Раз, два, три… отзвучали, упали в вечность секунды, мелкие крупинки времени, за которые он боролся весь вчерашний день и всю ночь. Это были последние — старые песочные часы сейчас перестанут действовать, и время остановится.
Все останется на месте. Озеро будет лежать в своих берегах, пригорки — нежиться на солнце, земля — отдавать свои соки зеленой траве и стеблям хлебов; Будут жить люди — прекрасной, полной жизнью. Но ты не человек, нет тебе места в жизни. Ты исчезнешь с лица земли, и весенний дождь омоет оскверненное место.
Медленно достал он пистолет, приложил дуло к груди, где под заношенной рубахой билось сердце. Затем нажал спуск.
Все потухло, все замолчало.
1
В конце мая 1948 года Владимир Гаршин сдавал машинно-тракторную станцию новому директору Эльмару Ауныню. Всю зиму Эльмар учился на одногодичных курсах директоров МТС. Программа была довольно обширная, разносторонняя, заниматься курсантам приходилось много. Только на курсах Эльмар увидел, как далеко ушел он за последние два года, которые проработал под руководством Гаршина. Ехал он сюда озабоченный, опасался даже, что его найдут непригодным и отошлют обратно. И вот неожиданно для него самого оказалось, что у него была серьезная подготовка по многим предметам, а на практических занятиях он шел чуть ли не впереди всех своих сокурсников. «А все Владимир Емельянович, — часто думал он. — То нужную книжку заставит прочесть, то будто ненароком спросит что-нибудь такое, что сам потом десять книжек прочтешь; так все время и приучал мозгами шевелить».
Словом, занимался Эльмар так успешно, что в министерстве нашли возможным отозвать его с курсов в середине мая. Он охотно остался бы здесь до конца учебного года, но дела требовали его возвращения в МТС — уже в качестве директора: Гаршин недавно был утвержден вторым секретарем уездного комитета партии и должен был немедленно приступить к работе.
Было воскресное утро. Днем должна была открыться очередная сессия волостного совета, и Эльмар с Гаршиным спешили кончить все дела, чтобы принять в ней участие, так как оба они были депутатами. В сущности говоря, акт сдачи-приема был подписан еще вчера, и то, что предстояло им сегодня, скорее можно было назвать инструктивной беседой, деловым совещанием двух старых товарищей, чем юридической процедурой.
Они обошли все хозяйство МТС, задержались в машинном сарае и в ремонтной мастерской, потом осмотрели общежитие рабочих и зашли на минутку в клуб, где Гаршин построил прошлой зимой небольшую сцену.
— Машинно-тракторная станция должна быть не только хозяйственным, но и политическим и культурным центром, — сказал Гаршин, возвращаясь к своей любимой мысли. — Без МТС невозможен переход к социалистическому сельскому хозяйству. Наши тракторы должны поднимать не только засоренные залежи, но, если можно так выразиться, и толстые пласты консерватизма в сознании крестьян. Механизация, новейшая агротехника могут делать чудеса, но только тогда, когда они сочетаются с живым словом коммунистической пропаганды. Машинно-тракторная станция должна стать таким местом, куда будет стремиться каждый крестьянин, зная, что именно здесь он услышит и увидит что-нибудь полезное. Ведь станция, со всем, что здесь имеется, является одной из первых важных ступеней к уничтожению противоположности между городской и деревенской жизнью, между физическим и умственным трудом. Производственные планы — хорошая и важная вещь, и их надо выполнять безоговорочно, но эти планы ни гроша не будут стоить, если за каждым вспаханным гектаром, за каждым осушенным, превращенным в плодородную землю кочкарником не будет видно смысла работы. А смысл этот в том, чтобы…
— Проторить дорогу к полному коммунизму, — сказал Эльмар.
— Верно, Эльмар. Мы уже имеем право говорить об этом. Я, например, твердо убежден, что мы с тобой увидим это на своем веку, поживем еще в условиях полного коммунизма. Он приближается, он не за горами. И нам надо спешить расти самим и воспитывать других людей, чтобы они были достойными гражданами коммунистического общества.
Они вышли на дорогу. Куда бы ни обращался взгляд, везде он встречал лоснящиеся на майском солнце поля. Зелень уже не была такой прозрачной, воздушной, как весной, но золото лета еще медлило пролиться на нивы.
— Ты погляди, Эльмар, ржи-то какие! Гектаров пятьдесят в одном массиве. Где ты такое видел?
— Колхозное поле? — спросил Эльмар, с наслаждением представляя себе, как трактор шел весной по этому полю, подобно кораблю, который выплыл из узкого канала в открытое море. «Здесь можно было бы пустить даже комбайн», — подумал он.
— Колхозное. С каждым годом их будет все больше и больше. Люди научатся, наконец, считать не на гектары, а на квадратные километры. И душой они будут становиться шире, иные психологические масштабы возникнут. Теперь не будет каждая межа, каждая пограничная канава наглухо огораживать мир латышского крестьянина.
Они уже подходили к тому месту, где лес подступал к самой дороге.
— Здесь меня однажды хотели убить, — сказал Гаршин. — Один из этих людей на днях со слезами просил принять его в колхоз. Может быть, через некоторое время и примут. Раза три был у меня на станции. Сам все рассказал и просил прощения.
Недалеко от исполкома мальчишки гоняли на лугу мяч. Заметив Гаршина и Эльмара, один из них бросил игру и побежал на дорогу.
— Дядя Володя, верно, что вы от нас уезжаете? — степенно спросил паренек. Он поздоровался с Гаршиным и Эльмаром за руку, как взрослый.
— Правда, Петерит, придется. Но это ведь не так далеко, я буду приезжать в гости, да и ты сам, если не забудешь старого друга, кое-когда приедешь погостить недельку-другую.
— Вам, значит, здесь не нравится, да?
— Нравиться-то нравится, да нельзя оставаться.
— Теперь мне не позволят ходить в МТС, — грустно сказал мальчик. — И на тракторе ездить…
— А ты любишь на тракторе ездить? — спросил Эльмар.
— Ох, и люблю! — с жаром воскликнул Петерит.
Весной ему исполнилось девять лет, он уже перешел во второй класс, а теперь, пользуясь каникулами, проводил целые дни в лесу и в поле. Он уже почернел от солнца, зато выгоревшие волосы стали белыми как лен.
— Ну, если так, приходи завтра на станцию, — сказал Эльмар. — Вместо дяди Володи теперь там буду я. Давай твою руку — будем друзьями.
Сначала Петерит вопросительно поглядел на Эльмара, — может быть, шутит? Но, встретив добродушную улыбку, положил свою коричневую исцарапанную лапку на большую ладонь Эльмара и строго спросил:
— Честное слово?
— Честное слово, — ответил Эльмар.
Сессия волостного совета происходила в Народном доме. На повестке дня стояло два вопроса: подготовка к уборочной кампании и ремонт школы. По первому вопросу докладывал председатель волостного исполкома Лакст. Конец зимы и начало весны были неблагоприятны для озимых: после ранней оттепели ударили морозы, потом опять потеплело, а через несколько дней выпал снег. Часть посевов пришлось переборонить и дать им подкормку, чтобы обеспечить урожай.
Прения были оживленные: выступали многие колхозники, участковый агроном и председатели обоих колхозов. И хотя говорили они как будто о разном, но одна мысль пронизывала все речи:
— Урожай ни в коем случае не должен быть ниже прошлогоднего!
Секретарем сессии избрали Ирму Лаздынь, и работы ей хватило до самого вечера. Когда закрыли сессию, к ней подошла Марта Пургайлис и пригласила пообедать.
— Вы так с ног свалитесь, надо немного подкрепиться.
— Ох, и не знаю, еще не кончила протокол переписывать, — озабоченно сказала Ирма.
— Успеется. Завтра ведь уезжает Владимир Емельянович. Посидим с ним в последний раз.
— Да, тогда, конечно…
Эльмар после сессии ушел в МТС, а Гаршина задержали в Народном доме товарищи. Все знали, что он уходит из МТС, и каждому хотелось на прощанье сказать что-нибудь душевное человеку, которого в волости полюбили, как родного.
— Хорошо, что вы остаетесь в нашем уезде, — говорили они. — Значит, будем встречаться. Не забывайте нас, товарищ Гаршин, приезжайте почаще. Мы вас все равно своим считаем.
Гаршин и сам не ожидал, что будет так взволнован и растроган этим прощанием.
После, сидя за столом вместе с Мартой, Ирмой и Лакстом, он снова испытал это волнение. Он и правда чувствовал себя здесь, как в родной семье. Он мог уйти отсюда со спокойным сердцем: Марта, Лакст, Эльмар — смена надежная, с ними можно быть спокойным за волость.
Правда, осенью Марта Пургайлис поедет в Ригу и поступит в двухгодичную партийную школу, но здесь остается Лакст, остается крепко спаянная партийная организация, остается молодой колхозный актив. Марте и не придется возвращаться на старое место, после школы она сможет выполнять любую работу в уездном масштабе. Даже Ирма выросла на его глазах. Счетовод из нее получился образцовый, ее все колхозники уважают. Драматический кружок, которым она руководит, завоевал на смотре художественной самодеятельности первое место по уезду и принимал участие в республиканском смотре. Способная девушка. Ее уже приглашали играть в уездном городе, а она не захотела, отказалась. И если хорошенько рассудить, — правильно сделала. Здесь интереснее работать. Но почему временами у нее такие грустные глаза?
