С у л т а н С а у р а н:
Поверь, моя Бопай, моя орлица,
Не самый слабый, мог бы я решиться
И взять себе под руку край степей,
Но жажды власти нет в душе моей
И не о ней я думаю в гордыне.
К тому ж любая власть — весы, и ныне
Моей другая чаша тяжелей.
Мне мысль иная в голову пришла.
Есть человек один достойней прочих
Из рода Усеке...
Б а т и м а:
На ханство прочишь
Ты не Абулхаира?
С у л т а н С а у р а н:
Иншалла!
Б а т и м а:
Но ты бы Жадиге спросил вначале.
Они уступят власть свою едва ли.
Что объяснишь ты всем им пятерым?
С у л т а н С а у р а н:
Хоть и не просто все, но достижимо.
Есть сила за избранником моим:
Я и родитель твой, а вместе с ним
Могущественных шесть родов Алима.
Останется смириться остальным.
Б а т и м а:
В Абулхаире бы не обмануться!
Прозреешь да исправишь ли потом?
С у л т а н С а у р а н:
Я в нем уверен, как ни в ком ином.
И роды все вокруг него сомкнутся.
Он мудр и трезв, он истинный джигит.
Все силы только он объединит.
Чтоб стал казахский род непобедимым,
Абулхаир назначен нам судьбой!
Б а т и м а:
Его я как-то видела с тобой.
Он показался злым и нелюдимым..
С у л т а н С а у р а н:
Да нет, Бопай, он вовсе не такой.
А, впрочем, с этим делом решено.
Б а т и м а:
Но, милый мой...
С у л т а н С а у р а н:
Другого не дано.
Я в твой аул поеду самолично.
Б а т и м а:
Но разве ехать самому прилично,
Опередивши сватов, мой султан?
С у л т а н С а у р а н:
Что делать, ныне на свое несчастье
Я сватом и отправлюсь, Бопайжан,
Когда на это ты мне дашь согласье.
Б а т и м а:
Но я дала согласье и давно...
С у л т а н С а у р а н:
Бопай, нам вместе быть не суждено.
Б а т и м а:
Но мне, поверь, никто другой не нужен.
С у л т а н С а у р а н:
Абулхаир достойным будет мужем.
Б а т и м а:
Слаба моя девичья голова.
Не понимаю, как это возможно?
Ужели обещанья и слова,
Все, чем мы дорожили, было ложно?
С у л т а н С а у р а н:
Нет, Бопайжан, правдиво наше слово,
Что было, это не обман, не сон.
И сам я неизбежностью сражен,
И все же благо племени родного
Дороже счастья нашего былого
И будущего; нет пути иного,
Чтоб сел Абулхаир на ханский трон.
Б а т и м а:
О, Сауран, мне слышать это странно.
Как ни глупа, я вижу путь иной.
Я брошусь в ноги, и родитель мой
Посадит на престол любого хана
Во имя счастья дочери родной.
С у л т а н С а у р а н:
Бопай, я знаю: это все слова,
И отказаться мы должны от счастья.
Без брачных уз, без кровного родства,
Кто наделит Абулхаира властью?
Б а т и м а:
Ужель случилось все это со мной?
И тот, кто был звездою лучезарной,
Торгует мною, как купец базарный,
Для собственной корысти иль чужой!
С у л т а н С а у р а н:
Отец твой волю дочери любимой
Дал не затем по доброте своей,
Чтоб безрассудно пользоваться ей,
А чтоб скрепить все шесть родов Алима.
Сама ты знаешь: тридцать сыновей
Для власти тридцать золотых гвоздей,
Забитых, чтоб была неколебима.
Дочь любящая, будь отцу под стать.
Будь золотой веревкой, чтоб связать
Все узы ханской власти в час желанный.
И вряд ли выше будущего хана
Для твоего отца найдется зять.
Б а т и м а:
Куда ж теперь мне: в петлю или в воду?
Твои объятья жгли меня, джигит,
Но ты — торгаш, чье слово леденит.
Все отдала я, но тебе в угоду
Я все же не отдам свою свободу.
С у л т а н С а у р а н:
Бопай, кто о свободе говорит?
Едва родились мы, и в колыбели
На шею нам уже хомут надели.
За все мы платим дорогой ценой.
Когда-то племени земли родной
Случилось на три жуза разделиться,
А завтра мы разделимся на тридцать.
А стать нам надо силою одной.
Казахи, мы должны объединиться
И каждый должен чем-то поступиться
Во имя цели этой — не иной.
Б а т и м а:
И порешил ты поступиться мною!
Свободен ты, как хочешь поступай.
И если не твоей мне быть женою,
То все едино...
(Плачет.)
С у л т а н С а у р а н:
Замолчи, Бопай!
Я думал, что из ценного металла
Та создана, кого я так люблю.
А ты не отличаешься нимало
От тех, кому лишь слезы лить пристало.
Не плачь, молчи! Терпи, как я терплю.
Б а т и м а вытирает слезы, суровеет. Гаснет свет и сразу высветляется одна Б а т и м а. Она в траурных одеждах, как в первой картине.
Б а т и м а - х а н у м:
Терпи, и я, послушная, терпела,
Хоть знали и за тридевять земель,
Могла я быть такой, какой хотела.
Ужели это я всю жизнь терпела,
Я, до кого дотронуться не смела
И в холод зимний лютая метель?
Сказали мне «терпи», и я терпела,
Укладываясь — хоть и не хотела —
Как в муравейник, в брачную постель.
Того я не спасла, кого жалела,
Кого любила, с тем я быть не смела...
А время шло, вия свою кудель...
Снова затемнение. На этот раз высветляется с у л т а н С а у р а н. Он закован, как в первой картине.
С у л т а н С а у р а н:
«Терпи»,— сказал я женщине любимой,
Сказал, вонзил ей в сердце нож незримый.
Я думал: все оправдывает цель.
Той целью ослепленный и влекомый,
Кого любил, я отдал сам другому.
И все-таки от цели был далек.
Всем, что любил, пожертвовал. И что же?
На раненого волка стал похожим,
Что лапу перебитую отсек.
Как волк, в безлюдье я блуждал, бывало,
И рану, что болеть не преставала,
Зализывал, и зализать не мог!..
Ханская ставка. Х а н А б у л х а и р и Б а т и м а - х а н у м.
Х а н А б у л х а и р:
Скажи мне слово, Батима-ханум!
Б а т и м а - х а н у м:
Я слушаю тебя, опора власти!
Х а н А б у л х а и р:
Нуждается сейчас мой слабый ум
В твоем совете и в твоем участье.
Б а т и м а - х а н у м:
Мой повелитель, с самых первых дней
Меня, делящую с тобою ложе,
Ты сделал тенью мудрости своей
И оттого я стала мудрой тоже.
Я не запомнила такого дня,
Когда б ты спрашивал о невозможном,
А при пустом ответе или ложном
Ты вразумлял и наставлял меня.
Х а н А б у л х а и р:
Да, если вьются ровно и согласно
От очага супругов два дымка, —
Лишь это из того, что здесь прекрасно,
Прекраснее всего наверняка.
Б а т и м а - х а н у м:
Сама я так же думала сначала,
Себя твоей советчицей считала,
И лишь совсем недавно поняла,
Что только слово мужа повторяла,
Не более чем эхом я была.
Все годы...
Х а н А б у л х а и р:
Мне казалось — ты смирилась.
Я думал, все, что было, позабылось.
Ужели до сих пор тебя гнетет
Твоя обида, боль былой печали?
Не спорю я — вначале был расчет.
Но разве мы с тобою прогадали?
Б а т и м а - х а н у м:
Я выросла на воле без забот,
Резвясь, как жеребенок годовалый,
Но все случилось к лучшему, пожалуй.
О чем жалеть, кто прошлое вернет?
Я стала не женою, богом данной,
И для того соединились мы,
Чтоб мой могучий род держал всем кланом
Один из четырех углов кошмы,
Где смертного провозглашают ханом.
Х а н А б у л х а и р:
Твой род — одной из четырех опор
Был мне всегда — и это каждый знает.
Но вот теперь — о том и разговор —
Твой род, что был опорой до сих пор,
Другие три опоры выбивает.
Б а т и м а - х а н у м:
Ах, сердце чуяло — грядет беда.
Ты говоришь о Жанарысе?
Х а н А б у л х а и р:
Да!
Б а т и м а - х а н у м:
Мой повелитель, братьями гордиться
Могу я всеми, у меня их тридцать,
Но Жанарыс — мой самый младший брат.
Он молод, всякое могло случиться.
Прости его, хоть он и виноват!
Х а н А б у л х а и р:
Молчи, ханум, не говори, не мучай.
Я сам легко простил бы, но навряд
Все байулинцы — этот род могучий,
Ответной крови не пролив, простят
Кровь воина, считавшегося лучшим.
Б а т и м а - х а н у м:
Мой повелитель, обыщи пути,
Уговори их, выкуп заплати.
Я знаю: ничего не пожалеет
За сына своего и наш отец.
