выбирай. Давно примечаю, нос воротишь от молота. Выбрал, стало быть.
- Да что ты, тятя! – покраснел парень. – Сёдня же откажусь!
- Посылают – иди. Дело стоящее. Я не против. Но чтоб без баловства у меня! Машина дорогая. Ей с умом руководить надо.
- Это тебе не мерином править, – назидательно подняла палец Фешка, но, не выдержав, прыснула смехом.
Гордей улыбнулся:
- А ты, хохотушка, в классы ходила?
- Не-е, – протянула девочка, – пимы у меня дыроватые.
- Починю. Эту зиму придётся поносить старые. Зато шубу тебе боярскую сработаем. Я пару волчишек споймал.
- Ну-у! – Фешка округлила глаза и набосо выскочила в ограду.
- Вот шалая! Простынет ишо! – и, будто вернуть сестрёнку, Прокопий вышел за ней следом.
- Ты где их изловил, тятя? – ведя сестру за толстую соломенную косу, не скоро вернулся он.
- У Волчьего буерака, – наваривая дратву, бросил Гордей. – Вечером освежуем. Шуба добрая выйдет.
- Как ты их, а?
- Так. Ты бы у коровы в стайке почистил. Накопил тут без меня, хозяин!
Починив дочери пимы, Гордей отправился в кузницу.
Рядом, стараясь попадать в ногу, шагал сын. Бросив школу, он давно уже помогал в кузнице. Пока Гордей выбирал заготовки, Прокопий смахнул с потолка куржак [2] и, вздув горно, подкачал мехами.
На приветливый огонёк горна тянулись выкурить по цигарке мужики... Раньше всех заглянул Панфило Тарасов, ширококостный сутулый старик с цыганистой бородой, прозванный Вороном.
- Бог в помощь! – истово перекрестился он; красная морщинистая щека при этом дёрнулась.
- Сами справимся! – сухо отозвался Гордей, не оборачиваясь. Сдвинув уголь, вынул раскалённую добела заготовку, казавшуюся в предрассветном сумраке маленьким метеором, кивнул сыну. Прокопий с радостной готовностью хватил кувалдой по зубилу и, следуя за поворачивающимся в клещах куском металла, стал нещадно его дубасить. Кузнец, где надо, поправлял сына, подстукивал молотком в лад. Вытянув заготовку в обод для тележного колеса, бросил её в горно: оставалось сварить концы.
Панфило прикрыл за собой поплотнее дверь и, заглядывая в лицо кузнеца снизу, заговорщически шепнул:
- Получил я, слышь, весточку от зятя. Поклон тебе шлёт.
- Ишь ведь какой памятливый! – усмехнулся Гордей и окликнул сына: – Заснул, что ли, Прокопий?
- Ишо пишет, скоро в гости наведается, – придерживая парня за руку, торопливо пришёптывал старик, шоркаясь о наковальню.
- Твой зять – твои заботы. Моё дело сторона.
- Это как, слышь, понять?
- А вот так, – сердито пристукнул молотком Гордей. – Ты меня в это дело не впутывай! Однеж у меня скирда сгорела, дак Петьша твой пуда хлеба взаймы не дал, а тут дружка вспомнил. Я вечор изловил двух таких дружков.
- Ты что, Гордей! – не поняв его, попятился старик. – Души в тебе нету, что ли?
Погоди, Прокопий! Ты вот что, старый ворон, остерегайся душу мою трогать. Изъязвлена она у меня! И так по вашей милости подкулачником ославлен, хоть за всю жизнь свою трёх штанов не износил.
Что-то бормоча под нос, старик не по годам шибко сиганул через порог.
Будто сговорившись, один за другим входили мужики. Первым – председатель сельского Совета Вар лам Сазонов. Из-за его спины выглядывала востроносая физиономия Мити Прошихина, хмурое, в сизых прорезях лба лицо Пермина, плутовато щурил выцветшие глаза Коркин.
- Здорово, кузнецы! Как куётся? – перекрывая певучий гул, зычно заговорил Сазонов.
- Что ни удар, то шишка, – проворчал Гордей.
- А вы не торопитесь. Торопитесь, вот и шишки, – приспустил веки Варлам.
- Торопиться ему некуда! – выдвинул сухое плечо Пермин. – Дружки торопились – теперь вон где! А этот ловок – уцелел!
- Ботало ты коровье, Сидор! Прилип репьём – и колешь, и колешь. Сам-то хоть знаешь за что? – с терпеливым недоумением спросил Ямин.
- Спроси иглу, зачем тычет, – разве она ответит? – хохотнул Евтропий. – Колет – стало быть, шьёт.
- Шить-то шьёт, да что выйдет, – чуть приподнял веки Сазонов.
- Что-нибудь необходимо выйдет... Может, как у той девки: шила милому кисет, вышла рукавица, – ввернул Прошихин, намусоливая цигарку.
- Что ни сошью, мне носить, – вспыхнул Пермин. – Ты бы, Митыпа, не встревал в этот разговор, не твоего ума...
- Не подтыкивай меня, Пермин! – Митя в сердцах смял цигарку, рассыпав табак. – Я не хуже тебя активист. В этом деле заслуги имею.
- А с тобой, Ямин, у нас разговор особый! – отодвигая его, хрипло сказал Пермин.
Хоть бы людей постеснялся, – привстал Евтропий. В глазах завечерело. – Совсем уж осатанел!
- Такому дай власть – враз к стенке поставит! – Митя озадаченно сдвинул на затылок шапчонку: не перегнул ли?
- Всему своё время! – пообещал Пермин и выскочил на улицу, оставив на закопчённой стене колеблющуюся тень пламени.
Мгновение все молчали, рассаживаясь по углам.
- Похоронили кого? – под навес, стуча посошком, проковылял Семён Саввич Сундарёв.
- Вроде того, – мотнул головой Прошихин. Шапчонка сдвинулась на лоб. – Где Пермин, там завсегда разлад...
Прокопий дёрнул за рычаг, соединённый с мехами цепкой. Вспорхнули искры.
- Дурное слово кобыле под хвост! – пристукнул костылём дед Семён, устраиваясь на скамеечку, которую кроме него никто не занимал.
- Ладно бы – одно слово, – прикуривая от уголька, задумчиво сказал Коркин. – От слова вред невелик...
- Это как сказать! – возразил Митя. – Слово, оно, конечно, не топор, однако рубануть может за милу душу...
- Наши-то слова дале кузницы не идут, – Евтропий с наслаждением затянулся и выпустил беловатый дым.
- А мне иначе нельзя: из активистов выпрут! – Митя вскинул голову, шапка налезла на самую шишку над бровью.
- Ку-ку! Ку-ку! – прокуковал дед Семён. – Таку птаху знаешь? Не родня тебе?
Митя расхохотался.
- Та хоть в чужие гнёзда не гадит.
Опять заговорила кувалда, вминаясь в железо. Оно ползло по наковальне, изворачивалось, норовя вырваться из щипцов, натужно жаловалось, стонало...
- Четыре раза грабили! – с хрипом опустил голову Ямин. – Напоследок – под
