Или вот тоже знаменитая запись. Наизусть помню:
«В районе переправы замечен нацист с розовым кантом на погоне. Спустился под мост с шестом и долго не вылезал оттуда».
Красиво написано?
При чем тут зрение? Не в зрении смысл. Саперы, которые у переправы работали, у них черный кант на погонах. А у этого — розовый. Что значит?..
Именно! Танкист розовый носит.
В газетах читали, как наши гвардейцы шестнадцать ихних танков уничтожили? Помните?.. Очень приятно!
Так вот, Чекарьков этой записью нам тогда указание дал, откуда танков ждать. Мы противотанковые средства подтянули. Приготовились. Отсюда и успех.
И опять обратите внимание. Если б в это время, когда их танкист под мост с жердью лазил, допустим, Чекарьков чесался или на птичку какую со скуки глядел, мы бы тогда от врагов такой танковый удар под душу получили, что просто думать об этом неприятно.
Осторожней! Вы все–таки под ноги глядите, здесь воронка.
Вон, колокольню видите? Не там, правее. Ну, все равно. Колокольня в немецком расположении находилась. Должен на колокольне наблюдатель сидеть? Ага. Так и артиллеристы думали. Требовали огонь дать. Но я посоветовал воздержаться. Приказал Чекарькову проверить. Только на третий день на колокольню действительно наблюдатель залез. Гитлеровцы к наступлению готовиться стали, и тут мы наблюдателя и сшибли. Остались они без главного наблюдательного пункта в ответственный момент…
Как узнали, что наблюдатель на третий день залез? Чекарьков узнал. Он два дня за колокольней следил. На третий день на какую–то долю секунды в ней что–то блеснуло. Бинокль у наблюдателя блеснул. Он обязательно должен был блеснуть, но главное — момент поймать!
Но чтоб поймать эту долю секунды, Чекарьков два дня с рассвета до сумерек смотрел окаменевшими глазами и, верно, моргнуть боялся. У него после глаза опухшие, красные были, но своего добился…
Мало сказать — волевой. У такого человека душа должна быть твердая. Ведь не проверишь, как он там смотрит. В глаза не заглянешь, что в них отражено. Он один там, только совесть его с ним — и больше никого.
А потом опять обратите ваше внимание. Где он находится? Он в расположении врага находится. Его каждую секунду снайпер убить желает.
У человека тысячи мелких мыслей, а нужно, чтобы одна главная была,
Понимаете теперь, как должен смотреть разведчик и что не в одной зоркости суть? Нужно еще что–то в сердце иметь такое особенное…
Нет, почему же беззащитный? Наблюдателя напарники охраняют. Потом верное средство — маскировка. Чекарьков в зимнее время, например, себе пост в брюхе убитой лошади вырубил. Лежала она у самой немецкой проволоки. Чекарьков и устроился, даже полочку сделал, чтоб бинокль класть. Недавно вырыл под гнилым пнем яму, а сам пень внутри выдолбил и дырки наружу сделал. Влез в яму, сунул голову в пень и смотрел в дырки на все направления. Много приемов всяких. Сетку наденет, в петли веток насует и работает под куст. И ничего, получается.
Нет, скрытно не всегда удается уходить. Бывают такие моменты, когда хочешь не хочешь, а выдавать себя приходится.
Что? Ракета? А вы не обращайте внимания: это мы молодых тренируем прицельно ракеты посылать. Допустим, обнаружил разведчик ночью на своем секторе скопление противника. Разведчик обязан оповестить свои войска об этом немедленно и посылает ракету. Цвет ее зависит от рода сосредоточившихся войск. Трассой указывает направление. Ясно? Но только после сигнала разведчику немедля уходить нужно, поскольку он себя выдал. Автоматчики на него облаву устраивают.
У Чекарькова, например, для таких случаев особый прием. Он не назад, к своим ползет, а туда, к гитлеровцам. Фашист его ищет позади того места, где сигнал заметит. Он уверен, что человек бежать в таком случае должен, а Чекарьков, учитывая эту гитлеровскую психологию, поступает как раз наоборот…
Как ничего не боится? У него свой страх есть. Например, простуда. Как–то у самого их расположения на него кашель напал. Враги огонь открыли, еле ноги унес. Теперь всегда шею шерстяным шарфом кутает, будто тенор из ансамбля. Понятно, кому же охота помереть от такой глупости, а он человек популярный, ему особенно неловко по своей вине повреждение получить.
Риску, конечно, достаточно. Но если каждый шаг и секунда в учете, тут не риск, а тонкий расчет.
Чекарьков работает сейчас в чистом поле. Место открытое. Но выползает он на свой пост не ночью, а с рассветом. Рискует? Нет, зачем. Солнце откуда подымается? С востока. С нашей стороны. Кому оно первому в глаза засвечивает? Врагу!
Вот, пока тень с поля не сползла, Чекарьков и доползает. Выспался, голова свежая, видать хорошо, немца всего освещает. А вот когда солнце заходит и тебе в глаза светит, тут он больше на землю глядит, какие там тени написаны. Враги самоходные пушки на выходе из леса замаскировали. Шум моторов они своей авиацией прикрыли. Только Чекарьков их изобличил. Рисунок кромки леса оказался не такой, как вчера. Он и задумался. Ночью мы уточнили разведку, огоньку дали. На следующий день Чекарьков не только тени, но и самой опушки не нашел…
Именно. Конечно, счастливым себя чувствовал.
Вы не торопитесь? Разрешите еще заметить.
На войне, видите ли, люди характер свой полностью обнаруживают. Да я не вам, всем могу сказать, свидетельствую, что у гитлеровцев таких Чекарьковых нет и не будет, так и запишите.
Рассказал мне все это о Чекарькове капитан Аниканов, который в немецких расположениях больше времени провел, чем у себя в части.
А недавно привелось увидеть самого Чекарькова. Снова пришлось побывать в этой гвардейской части.
Я попал на митинг, устроенный в честь прихода бойцов нового пополнения. И вот на просеку вышел боец и остановился. Он искал глазами, к кому обратиться за разрешением присутствовать. Звезда ордена Отечественной войны второй степени блестела у него на груди рядом со значком гвардейца. И тут мы услышали команду: «Встать!»
Майор Лютов подошел к опоздавшему строевым шагом и первый приветствовал его. Удивлению моему не было предела. Но когда я услышал фамилию, я все понял. Это воздали почесть мастеру. Ибо ничем другим нельзя было лучше выразить сейчас свое уважение к умению человека, чем это сделал майор Лютов, боевой вожак комсомола прославленной гвардейской части.
Я следил за выражением лица Чекарькова, за его живыми глазами, в углах которых лежали усталые, напряженные светлые морщинки, какие бывают только у снайперов и у летчиков. Чекарьков, обращаясь к молодым бойцам, рассказывал, каким должен быть разведчик.
Чекарьков любил свое дело, как любят единственное, главное, — воинственно и страстно любил.
И вот это выражение восторга, которое появилось на лице Чекарькова, когда он рассказывал о том, каким должен быть разведчик, я увидел и на лицах других молодых бойцов.
Что же касается самой ораторской манеры Чекарькова, то она была не совсем складной. Он все время держал руки по швам, глядел в одну точку, стесняясь встретиться с кем–нибудь взглядом. Но лицо его было такое воодушевленное и слова такие строгие, что нельзя было не подчиниться их силе.
Наступили сумерки, серые тени ложились на землю. Сосны стали похожими на остроконечные башни. И опять я вспомнил то одинокое дерево, заплаканное длинными смолистыми слезами. Какое оно сейчас? Помнит ли его Чекарьков, — летящее, гибкое, с разбитыми крылатыми ветвями, прекрасный живой памятник мудрой отваге человека?
И еще я подумал о том, что в этой тяжелой войне сурово состязается с врагом весь гений моего великого народа, — сколько удивительных талантов сверкает в этих умельцах, отважных мастерах своей воинской, строгой и священной профессии.
1943
Витюнькин Василий и Голощапов Андрей — связисты–гвардейцы.
Витюнькину работа связиста нравится. Он деятелен, смышлен, любопытен и гордится своей профессией.
Голощапову работа связиста не нравится. Она кажется ему не по его силам, легкой.
— Люди воюют, а мы тут хвосты у проволоки крутим. Война кончится — чего, спросят, делали? А так, катушки катали.
Угрюмое, обиженное выражение не сходит с большого, скуластого лица Голощапова. Он считает, что на войне его обошли.
Когда связистам приходится встречаться с бойцами, вышедшими из боя, Витюнькин слушает их рассказы с благоговением. Он восхищенно ахает, восторженно вертит стриженой головой, словно в ухо ему попала муха,
Голощапов, наоборот, становится надменным и оскорбительно недоверчивым. Он считает — доведись ему драться, он бы наколотил немцев целую гору.
Действительно, он очень сильный. Однажды от удара проходившего мимо танка телеграфный столб, на котором работал Витюнькин, накренился и начал падать. Голощапов бросился к столбу и, подпирая его руками, не дал столбу с висящим на нем Витюнькиным тяжело рухнуть на землю.
