Утром, когда стало достоверно известно, что деньги украл Минаков, и что он утонул во время попытки уйти от погони, и что половина награбленной суммы выловлена, высушена, отутюжена и водворена в заводскую кассу, Леночка, вся красная, возбужденная, прибежала к Громову в кабинет.
– Ну?! Теперь ты веришь?
Евгению Семеновичу ничего не оставалось, как сказать:
– Верю.
– Значит, ты берешь меня с собой?
В любую минуту в кабинет мог кто-нибудь войти.
– Приходи вечером. Обсудим, – коротко сказал главный инженер, глядя на дверь.
Они встретились вечером и проговорили почти до утра. В заключение решили: Громов едет в Москву и, как устроится, забирает к себе Леночку. Это было решено вслух. А про себя каждый думал свое.
Кассирша: «Не возьмет – буду шантажировать всю жизнь. Изведу».
Громов: «Прочь из этого вонючего городишки, а там видно будет».
…И вот наконец до прихода московского поезда осталось всего несколько минут, он, Громов, стоит на перроне, улыбается, принимает цветы и одновременно укрощает взглядом находящуюся на грани истерики Леночку.
«Только не приходи провожать», – предупреждал главный инженер. Кассирша пообещала, но все же не выдержала, пришла.
Начались речи. Говорил заместитель Громова. Он говорил, что Евгений Семенович был талантливым организатором, отличным инженером, замечательным человеком. Заместитель произносил слова горячо, искренне. Громов знал, почему он так говорит. Заместитель радовался, что теперь становился главным инженером.
Держал речь и начальник райпотребсоюза, который достал Евгению Семеновичу капитанский китель. У этого проскальзывали печальные нотки. Громов обещал ему для нового дома списанную котельную, и вот теперь котельная горела синим пламенем.
Говорил еще кто-то. Громов слушал вполуха, поглядывая в сторону, откуда должен был появиться поезд. «Как на похоронах. Все фальшиво», – думал Евгений Семенович.
Единственный человек, который, наверно, искренне, бескорыстно жалел, что Громов уезжает из Петровска, был директор завода Иван Иванович Смыслов. Перед отъездом Евгений Семенович зашел к нему в больницу попрощаться. Ивану Ивановичу стало лучше. Он уже ходил по палате и чуть не расплакался, увидав Громова. Они посидели, помолчали.
– На заводе все в порядке, – сказал Евгений Семенович. – Вот только дача новая сгорела. Халатность строителей. Пришлось списать.
– Ну зачем тебе столица, Женя? – Иван Иванович первый раз назвал своего помощника по имени. – Ведь дело не в городе и должности. Лишь бы жилось хорошо. Разве тебе было плохо с нами?
– Хорошо, – ответил Громов, добавив в душе; «Пропади вы все пропадом».
– Эх, Женя, Женя… Все бежим, бежим… А зачем бежим, куда бежим? Все ищем, где лучше. Лучше, как известно, там, где нас нет. Человек должен делать лучше то место, где сам живет, а не бежать в поисках чего-то более соблазнительного.
– Все правильно, – сказал Евгений Семенович. Ему уже надоел визит, и главный инженер украдкой поглядывал на часы. – Только это все теория, а на практике получается…
– Так надо делать теорию практикой.
«Вот ты и наделал себе инфаркт и паралич, старый дурак», – подумал Громов, а вслух сказал:
– Так я пойду, Иван Иванович… Поезд скоро. Рад, что у вас все хорошо…
– Ну иди, только смотри, как бы хуже не было…
– Не будет хуже, – вслух сказал Евгений Семенович («Тьфу, тьфу», – про себя).
– Если что – к нам…
«Скорее под поезд», – мысленно ответил Евгений Семенович. Они поцеловались. Потом Смыслову стало плохо с сердцем, прибежала сестрами Громов торопливо ушел.
«Да, Смыслов – мечтатель, романтик. Такие тянут воз, пока не упадут. Ничего не видят, не понимают в жизни. Умрет старик через пару месяцев», – думал Громов, поглядывая в сторону юга.
– Идет! – заорал кто-то.
Послышался свист, потом стук колес подходящего состава. Духовой оркестр грянул было сгоряча похоронный марш, но потом спохватился и торопливо преобразовал марш в быстрый фокстрот.
Похоронный марш словно ударил Громова. Он повернулся, схватил свой чемодан – все барахло он бросил на квартире, взяв лишь самое необходимое, – и побежал к вагону с номером четырнадцать. Евгений Семенович понимал, что поступает нетактично, невежливо, даже странно, но ничего с собой не мог поделать. Ноги сами несли его – скорее, скорее отсюда!
Толпа побежала за ним. Оркестр сбился с ритма, заиграл растерянно вальс, потом снова фокстрот, сам собой вылез похоронный марш. Дирижер-старичок безнадежно махнул рукой и предоставил своим подопечным играть что хотят.
Пассажиры прибывшего поезда с удивлением высовывались из окон, волновались…
– Что здесь происходит?
– Кого-то хоронят.
– Тело будут грузить? Разве можно мертвое тело грузить в пассажирский поезд?
Громов единым духом вскочил в вагон. Кто-то подал ему чемодан, охапку цветов. Поезд тут же дернулся. Перрон поплыл. Оркестр наконец сориентировался и грянул быстрый фокстрот. Толпа закричала, побежала по перрону.
И вдруг вперед вырвалась Леночка. С побелевшим лицом, сцепив зубы, она бежала рядом с вагоном. Поезд набирал скорость, а она все бежала и бежала, не отрывая глаз от лица Громова.
Потом все-таки отстала. Замелькали знакомые домики, гордо проплыла телебашня. Громов с удовольствием смотрел в окно. Ему нравилось, что наконец-то все это уплывает, проваливается в тартарары.
Кто-то дотронулся до плеча Евгения Семеновича. Он резко обернулся. Это был член комиссии сморчок-очкарик Володя.
– Разве вы еще не уехали? – удивился Громов.
– Как видите. Сидел в гостинице, читал.
– Что же вас задержало? Наверно, влюбились в кого-нибудь, – пошутил Евгений Семенович.
– Представьте себе, не влюбился, несмотря на все ваши усилия… Читал документы. Очень любопытны документы вашего завода.
– Что это значит?
– То и значит. Поговорим в Москве.
Что-то неприятное поползло по позвоночнику Евгения Семеновича, поцарапало душу, будто всхлип похоронного марша.
Громов прошел в свое купе, волоча цветы и чемодан. Сосед по купе, высокий пожилой человек профессорского вида, с любопытными глазами шестилетнего ребенка, вместо приветствия сказал:
– Это вас так чествовали? Здорово. Даже оркестр. Прямо позавидуешь. И цветы. Мне в жизни ни разу не похлопали. А я построил самую высокую в мире водокачку.
– Вот как? Это было трудно?
– Не скажу, чтобы очень, но я к этому шел всю жизнь.
– К водокачке?
– Ну да.
– Чрезвычайно интересно. А зачем?
– Хотелось.
– Очень любопытно. Сейчас вы мне будете рассказывать. И я вам поаплодирую. А для начала по маленькой на сон грядущий. Не возражаете?
– Нисколько.
Евгений Семенович открыл чемодан, вынул коньяк, пакет с домашними деликатесами, которые приготовила ему в дорогу Леночка, сходил за стаканами. Цветы он закинул на верхнюю полку.
– Вы, наверно, артист? – спросил сосед по купе.
– В некотором роде все мы артисты.
– Но не всех так провожают: играют фокстрот и бросают цветы!
– Вы правы. Однако и тем, кому играют, надо торопиться вовремя унести ноги, – вырвалось у Громова. – Однако выпьем за вашу водокачку.
– За водокачку не надо, – попросил профессорского вида мужчина. – А то я заведусь на всю ночь.
– Вам она так дорога?
– Смысл всей жизни.
– Вот как, – удивился Громов, разливая по стаканам коньяк. – Тогда за водокачку в фигуральном смысле.
– Как это понимать?
– У каждого своя водокачка.
– За это можно.
Они выпили и закусили. За окном бежали темные деревья. Поезд прогрохотал по мосту. Выплыла большая белая гора и стала поворачиваться боком, словно давая полюбоваться собой. Громов и строитель самой высокой водокачки в мире молча наблюдали за ней.
– Красивая гора, – сказал строитель.
– Да… Здесь начинаются Дивные пещеры, – сказал Евгений Семенович задумчиво.
– Что за пещеры? – заинтересовался строитель.
– Идут на тысячи километров. До самого моря.
– А почему Дивные?
– Удивительные.
– М-да, – сказал попутчик Громова. – Не хотел бы я в них очутиться. А ведь, может, кто-нибудь там есть и сейчас… Бр-р… Холод… мрак… и неизвестно, где выход. У них есть выходы?
– Конечно, есть. И много.
– Но главное – не знаешь где?
– Вот именно. И куда. И зачем.
Громов налил еще коньяку.
– Как это понимать? Философия? – спросил попутчик, с удовольствием морщась после коньяка.
– Да. Все как в жизни. У каждого свой лабиринт. И каждый думает, что знает, где выход. Вы вот уверены, что ваш выход – водокачка.
– Да, уверен. – Строитель откинулся на спинку дивана.
– Ложный выход. Он никуда не ведет. Подумаешь – водокачка. Лет через двадцать не станет вас, лет через пятьдесят наверняка рухнет ваша водокачка. И все. И пыль.
– Ну, знаете! Так рассуждать – не стоит жить! – с веселой укоризной воскликнул строитель и засмеялся молодым смехом.
