— Не пройдешь, окаянный! — Собрав последние силы, Какибай, словно пружина, бросился навстречу черной, бездонной пропасти.
И Ержан, и солдаты, находившиеся поблизости, увидели бойца, на четвереньках выбравшегося из окопа. Выползая, он припал на локти и издал душераздирающий, пронзительный крик боли. Вскочив, он бросился навстречу танку. Люди, затаив дыхание, смотрели на это единоборство — на человека и тяжелый танк, идущих друг на друга. Человек ударился о танк и взорвался вместе с ним. Осыпался, наполняясь землей, окоп. Танков становилось все меньше. Небольшая кучка оставшихся в живых солдат перешагнула грань смерти.
К бойцам, достигшим наивысшей точки напряжения, вернулись спокойствие, хладнокровие, мужество. Теперь не было спешки, суетливости, боязни. Каждый в упор смотрит на танки, метко целится по самым уязвимым местам.
Немецкие танкисты, сидя за толстым слоем брони, чувствуют свое бессилие в борьбе один на один с незащищенными людьми.
Самое страшное — у советских солдат кончаются боеприпасы. Бойцы подолгу по всему окопу ищут гранаты, бутылки.
Ержан не мог уйти с левого фланга, понимая, что основной удар направлен на этот участок.
Он был ранен — второй раз за этот день. Сделать перевязку не было времени, да и некому. Мертвая Раушан лежала на дне окопа, накрытая его шинелью. Он был в одной гимнастерке, но ему было жарко. Снег, падая на лицо Раушан, не таял, одна снежинка задержалась на ее ресницах. Держа гранату наготове, Ержан ждал, когда танк приблизится. Он видел, ясно различал каждый трак на гусенице. Целясь под гусеницу, он бросил гранату. С правой стороны показались еще два танка. Ержан побежал в их сторону. Солдаты бросили две гранаты, но не попали. Оба танка успели перевалить через окоп.
Танки прорвались! Все кончено! Мужество покинуло Ержана, он не мог понять, что с ним происходит. У здания станции танки были накрыты снарядами. Один из них загорелся, другой повернул назад.
Из-за леса выкатила шумная лавина танков, за ними бежала пехота. Ура! Это были наши танки, наше войско. Слезы брызнули из глаз Ержана.
— В атаку! — закричал он и выпрыгнул из окопа. Очень мало людей поднялось за ним, очень мало люден уцелело. Среди них Ержан признал Бондаренко и Картбая. За ними — еще два-три человека. И это все,что осталось от взвода.
Ержан пробежал впереди наступавшего из леса батальона шагов тридцать и как подломленный упал.
...Очнулся он утром. Три пули задели его, но ранения не были тяжелыми. Он потерял много крови, и его измотал, измучил продолжительный бой.
Очнувшись, Ержан увидел над собой темный деревянный потолок. Бездумно и спокойно он разглядывал его — каждую щель и каждый сучок. Все тело Ержана было охвачено ленивым томлением.
Но силы исподволь возвращались к нему. «Где же я нахожусь?» — подумал он. И в памяти всплыл нависший над его головой танк; один за другим оживали перед ним эпизоды вчерашнего боя.
В комнате кроме Ержана лежало пять человек. Двое из них — ближе к стене — тихо перешептывались. Этот шепот словно прояснил сознание Ержана. Он вспомнил, как из леса появились наши танки я за ними стена наступающих солдат, «Вероятно, тут-то я и упал, и меня отвезли в санбат», — соображал ой. Он снова увидел Раушан. Бескровные губы ее беззвучно выговорили его имя, и она закрыла глаза, ушла навеки. Сколько людей уцелело во взводе? Кто жив, кто пал? Какибай, увешанный гранатами, стремительно нырнул под танк и погиб. Щемящая боль стиснула сердце Ержана, он, пытаясь привстать, ударился о ручку носилок, застонал.
«Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант», — донесся до его слуха очень знакомый голос. Кто-то осторожно наклонился над ним. Апырмай! Ведь это Земцов! На глазах Ержана выступили слезы. Он лежал неподвижно, вглядываясь в лицо товарища.
— Жив? — едва слышно произнес Ержан.
Земцов молча кивнул головой.
— Вчера я вместе с вами угодил в санбат. Очень мы за вас боялись, но доктор сказал, что опасности нет. Здесь пять человек из нашего взвода. Борибай ранен. Сейчас его унесли на операцию. И Картбай ранен. Будто всего шесть человек от взвода в живых осталось. На улице дядя Ваня и Кожек стоят. Их к нам не пустили. Помните Ерофея Максимовича, старик, который вывел нас из окружения? Он тоже пришел проведать вас.
— Приподними мою голову.
Здоровой рукой Земцов осторожно приподнял голову Ержана.
В комнату, пригнувшись под низкой притолокой, вошел Мурат и остановился у порога, привыкая к полумраку после дневного света. Увидев Ержана, он подошел к нему, прижался лицом к его колючей щеке. Земцов принес табуретку. Мурат сдернул с головы ушанку и сел у носилок Ержана.
— Вот, глядишь, и выправишься, — сказал он и коснулся плеч Ержана. — Спасибо, дорогой, за боевую службу, — продолжал Мурат веселым голосом, и эти слова согрели сердце Ержана, А в сердце его было много горя: нет Раушан, нет политрука Кускова, Какибая, Зеленина.
Сдавленным голосом Ержан произнес:
— Ко мне товарищи пришли. Можно им войти?
И когда разрешение было получено, товарищи вошли, неловко и стеснительно ступая, и бережно, как хрупкую вещь, пожали здоровую руку Ержана. Вот Кожек. Вот Бондаренко. Вот и Картбай с рукой на перевязи.
— А тебя, Кожек, как всегда, избегают пули, — сказал Мурат.
— На этот случай пословица есть: в сорокалетнем побоище только тот погибает, кому это суждено. А если смерть не схватила меня за глотку, — стало быть, ей не дозволено.
Вошел лесник Ерофей Максимович:
— Ну, товарищи, горе наше минуло. По всем дорогам прут наши танки, как железная туча. Побежал супостат! По всему фронту наши наступают. На дорогах советских войск видимо-невидимо... Слыхал, сынок, обо всем слыхал. Сражались вы, как настоящие герои. Я ходил смотреть на подбитые танки. Дело хозяйственное. У колхоза нужда в железе.
Старика прервал появившийся доктор:
— Что за люди? Не разрешается входить посторонним, товарищи.
Мурат поднялся с табуретки.
— Им, пожалуй, разрешается, — сказал он.
Ерофей Максимович, покосившись на доктора, наклонился к Ержану:
— Я, сынок, много повидал на своем веку. Опять в огне русская земля. Но скажу наперед: не нас пожгут супостаты — сами они сгорят в этом огне. За вашей спиной, сынки, мать-Родина, как за каменной стеной. Так тому и быть.
КЛЯТВА
Драматическая поэма
Перевод с казахского Н. Гребнева
Х а н А б у л х а и р — хан Младшего жуза казахов. Позже — сардар (военачальник) всех трех жузов.
Б а т и м а - х а н у м (Бопай) — дочь главы одного из трех родов, составляющих Младший жуз. Позже — жена Абулхаира, ханум Младшего жуза.
С у л т а н С а у р а н — султан из старшей ветви ханского рода Жадиге.
С у л т а н Б а р а к — соперник Абулхаира в борьбе за трон Младшего жуза.
Б у к е н б а й — батыр и глава рода Керей из Среднего жуза.
Х а н С е м е к е — глава Среднего жуза,
Х а н К а ю п — глава Старшего жуза.
Б и й Т у л е — бий (судья) Старшего жуза.
Ж а н а р ы с — младший брат Батимы-ханум.
Т е в к е л е в — посол русской императрицы Анны Иоанновны.
С е й т к у л — посол хана Абулхаира при русском дворе.
Б и й М ы р т ы к — приближенный хана Семеке,
Х у н т а й д ж и — джунгарский предводитель.
Н а р т а й — подневольный человек, получивший свободу за проявленную храбрость.
1 - я д е в у ш к а
2 - я д е в у ш к а — подруги Батимы-ханум.
Темная ночь. Появляется одетая в траур Батима-ханум.
Б а т и м а - х а н у м:
О господи, нелепо создан мир!
Где все, что есть, меняется так скоро,
Где нас осиротил Абулхаир —
Надежда власти и моя опора!
Была беда — он выход находил,
А ныне, беззащитной, одинокой,
Кто мне прибавит мужества и сил?
Тот, кто меня до сей поры хранил,
Пал от руки жестокой.
Судьба мне ныне испытанье шлет,
Невесть куда меня она заводит.
Как дикий конь, мой вздыбился народ,
Где силы взять, чтоб удержать поводья?
Случилось хану замертво упасть,
И в жизни нашей все переменилось,
С могучих плеч мужских былая власть
На плечи женские переместилась.
Свалился тяжкий груз на плечи мне,
И все, что было, изменилось разом.
О господи, дай прозорливость мне
И от смятенья огради мой разум.
Пошли мне стойкость, разуменье дай,
И силу духа, и успеха в деле.
Но рвутся жилы, руки онемели.
Власть — ноша не для женщины!
Из темноты выходит закованный султан С а у р а н. За ним вооруженная стража.
С у л т а н С а у р а н:
Бопай!
(Батима-ханум вздрагивает, но не откликается.)
Дай слово, Батима-ханум, сказать.
Чтоб мне не умереть совсем безгласно.
