторону идти? Есть ли такое место, где можно чувствовать себя в безопасности? Если удастся разыскать какую-нибудь террористическую группу в Видземе или Латгалии, признают там его командиром? И чего он собственно достигнет, если и признают? Снова барсучья нора, снова вши и болотная вода… Конца этому не видать…
Но, как ни беспросветна была эта перспектива, иного выхода Вилде не находил.
Приняв решение о бегстве из Латвии, он уже капитулировал, признал свое бессилие и бесцельность дальнейшей борьбы. К такому признанию за один день не приходят. Он сопротивлялся до последнего, не хотел видеть очевидного, но в конце концов и ему осталось покориться перед лицом фактов. Конец, который Герман так явственно почувствовал в землянке у Эдит и Долговязого, сейчас приблизился вплотную: вчера он еще командовал семерыми подчиненными, давал им задания, приказывал — сегодня он был один, а против него стоял целый мир.
Что выиграл он, убежав от своих соучастников? Свободу? Хороша свобода, когда остается только одно — подохнуть, как псу, вдали от людей, сгнить в полной безвестности. Скоро он будет мечтать, как о величайшем счастье, о черствой корке хлеба. И все-таки… «Ты еще не побежден, ты можешь бороться, нападать, уничтожать, ты еще опасен. И это сила. Не важно, что произойдет завтра, послезавтра, важен настоящий момент, важно то, что ты существуешь сегодня».
Его давно уже мучил голод. Будь он обычным путником, можно было бы зайти в любой дом и попросить хлеба, купить, наконец. Как же счастливы остальные люди, они безбоязненно ходят по дороге, им не надо скрываться в чаще, шарахаться при всяком шорохе. Герман завидовал им и еще сильнее ненавидел их, потому что они были чисты.
Не успев отдохнуть, Герман услышал отдаленное повизгиванье, — так повизгивает охотничья собака, напав на след зайца. Возможно, это и был Цезарь или Нерон какого-нибудь местного охотника, возможно — бездомная дворняжка или четвероногий помощник пастуха, которого увлек охотничий инстинкт. Но, может быть, это…
И он сразу стал похож на почуявшего опасность зверя. Ощетинился, подался всем телом вперед, точно внюхиваясь в воздух. Герман несколько часов шел по лесу, продираясь сквозь кустарник, прыгая с кочки на кочку, когда на пути попадалось болото, бегом перебегая открытые места. Иногда останавливался и прислушивался. Потеряв направление, вышел к опушке и увидел на дороге вооруженных бойцов. Расположившись цепью, они наблюдали за опушкой.
Герман метнулся назад, в лес. Справа снова донеслось из-за деревьев повизгиванье собаки. Он ускорил шаг и, выбрав направление, которое в равной мере отдаляло его и от цепи бойцов и от собаки, бросился бежать. Ему показалось, что собака осталась позади. Слева лес стал редеть, в стене деревьев блеснули просветы.
Как хотелось есть! Попадись ему в руки птица, Герман разорвал бы ее и стал жрать сырьем вместе с перьями. Чтобы обмануть желудок, он стал жевать древесные почки, сосал тонкие еще побеги травы. В одном месте ему попалось несколько прошлогодних орехов. Ядра были черные, прогоркшие, но он жевал их до тех пор, пока они не превратились в жидкую кашицу, и только тогда выплюнул.
Его мысли все чаще обращались к еде, казалось, что мозг переместился в желудок.
«Не догадался сунуть в карман несколько кусков хлеба… — с тоскливой злобой думал он. — С жареной свининой, с салом… И еще с маслом и с сыром. Сыр какой жирный был…»
День кончился. Пасмурный вечер спустился над лесом. Герман давно уже шел как во сне, ничего не видя перед собою от усталости, то и дело спотыкаясь. В одном месте он налетел на огромную муравьиную кучу, упал и тут же уснул.
Вдали залаяла собака. Герман вскочил и побежал, прежде чем проснулся. Уже была ночь. Ветви кустов больно царапали лицо, цеплялись за одежду; он все время падал, подымался и через несколько шагов снова падал. Ему казалось, что и справа и слева раздаются шаги, за каждым деревом подстерегают люди. Но когда он останавливался и прислушивался, они тоже останавливались и наступала полная тишина. Но едва он начинал двигаться, как шаги слышались снова. А вдали, не переставая, лаяла собака.
Наконец, он вышел на берег небольшого озерца. Серовато-стальная поверхность воды резко выделялась на темном фоне деревьев. Герман лег наземь и припал ртом к воде. Пил долго, долго. На самом берегу была небольшая вырубка — шей тридцать. Вилде сел возле толстого гладкого пня, прислонился к нему и облегченно вздохнул, — ему вдруг показалось, что он пришел, наконец, домой и может отдохнуть… Он задремал и тут же вздрогнул, проснулся на мгновенье и опять заснул. Это повторялось несколько раз.
Вдруг весь лес точно загорелся, и кругом стало светло, как днем. Вилде увидел, что лес полон людей. Люди шли по берегу озера длинной молчаливой процессией и все глядели прямо на него… И он узнал…
То были его жертвы, у этих людей он отнял жизнь, или убивая их своими руками, или приказывая сделать это другим. Взрослые и дети, старики и женщины… латышские крестьяне — сельские активисты, которых он расстреливал и вешал летом 1941 года… евреи, которых он велел полуживыми зарыть в огромную могилу… Они подходили все ближе и ближе.
Герман закричал от ужаса и проснулся. Он долго сидел, закрыв глаза ладонями. Спокойно дремало в своих берегах озеро, и тихо шелестел в верхушках деревьев ветер. Светло-серые облака уже окрашивались в красноватые и золотистые тона.
Он поднял голову. За деревьями явственно слышались людские голоса. Но уже показались и сами люди — они были одеты в военную форму и вооружены винтовками и автоматами.
Ему уже не убежать, но он может сопротивляться, дорого продать свою жизнь. Оружие у него есть — он нащупал его и крепко сжал в руке. «Пять пуль вам, шестая себе… Я еще силен, меня еще нужно бояться».
Раз, два, три… отзвучали, упали в вечность секунды, мелкие крупинки времени, за которые он боролся весь вчерашний день и всю ночь. Это были последние — старые песочные часы сейчас перестанут действовать, и время остановится.
