Мужчина презрительно усмехнулся.
— Про Генку Ворона слышал? Так вот, смотри, без баловства. Я этого не люблю. Хлеб у тебя есть?
— Был где-то.
— Вели к балагану.
В балагане стояло ружье. Генка Ворон взял его, сел, оба ружья положил рядом. Яшка из сумки достал ярушник. Генка Ворон нетерпеливо разломил его на две половины к жадно откусил от той и другой. Проглотил хлеб и снова кабил полный рот, запил чаем из котелка, что стоял возле и опухшего востра. Утолив голод, он попросил у Яшки кисет, завернул самокрутку я затянулся.
— Черный парень, тунгусоватый, что почту возит, чей будет?
— Димка… Шаманкин сын.
— Ятоки? Эта Красная Волчица в деревне живет?
Яшке тяжело стало дышать. Красная Волчица. Как же он раньше-то не догадался, что шаманка Красной Волчицей по тайге ходит? Вот дела.
— С Димкой не связывайся лучше.
— Что так?
— Известно, шаманское отродье. Парни с ним на медведя ходили. Говорят, его даже медведь побоялся тронуть.
— А Васька Воронов где?
— На фронте. Воюет. Командир. А Семена Фунтова убили.
Генка Ворон, опустив подбородок на колени, смотрел на потухший костер. Вспомнилось… Вот он мчится на коне по лугу. Ветер бьет в лицо. Пахнет вяленой травой. Луг переливается разными цветами, как волшебный кумалан.
Проходят годы. У деда в доме появляется Ятока, красавица шаманка. Генка дарит ей конфеты в коробочке. Ятока радуется, как ребенок. Жениться бы на такой, да боязно: шаманка. А вот Василий не побоялся. Он вообще шел напролом, как сохатый через марь. Где все это?
Генка Ворон поднял голову.
— Привезешь мешок муки. Дроби, пороху, свинца. Все это завтра на закате солнца положишь под бором у большого камня.
— А где столь муки возьму? — нерешительно возразил Яшка.
— Жить хочешь? Найдешь! Сегодня мы зарежем телку.
— А что я скажу председательше?
— Скажешь, волки задрали. О нас чтобы ни одна живая душа не знала. Сболтнешь — свинца отпробуешь. — Генка Ворон кивнул на ружье. — И здесь каждую тропку знаю. Хоть под землей найду. Завяжи в узелок хлеб.
Яшка суетливо завязал хлеб.
— Не забудь, что я тебе сказал. И не вздумай к камню кого-нибудь привести. Милиционер все у вас в деревне?
— Нет. Он в верховьях реки вас ищет.
— Пусть поищет. А ружьецо я тоже заберу. Себе другое справишь. Не забудь. На закате мы тебя ждем.
Генка Ворон зашел за балаган и как сквозь землю провалился.
Глава VII
Торопилась тетя Глаша к Семеновне. В руке треугольник от Гани. Прыгало сердце. Ровные строчки письма, да темные для нее. Рядом с тетей Глашей семенила Анюта.
— Это от дяди Гани письмо? — щебетала Анюта.
— От него, моя-то.
— Дай мне подержать.
— Сейчас никак нельзя. Еще потеряешь, а письмо важное, сердцем чую. Может, он вас с матерью ищет, а вы у бабушки.
— Я его буду крепко-крепко держать.
Тетя Глаша остановилась.
— На, подержи.
Анюта бережно взяла треугольник.
— Подержала, и хватит. Пойдем скорей. Сейчас нам Ятока прочитает.
— Дорогие мои, мама, Анюта и Слава, здравствуйте, — неторопливо читала Ятока. — Мама, я рассказал товарищам про судьбу моих дочери и сына, про то, как погибла их мать.
— Че я вам говорила? — оживилась тетя Глаша.
— Дай послушать, — одернула ее Семеновна.
— Летчики нашего полка поклялись отомстить за смерть матери Анюты и Славы. Сегодня они сбили пять стервятников. Так будет до тех пор, пока мы последнего фашиста не отправим на тот свет. Анюта и Слава, слушайтесь бабушку, помогайте ей во всем. Кончится война, мы все вместе махнем в Ленинград. Вы будете учиться, а я помаленьку летать.
Дима, ты — настоящий парень. От всех летчиков тебе большое спасибо. Мама, ты просишь, чтобы я берег себя. Не беспокойся. Я летаю высоко, за облака фашистам не добраться. Передай поклон от меня Семеновне. Спасибо Ятоке за заботу о тебе. Передай привет всем знакомым. Обнимаю. Твой Ганя».
Ятока передала листок тете Глаше. Тетя Глаша нежно погладила его.
— Че он про жену-то ниче не прописал? Кто она такая? Из каких мест была? Ты, Ятока, ниче не пропустила?
— Я пошто же пропускать-то буду?
— И в Ленинград собрался после войны. Я че там не видела? Вот горюшко-то…
— Это уж правда. Кого делать-то там, людей смешить? — поддержала ее Семеновна,
— И Анюту я никуда не пущу, — тетя Глаша прижала к себе девочку. — Я же на другой день помру без нее.
— Ты слышала, беда-то какая: волки телку задрали, — сообщила Семеновна.
— Надо же, — удивилась тетя Глаша. — Отродясь такого не бывало.
— Не бывало, — согласилась Семеновна. — Шатун-медведь как-то нападал на коров. А чтобы волки, да еще летом нападали на скот, такого не случалось. Мало им сохатых да оленей.
— Дима-то что долго не идет? — выглянула в окно Ятока.
— Пошел в поскотину за свежими конями, — ответила тетя Глаша.
— Я соберу на стол, — засуетилась Семеновна, — а ты, Ятока, за Любой сходи.
Вскоре пришли Димка с Любой. Димка за последнее время похудел, почернел еще больше. Он то отвозил почту на Громовой или Нижний полустанок, то мчался в ночь встречать почту.
— Проходите, садитесь за стол, — пригласила Любу с Димкой Семеновна.
— Спасибо, — кивнула Люба.
— Потом, моя-то, спасибо скажешь.
Димка посмотрел на Семеновну.
— Бабушка, у Кругловых беда — Серега погиб.
— Как — погиб? — не поверила Семеновна. — Он же не на фронте был.
— На границе погиб.
— О, господи, че делается-то на белом свете? — Семеновна теребила непослушными пальцами кончик платка.
— А ты, Дима, ниче не напутал? — спросила тетя Глаша.
— Письмо политрук заставы прислал. Японцы на нашу сторону банду заслали. Сергей со своим другом Бадмой Ренчиновым в наряде был. Они обнаружили бандитов. Выбили их из деревни, но и сами погибли.
Тетя Глаша встала:
— Вот горюшко-то…
— Лариса с Вадимом уехали зароды поправлять. Ничего еще не знают о беде, — пожалела Ларису Ятока.
— Кто это — Лариса? — спросила Люба Димку.
— Невеста Серегина. Осенью в сорок первом собирались пожениться…
У Любы кусок в горло не шел. Сколько она похоронок развезла по селам. Ей и по ночам грезился плач женщин, В другие села хоть раненые мужчины возвращаются, а Матвеевна как заколдованная. Черными, обгорелыми листьями падали сюда похоронки. И страшно было иной раз Любе заезжать в село.
Ятока подошла к Семеновне.
— Мама, однако, пойдем на кровать.
Семеновна встала, но ноги не слушались, она их переставляла, как деревянные.
— Ты, Ятока, уж сходи к Кругловым-то, — попросила Семеновна. — Скажи им, я-то уж не могу прийти.
— Диму с Любой провожу да схожу. А ты полежи.
— Сердце у меня что-то сдавило. Никак не отпускает.
— Я сейчас травы напарю. Попьешь, сразу лучше станет.
Ятока уложила свекровь в постель и пошла в куть запаривать траву. К Семеновне подошел Димка.
— Бабушка, ты уж не хворай. Обещала же дяде Степану всех с фронта дождать.
— Дожду, внучек, дожду. Вы-то там осторожней будьте.
Лариса поздно вечером, кутаясь в черный платок, вышла на Золотую поляну. Здесь они встречались, здесь Сергей играл на гармошке. Лариса опустилась на колодину. С Сергеем они часто на ней сиживали. Освобождая душу от боли, она заплакала. Плакала долго и безутешно, как плачут женщины с добрым сердцем.
А по тайге в темной вдовьей одежде брела ночь. Белые туманы, точно преждевременно поседевшие волосы, клубились между горами. Горькими слезами падали на остывающую землю крупные росные капли — травы оплакивали своих косцов. В скорбном молчании стояли деревья. Эту ночь и птицы не тревожили криком.
Глава VIII
Генка Ворон, крадучись, поднялся на вершину хребта и притаился за молодыми сосенками. Последнее время ему постоянно казалось, что его поджидает Ятока. Генка Борон прислушался. Тишина, Он присел на валежину, положил ружье на колени и посмотрел между деревцами. Далеко внизу виднелась Матвеевка. Дома отсюда казались игрушечными. От берега отплыла лодка. За поскотиной виднелись зароды. По угору за околицей ехал всадник. За ним бежал жеребенок.
Генка Ворон завернул самокрутку. Вот на этом клочке земли прошло его детство, потом юность. Под кустом черемухи они сидели с Капитолиной. Где она сейчас? Генка Ворон окинул взглядом Матвеевку. А ведь он когда-то мечтал стать хозяином Среднеречья. И стал бы. Но в деревню недобрым ветром ворвались Степан Воронов, дядя Дмитрий Воронов, учитель Поморов и все людские судьбы перекроили по-своему.
Генка Ворон стиснул зубы. Память о прошлом мучила до головной боли. Эта память, вот уже который раз, приводила его на этот хребет, чтобы хоть издали взглянуть на Матвеевку, на дом, где родился. Вот он стоит под темной замшелой крышей. А невдалеке под железной — дом деда. Ворваться бы в деревню и спалить ее дотла.
