— Мне не доставляет удовольствия в первые недели командования полком говорить вам неприятные слова. Но тяжелые обстоятельства вынудили. Ваш товарищ, я имею в виду старшего лейтенанта Светланова, совершил грубейший проступок — учинил драку с гражданскими лицами в общественном месте. Сожаление вызывает и то, что в парке были некоторые из вас и не остановили своего товарища, который замарал честь офицерского мундира, честь полка — вашего полка…
С каждой новой фразой замечания командира полка становились жестче, голос громче, и казалось, вот-вот он зазвучит совсем не в тон. Горин подождал еще, надеясь, что желание Аркадьева показаться требовательным пройдет, и он закончит беседу с тем уравновешенным спокойствием и рассудительностью, которых требовал разговор с молодыми офицерами. Но нет, красивое лицо Аркадьева не смягчилось.
Комдив повернулся к Желтикову, который всем своим сокрушенным видом показывал, что разделяет постигшую полк неприятность и оценку, данную проступку командиром полка, и тихо спросил:
— Аркадьев делился с вами тем, что собирался сказать офицерам?
— Нет.
— А вы интересовались?
— Нет.
— Почему?
— Неудобно — он единоначальник…
«Не то вы говорите!» — хотел заметить Горин подполковнику, но, уловив, что Аркадьев стал говорить более спокойно, с надеждой посмотрел на него.
За двадцать минут командир полка выложил все свои замечания и, повернувшись к комдиву, опять коротко поклонился. В зале установилась неуютная тишина. Горин прошелся взглядом по лицам офицеров — у одних покорное признание вины, у других — ее саркастическое отрицание, у третьих — желание побыстрее уйти из-под очей начальства. Кажется, разговор не получился. Что сделать, как поправить промах командира полка? Сказать несколько слов самому? Можно поставить под сомнение все выступление Аркадьева. Но отпустить офицеров в таком угрюмом настроении тоже нельзя.
Чтобы выиграть время, опросил Желтикова, не намерен ли он выступить перед командирами взводов. Тот, расстроенный неудачной беседой, да еще в присутствии командира дивизии, сам лихорадочно придумывал, как поправить беду, и не сразу понял, о чем его спросили, а понял — от смущения покраснел. Горин отвернулся, секунду подумал и медленно пошел к краю сцены, ближе к офицерам.
Доброжелательно, с улыбкой, чтобы офицеры и не подумали, что он недоволен выступлением командира полка, Горин начал говорить так, будто полностью был с ним согласен.
— Товарищи офицеры! Смотрю я на вас, и мне представляется, что некоторые сейчас думают примерно так: дело начальства — ругать, наше — слушать; возразишь — не поймут, а то и осудят — ведь начальство, как правило, относится вами к старикам, которые держатся давно минувшей моды и потому по старинке воспринимают запросы времени, желания молодых.
Могу согласиться с тем, что новое время требует новых людей. Но не надо забывать: в одно и то же время живет несколько поколений. Выходит, надо нам говорить и слушать друг друга. Один из старших высказал свое мнение. Если кто из вас, молодых, желает высказать свое — пожалуйста.
Зал не отозвался.
— Тогда наберитесь терпения выслушать о постигшей нас беде и мои слова.
Комдив склонил голову, помолчал и потом обвел ряды офицеров озабоченным взглядом.
— В поступке Светланова есть что-то от благородного рыцарства. Офицер, как и солдат, — защитник, и ему не к лицу уклоняться от помощи человеку, которому грозит опасность, тем более, если в таком положении оказалась женщина. Как отец девушки, которую защищал Светланов, я, казалось бы, должен был сказать ему спасибо и поспешить с его освобождением. Да и командир полка сегодня утром готов был смягчить взыскание, которое наложил на старшего лейтенанта. Но я не посоветовал ему. Из разговора с дочерью, которая во имя справедливости тоже требовала быстрейшего освобождения вашего товарища, я понял: в той ситуации вообще не было необходимости завязывать скандал и тем более пускать в ход кулаки. Парень вел себя непристойно. Согласен. Но неужели только дракой можно было привести его к порядку и тем более сделать другим — сознательным и послушным? Конечно нет! Удар Светланова вызвал лишь озлобление ребят. Час спустя после драки я случайно встретился с ними. Большинство из них уже подшучивало над драчуном, но сам драчун затаил на старшего лейтенанта обиду и даже злобу. И заметьте: не на Светланова, а именно на старшего лейтенанта. А осенью он придет в армию, и работать с ним вам или вашим товарищам будет нелегко.
Это, так сказать, чисто служебные издержки поступка. Но не менее печальны и общественные. На драку, в которой участвовал старший лейтенант — опять же не Светланов, ибо его мало кто знает, а офицер, — смотрело немало зевак. Представьте, какие разговоры о нем сегодня бродят по городу. И опять-таки разговоры не о Светланове, а о нас, о военных вообще.
И третье — почему Светланову полезно побыть под арестом? Сегодня в гостях у дебошира был полковник Знобин. Оказывается, из-за того, что на него наложили взыскание, возможно и несколько большее, чем он того заслуживает, старший лейтенант собрался уходить из армии. Поспешность подобных решений не красит офицера. Как видите, последствий у проступка много, над каждым нужно хорошо подумать.
В зале зашушукались, но когда Горин выжидательно замолчал, все стихло.
— Теперь о том, зачем мы собрали вас. Не только для того, чтобы сказать, как нехорошо поступил ваш товарищ, старший лейтенант Светланов. Главная цель — напомнить вам и через вас вашим подчиненным, что мы — люди с оружием и, как никто, должны обладать выдержкой и терпением. Срываться, поступать наобум не имеем права, ибо от этого порой может зависеть, быть или не быть острому военному конфликту, политическому осложнению. Вспомните недавние нарушения нашей границы, здесь, на востоке, длинноволосых смутьянов в Чехословакии. Это нужно помнить всегда.
Желающих выступить так и не оказалось, и Горин слегка развел руками, разрешая закончить беседу.
Зал быстро опустел. Последние три офицера остановились у выхода, о чем-то поспорили и тоже скрылись за дверью.
А комдив, весь подавшись вперед, смотрел им вслед, будто собирался пойти за ними и там, на дворе, узнать, почему все же никто ничего не сказал, почему никто даже не задал вопроса? Что это? Безразличие к происшествию, к судьбе товарища? Или не захотели затруднять и без того нелегкое положение командира полка? А возможно, просто боятся его?
Горин повернулся к Аркадьеву и Желтикову, подошел к столу, сел, предложил сесть офицерам и только тогда спросил:
— Как считаете, задумалась молодежь над проступком своего товарища?
— Обязаны, — ответил Желтиков, растерянно взглянув на командира полка, который почему-то молчал.
— Думать по обязанности… Такого не бывает.
— Конечно, думают по убеждениям, — заторопился замполит, — но здесь были приведены веские доводы.
— Веские? А какими ушли от нас офицеры? Давайте уж признаем неудачу. Страшно не поражение, а нежелание признать его. Знаете, кто это сказал?
— Да… Владимир Ильич, — ответил Желтиков, и от стыда опустил глаза.
Слушая разговор комдива с Желтиковым, Аркадьев поджал губы, скрывая недовольную усмешку, говорившую о том, что происшествие не стоит того, чтобы о нем много говорить. Офицеры не глупенькие, сами давно во всем разобрались, — у половины высшее образование, педагоги. Надо больше спрашивать, требовать, и меньше будет желающих спотыкаться на ровном месте. И вообще дело не в ЧП — всего одно, оно не может говорить об ухудшении дел в полку. Причина в чем-то другом. Видно, из-за нее комдив вчера отказался прийти на ужин, а сегодня не захотел смягчить наказание своему будущему зятю, хотя этим можно было без долгих слов погасить сыр-бор.
Заметив снисходительно-обиженную мину на лице Аркадьева, Горин подумал, что тот недоволен разговором о его ошибках в присутствии подчиненного, и отпустил Желтикова.
— Теперь вы можете дать оценку беседе и своему выступлению?
— Вы ее уже дали. Какая необходимость в моей? — с натянутым безразличием к возможным для себя неприятностям проговорил Аркадьев.
— Возможно, наши мнения разные. Я хочу знать ваше.
Глаза Горина сузились, маленький рот плотно сжался. Недовольство ответом послышалось и в голосе, и, видимо, поэтому Аркадьев не захотел поднять глаз, чтобы не вынуждать себя менять тон разговора.
— Не в моем стиле вести долгие и добренькие разговоры. Вероятно, именно это не понравилось вам.
— Свой стиль — вещь хорошая. Только при двух условиях: если он работающий и согласуется с другими.
— Мне трудно его менять: даже в лейтенантские годы во мне было немного воску.
— Как же вы думаете служить в дивизии, командовать которой доверено мне? — отрывисто спросил Горин, и Аркадьев понял, что комдив не так уж мягок, как казался, но не успел как следует сдержать себя, и его ответ получился раздраженным.
