На следующий день после пожара председатель колхоза Шкинейс объявил Виестуру, дескать, судьба позаботилась, чтобы ключи от одного фабричного производства дома у него до сих пор завалялись, — вон гляди, на столе лежат. Правление, правда, пока не собиралось, но если этот дом не отдадут Виестуру с его пятью дочерьми, можно считать, у него, председателя, всякое соображение сквозняком повыдуло. Короче говоря, Виестур со своей семьей может готовиться к новоселью. Виестур поблагодарил, сказал, что поразмыслит, а Шкинейс, в свою очередь, заметил, что размышленье вещь хорошая, на сей раз, однако, пусть не слишком ею увлекается.
Вечером Виестур вызвался отвезти Валию в магазин за свежим хлебом. По дороге будто ненароком отклонился в сторону к так называемым фабричным домам. В общем это был в чистом поле выросший жилой район колхозного поселка. Примерно год назад съехались сюда экскаваторы, бульдозеры, краны, синие прицепы-теплушки. Первый десяток домов уже был готов — одинаковыми кубиками выстроились в ряд с крутыми крышами под красным шифером. Конец улицы, откуда началось строительство, вид имел вполне благоустроенный. И дома казались добротными— одни белым кирпичом облицованы, другие из бетонных блоков.
Виестур притормозил машину и сказал, что ему нужно заскочить к Кривому Карлису, отпрыску в третьем колене ранее упомянутого Кривого Вилиса. Может, и Валия с ним заодно зайдет?
Кривая Зента с радостью провела их по новому дому, показала, какая у них кухня и какая кладовка, где помещается отопительный котел и как без особых хлопот заполучить горячую воду. Виестур в тех игрушечных комнатках перемещался, опасливо вобрав голову в плечи.
— Ну, что скажешь? — спросил Виестур Валию, когда они опять сидели в «Жигулях».
Валия у него была жена умная, поняла с полуслова.
— Что тебе сказать… С одной стороны — сказка. Новое всегда есть новое. Горячая вода понадобилась, поднес спичку к газовой конфорке — и мойся себе на здоровье в ванной. С уборкой тоже просто. А с другой стороны… Для большой семьи, как наша… Там негде укрыться, некуда забиться. Все друг к дружке приклеены, привязаны. Нания на каждом шагу будет у меня поперек дороги, а я у Нании. Если она, конечно, собирается в Зунте остаться, а может, захочет в Ригу к Зэте или Элмару. У Зэте своя квартира, и чернявый мальчонка Нанин по душе.
— Мда-а. — Легко в руках у Виестура крутилась хрупкая баранка, выражение лица задумчивое, сосредоточенное. — Из планочек сколочен. Славный сигарный ящик, честное слово. Разболится живот, того гляди, как бы дом ветром не сдуло.
На том дискуссия о местожительстве не закончилась. Байба и Марите полагали, что в фабричный дом следует переехать безо всяких колебаний. Жить в новом доме считается шиком. Девочки из новых домов только между собой дружат и других в свой клуб не принимают. Жить в новом доме так же здорово, как, скажем, носить джинсы фирмы Левис или гулять по Зунте с пуделем, афганской борзой, эрдельтерьером или на худой конец с доберманом-пинчером.
Элмар, недавно получивший кандидатскую степень, работал в одном из рижских научно-исследовательских институтов. Был женат на лаборантке того же института. Снимали комнату в районе Чиекуркална. Детей пока не было. Свою точку зрения Элмар изложил в письме: «Поскольку я ушел из дома и в деревню возвращаться не намерен, у меня по этому вопросу нет права голоса. Все же ваш уход с хутора «Вэягалы» и меня затронет. В Риге я пока на птичьих правах. До сих пор я жил в уверенности, что за спиной всегда Крепость, дверь которой днем и ночью для меня и Сандры открыта. Хотя бы в праздники, на летний отпуск. В новом доме вам самим едва места хватит. Конечно же мне будет жаль».
Раймонд был строителем, колесил по всей Латвии. Прописан был в Валмиере. Женился, разводился, опять женился. Детей воспитывали родители жен. «В принципе я за новый дом, — сказал он. — Но ведь нет в нем той квадратуры, чтобы крестьянин мог крестьянской жизнью жить! Разве есть там прихожая, где мокроступы после коровника скинуть? Кухонька тесная. На плиточке ихней котел картошки поросятам не сваришь. С коровником тоже не все до конца продумано».
Прибывшая из Риги Скайдрите с грустным видом обошла обгоревшую Крепость.
— Брошенных домов предостаточно, — сказала она. — Прибавится еще один. Это в порядке вещей. Сколотить новый дом, конечно, проще, чем возиться со старым. На время, может, это выход. Но только на время.
— Это как же понимать? — Каждое слово сестры Виестуру казалось важным.
— В тот день, когда деревня окончательно перейдет на квартирную систему, ее спокойно можно будет отпевать. Квартирный дом лишен прочной памяти поколений, и квартира не требует потомственных обязательств.
Когда спросили мнение Солвиты, она ответила так:
— И я люблю считать звезды. Мне нужна дедушкина крыша.
Всякую свободную минуту Виестур проводил в погорелом доме, вроде бы собирал разбросанные вещи, а на самом деле частенько ловил себя на том, что под благовидным предлогом предается праздным мечтаниям. Как ни странно, только теперь, когда дом лишился крыши, он разглядел в нем много такого, чего прежде не замечал. Дверные петли оказались искусной работой кузнеца-умельца. Печь в так называемой комнате Элизабеты из голландских изразцов сложена. Под отколупнувшейся краской открылись дубовые полы — и какие! А тут — ты смотри! — на дверной притолоке погодно отмечался рост кого-то из Вэягалов. Это мог быть и отец его Паулис или дядя Петерис. А вот на этой печной лежанке лет через двадцать могла бы Валия греть свои кости…
Он немало удивился, обнаружив, что в различных местах старого дома ему в голову приходили одни и те же мысли, воспоминания; так, в прихожей, у вешалки, он всякий раз смотрелся в зеркало и думал: кто ты такой? А проходя под лестницей, всегда касался ладонью телесной гладкости опорного столба — и перед глазами почему-то возникала одна и та же картина: осколки любимого блюдечка Зэте и опечаленная мордашка смуглолицего Яниса Вэягала, ее сына.
Неделю спустя Шкинейс спросил, так что он надумал. Виестур ответил, вопрос серьезный, нельзя ли подумать еще три дня.
— Хорошо, — сказал председатель, — подождем до понедельника.
Воскресным утром Виестур пешком отправился в Зунте. В глубине подсознания смутными тенями, как рыбы в воде, когда смотришь с высоты моста, снова ли догадки относительно цели этого похода. Уже несколько дней его томило желание переговорить с Петерисом, а в то же время ужасно не хотелось встречаться с Леонтиной. «Эта тетушка мне совсем не по нутру, — рассуждал он, — опять уморит своим нескончаемым трепом». Леонтине уже было за сто. После поездки в Англию, откуда она вернулась с прахом Индрикиса, ее было не узнать. Ходила с палочкой, зимой и летом куталась в драную шубейку. Однако по-прежнему красилась и пудрилась.
Петерис отпраздновал свой семьдесят шестой день рождения, но в противоположность Паулису, в этом возрасте лишившемуся подвижности, был все еще бодр и деятелен. В консервном цехе точил ножи, в хозяйстве Гунара возделывал сад и огород, а когда Гунар отбывал в дальние рыболовные туры, топил в новом доме котел. И все бегом, вприпрыжку, обратно в Особняк — покормить свою козу Левкою, присмотреть за хозяйством Леонтины.
Договор о розыске Ноасова наследства оставался в силе. Исключая холодное время года, когда земля промерзала, дважды в неделю, как посмеивался Петерис, он отрабатывал за жилье. Давно изуверившись в том, что клад будет найден, Петерис копал понемногу, больше по привычке и, разумеется, еще потому, что начатое дело бросать негоже. Комичная сторона истории со всей наглядностью раскрылась примерно неделю назад, когда Леонтина, увидев Петериса с лопатой за работой, осведомилась: «А это что за раскопки?» Услыхав, что Петерис уже второй десяток лет разыскивает клад Ноаса, Леонтина спохватилась: «Ну да, ну да, все верно».
В то воскресное утро, подходя к Особняку, Виестур к немалому для себя облегчению убедился, что в дом заходить не придется. Петерис крутился в саду и, заметив Виестура, еще издали крикнул:
— Вот кстати, вот хорошо, а ну иди скорей. Помощник требуется.
Той ночью на вечнозеленые пастбища запредельного света ушла Левкоя, коза Петериса, во многих отношениях скотина примечательная. Пятнадцать лет исправно снабжавшая хозяев молоком, свой шестнадцатый год Левкоя провела на заслуженном покое, лишь изредка вставая на все четыре ноги, остальное время полеживая в углу коровника и пощипывая подносимые Петерисом лакомства.
— Яму и сам могу вырыть, — сказал Петерис, — а нести лучше на попоне — каждый за свой конец.
Долго ломали голову, где яму копать, скотина на совесть откормлена, не коза, а буйволица, могила нужна основательная. Наконец решили: наиболее подходящее место на границе участка — под серебристой ивой. Когда яма была почти уже вырыта и Петерис пустился в объяснения, чем коза от черта отличается — у той рога изогнуты назад, в то время как у черта они вперед загнуты, — под россыпью белых песков лопата обо что-то царапнулась. Несколько минут спустя стало ясно, что они наткнулись на обвязанный куском кровельного толя большой сверток.
