как-то восхищенно-задумчив, тепел, и враз осекся. Хрипло, почти шепотом, сказал:
— Нежная очень… А ты рабочий парень. И девушку бы тебе… такую, чтоб уважала тебя и труд твой.
Буров замолчал, растерянно гладил ладонью прохладную клеенку на столе и снова, как и всегда, разговаривая с повзрослевшим сыном, думал боязливо: а как он, ценит ли отца, видит ли в нем мудрого родного человека, учителя? Его очень беспокоило это, ему непременно нужно было знать об этом.
Он радовался потаенно, видя, что сын приходит с работы, точно ничуть не устав, весело шутит с матерью, умывается и, поужинав, садится за учебники. Вспомнил Буров, как два года назад Борис пришел домой с аттестатом зрелости. Буров вышел ему навстречу, неловко и обрадованно смеясь:
— Ну, здравствуй, инженер!
Сын, тоже неловко улыбаясь, взял отца за руки. Так, держась за руки, вошли в дом. А дома Борис спросил серьезно:
— Почему инженер-то?
— А то как? Голова-то у тебя, слава богу! В этом вот документе лишь две «четверки», а то все «пять». Сталеплавильных дел инженер, шутка ли!
Сын все так же серьезно и солидно сказал:
— Посмотрю еще.
— Как?! — перебил он сына, побелев. — Чего смотреть, в институт — и конец!
Борис отошел в угол, не обертываясь, упрямо повторил:
— Посмотрю еще.
И неожиданно обернулся, заговорил досадливо и упрямо:
— А если не понравится? Если не мое это дело, тогда что? Пойду в цех, поработаю, а там решу, как дальше.
Буров тогда огорчился, а немного погодя испытывал довольство, что сын, еще мальчишка почти, а так умно рассуждает, серьезно на жизнь смотрит. Но потом снова затревожился, услыхав однажды, как соседский парень, после школы работающий резчиком металла на прокате, рассуждал:
— Мне обязательно надо два года поработать.
Когда Буров изумленно поинтересовался, почему он так решил, парень тоже изумился:
— Не знаете? Так легче в институт поступить.
И обеспокоился Кузьма Алексеевич, думая: что, если и Борис хитрит, ищет дорожку полегче и с черного хода норовит в жизнь войти?
…И вот он строго и вопрошающе глядит в глаза сыну, глядит долго и пристально.
— Как жить-то будете? Говорили об этом?
— Говорили, отец. Как все люди живут. Чтоб не числиться рабочим… а по-настоящему…
— Вот-вот, чтоб не числиться рабочим, — одобрительно сказал Кузьма Алексеевич.
— Ты не смотри, отец, что она хрупкая, маленькая. Сколько силы в ней! Не захотела жить у себя, приехала сюда, к нам на комбинат. Трудно ей без родителей, а духом не падает. Город наш любит, завод и людей любит…
Буров слушал сына, и очень хотелось ему, чтобы то, что говорил Борис, было правильно. Радовался, что сын умеет видеть в людях хорошее, старается видеть это хорошее, и о подруге сына он вчуже подумал с одобрением.
И все-таки, когда Борис ушел на кухню, снова набежала тоска. Вспомнил, что сын, кажется, твердо решил жениться, и снова появилось какое-то недоверие к этой вот маленькой Танечке. Потом вспомнился разговор с начальником цеха и его обидные слова. И щемяще и все круче прихлынывала обида: вот считал, что жил правильно, и уважение, и почет — все было. А оказалось, жил-то на окраине, тихо и захолустно жил. Вот сыну хотел подсказать, как жить. А он не слушает, по-своему хочет устраиваться…
Когда начал засыпать, вдруг скользнула мысль: «А вот у меня разговор к тебе, сын, важный, принципиальный. Поговорим!»
5
Вечера опускаются на окраинные улицы тихие. Закатом высветлены окна домов, еще зеленее кажутся на затухающем солнце деревца в палисадниках, крупные недолгие тени разлегаются в переулках. Прогремит вдруг трехтонка, подняв серую теплую пыль, и вот уж машина затихает где-то в глубине улицы, а пыль медленная-медленная садится на широкие листья возле заборных лопухов, на гусиную травку…
Буров вышел за ворота отдохнуть, встретить с работы сына. Закурил и, медленно пуская дым, задумался. Направо уходила улица с травяной прозеленью, широкая, точно площадь, с домиками, похожими один на другой черепичными крышами, обмазанными и выбеленными боками, палисадниками напротив окон. А там, дальше, каменные дома, светлооконно глядящие друг на друга, а там, за рекой, начинается комбинатовская стена, за стеной в коксовом едком тумане — цеха коксохима, дальше — трубы мартеновских цехов, нацеленные в небо…
С той стороны, накатываясь на тишь, доносится приглушенный шум. То чудится в нем, как зазывно гудят мартеновские печи, то слышны ухающие удары «шаров» в копровом цехе, разбивающие сгустки металла, то вдруг доносятся голоса людей, то воздух пронзает далекий звонок трамвая.
Мимо проходили соседи со смены, здоровались, спрашивали:
— Отдыхаешь, Алексеич?
— Жду сына, — отвечал Буров.
— И-и! — протянул старик Курлов. — Получка сегодня. Непременно задержутся.
И как бы оправдывая, произнес:
— Вить молодые.
Уже начинало темнеть, когда Борис показался в конце опустевшей улицы. Шел один, пригнув по-отцовски голову, заложив за спину руки. Не торопился. Бурову показалось: Борис слегка пошатывается. Рассердился и обиделся, что вот сидит и ждет сына, а сын где-то был с приятелями, выпивал.
Когда Борис подошел ближе, Кузьма Алексеевич свел строго брови, поджал губы и поднялся.
— Долго что-то. Говорили, получка сегодня.
— Нет. Деньги послезавтра.
«Не пьян!» — обрадовался Буров. Лицо сына было серьезное и немного усталое. Они прошагали через двор к крыльцу — сын впереди, крупно и неторопливо, отец позади, семеня и отставая.
Борис скинул с плеч куртку, повесил на гвоздь в передней, сел на табурет, снял сапоги. Молчал. Также молча умывался. И пока мать готовила ужин, ушел в большую комнату. И тогда только сказал отцу деловито:
— Разговор был серьезный, отец. Решили с ребятами учиться жить и работать по-коммунистически… И бригада наша будет называться коммунистической.
Буров неожиданно разволновался, запотел.
— Ответственность!.. Чувствуешь? Как-то на лекцию отправился в заводской клуб. Лектор и говорит: в стране Советов построен социализм. Слушаю и думаю: я строил не просто комбинат и руду плавил, а социализм строил; честно могу людям в глаза глядеть — строитель, не нахлебник, не обуза рабочему классу… А вот придет день такой, когда ты скажешь: а коммунизм я строил… Ишь ты, как получается!!!
Он отер горячий потный лоб и придвинулся к сыну:
— Неспокойно мне… Хотел потолковать с тобой. На окраине живем, далековато.
Борис рассмеялся:
— К осени квартиру получим, отец, на проспекте Металлургов. Хорошую, трехкомнатную, с балконом и газом.
— Да не про то я… Зачем это?
— Хозяйство жалко? Не жалей, отец!
Жена позвала ужинать. Кузьма Алексеевич не сразу пошел, остался в комнате один.
«Не о хозяйстве я пекусь», — говорил он мысленно, силясь уяснить себе что-то важное, но мысли мешались в беспорядке, и это важное так и оставалось непроясненным, нерешенным.
6
Дня
