Витюнькин очень привязан к Голощапову, но грустная уверенность, что рано или поздно Голощапов уйдет на передовую, не покидает его.
Витюнькин убежден, что Голощапов с войны вернется героем.
Голощапов тоже уверен в этом. И поэтому он снисходительно покровительствует Витюнькину.
Обоим связистам вместе 40 лет. Голощапов на два года старше Витюнькина.
Витюнькин и Голощапов работали на дороге. Сматывали трофейный кабель на тяжелые катушки.
Немецкие бомбардировщики показались в воздухе. Они построились в колонну и начали разрушать телеграфную линию, неторопливо и довольно точно сбрасывая возле столбов фугасные бомбы.
Связисты легли в придорожную канаву. Почва под ними вздымалась и дышала, словно живот загнанной лошади. Комья глины засыпали их. А сердца их и головы заливало черным ядом звука разрывов, от которого, казалось, должны были лопнуть головы и сердца.
Хотелось вползти в землю, как мышь в нору. Потому что одна она здесь, земля–мать, могла спасти.
И вдруг Витюнькин вскочил. Теснимый тяжелыми, как скалы, кусками раздираемого воздуха, он на корточках подполз к валяющемуся на земле оборванному проводу, дрожащими руками заголил конец его и, присоединив к концу немецкого кабеля, намотанного на катушку, побежал за немецкими бомбардировщиками, висящими в кильватерной колонне над телеграфной линией и роняющими на нее бомбы.
Несколько раз Витюнькина отбрасывало назад, засыпало землей, но он руками разрывал землю и снова бежал — полз вслед за немецкими бомбардировщиками. Но вот что–то огромное, мчащееся, как поезд, больно толкнуло его в грудь, и он упал.
Очнулся Витюнькин от мерного покачивания. Сначала он подумал, что его везут на машине, но когда открыл глаза, увидел запрокинутый подбородок Голощапова, широкий, плохо выбритый.
Голощапов прохрипел, что он успел дотащить кабель до тех пор, пока немцы все бомбы не покидали, и связь теперь через немецкий кабель работает нормально.
Облегченно вздохнув, Витюнькин попросил снять с него гимнастерку.
На груди Витюнькина не оказалось ран, только один огромный, в две ладони, кровоподтек.
Голощапов тревожно спросил:
— Может, тебе легкие отшибло?
Витюнькин открыл рот, подышал, потом сказал:
— Нет, ничего, дышится.
— Тогда порядок, — сказал Голощапов.
Потом связисты снова шли по дороге и сматывали трофейный кабель на катушки.
Витюнькин, довольный тем, что смерть миновала его, весь во власти этого волшебного ощущения себя живым, оборачиваясь к Голощапову, снова рассказывал ему, хотя Голощапову это не было интересно, как ловко они прошлый раз, когда на месте разрыва не хватило провода, присоединили к линии шомпола винтовок — и связь работала. Или вот тоже пришлось линию через лес прокладывать, а шесты сгорели, потому что в связную повозку попала мина. Так они вместо шестов использовали стволы деревьев. Но, чтобы сквозь сырое живое дерево ток не заземлялся, они в стволы деревьев вбивали колышки из сухих сучьев, и связь тоже хорошо работала.
Голощапов, успокоенный тем, что Витюнькин жив, снова принял вид человека, обойденного судьбой. Слушать же про провода ему было вовсе не интересно.
В то время, когда немцы бомбили нашу связь, а Витюнькин и Голощапов в огне разрывов протягивали аварийную линию, я был в блиндаже генерала, и он передавал в часть очень важное приказание, от которого во многом зависел успех боя.
И вдруг связь прервалась. Но потом аппарат снова стал работать, и генерал успел сказать то, что было нужно ему, и то, что было очень важно для всего нашего дела. Правда, потом генерал выругал дежурного телефониста за плохую работу. Телефонист виноват не был, а виноваты были немцы. Но генерал этого не знал, как не знали Витюнькин и Голощапов того, что говорил генерал.
Может быть, теперь гвардии красноармейцы Витюнькин и Голощапов прочтут эти мои строки и узнают в общих чертах, как проходило дело. А то Голощапов до сих пор убежден, что если он нынче снова шагает по очищенной от немцев земле, так он тут ни при чем.
1943
Лейтенант Петрищев прибыл ночью к полковнику в штаб энского соединения из немецкого тыла. Пять дней тому назад он был заброшен в тыл в составе десантной группы, и сейчас весь вид Петрищева говорил о пережитом.
Лицо и шея лейтенанта сильно поцарапаны, в ушах запеклась кровь, ватник опален, на коленях и на локтях темные, влажные пятна. Но вместе с тем в позе его, в блеске глаз, в подчеркнуто лаконичных ответах чувствуется гордость человека, только что побывавшего в самом пекле.
Петрищеву лет двадцать с небольшим, полковнику — за сорок.
— Используя карманную артиллерию, мы продолжали теснить противника в его собственных траншеях, — докладывал лейтенант. — Группа Федоренко нанесла огневой удар. Противник, покинув траншеи, стал отступать. Прижатый к собственному минному полю, он решил окапываться и обороняться любой ценой, но сопротивление было нами сломлено. Остатки, обратившись в паническое бегство, подорвались на минном поле. Затем…
— Это вы после, — перебил полковник. — Скажите, могу я после того шума, который вы там подняли, танки пускать или не могу?
— Бой за переправу продолжается, — уклончиво сказал Петрищев, — и если родина нам прикажет…
— Вы родину не тревожьте. — Полковник встал, прошелся по блиндажу, поправил фитиль в лампе, спросил: — Через два часа можете обратно отправиться?
— Могу.
— Так вот, я вам даю саперный взвод. Будете действовать в его составе.
И, кажется, ничего обидного в словах полковника не было, но Петрищев покраснел и колеблющимся голосом спросил:
— Где действовать, товарищ гвардии полковник?
— Там, — понятно? Свою переправу будем строить и дорогу, — сердито сказал полковник и стал царапать лезвием безопасной бритвы по карте, стирая стрелы, нанесенные красным карандашом.
Мужественная профессия советских парашютистов–десантников — подвиг. Битвы с численно превосходящим врагом здесь не исключение, а правило. Воля человека достигает тут своего высшего накала.
Что же касается саперов–дорожников, то они в большинстве народ пожилой, степенные, отцы семейств. Понятно, с каким чувством Петрищев отправлялся в саперный взвод, чтобы принять над ним команду.
До вылета оставалось минут двадцать. Пустое поле аэродрома курилось поземкой. Небо было тусклым. Кусок луны то появлялся из–за облаков, то исчезал. Где–то на краю опушки грохотали разогреваемые моторы самолетов.
Петрищев обходил выстроившийся саперный взвод и проверял на людях парашюты.
— Валенки должны туго на ногах сидеть, а то в воздухе свалятся. У кого слабо, намотайте лишние подвертки. А котелок зачем? Он вам мешать будет.
— Так ведь невесть куда попадем, как же без котелка?
— Оставьте котелок.
Боец смущенно улыбается. Петрищев испытывает глухое раздражение. Он знал восторженное, благоговейное и высокое волнение, которое всегда сопровождало его перед операцией, — а тут вопросы о котелках, о пилах!
Лейтенант обращается в последний раз с вопросом: есть ли среди бойцов люди, которые передумали и хотят остаться?
Ему отвечают разноголосо:
— Сдюжим, товарищ гвардии лейтенант. Конечно, оно жутко. Но ничего, как–нибудь. Главное, чтобы инструмент не затерялся, лучше бы на руки раздать.
Лейтенант машет рукой и приказывает готовиться к посадке. На линейку выкатываются большие самолеты, выкрашенные по–зимнему.
Лейтенант кричит:
— Осторожней! Не цепляйтесь парашютами, беды наделаете! За что руками хватаетесь? Ведь специальные уступы есть.
Бойцы сидят на корточках. Несколько человек дремлют. Другие озабоченно ощупывают на себе лямки парашютов, роются зачем–то в карманах. Лейтенант подходит.
— Ну, как самочувствие?
Боец вскакивает и ударяется головой.
— Сидите, — кричит ему лейтенант, — сидите!
Но вот команда: «К люкам!» Врывается холодный ветер. Бойцы вытирают рукавами вдруг вспотевшие лбы. Прыгают. На мгновение запоминаются лица — растерянные, а иногда почему–то виновато улыбающиеся. Некоторые, прежде чем прыгнуть, подскакивают на площадке, а потом, словно бодая воздух, валятся вниз. Другие просто шагают, третьи валятся боком, а есть такие — обернувшись лицом к лейтенанту, подмигнув по–озорному, соскакивают спиной.
Последним прыгнул лейтенант. Сверху он наблюдает падение бойцов. Опускаются кучно. Грузовые парашюты уже приближаются к земле.
Потом лейтенант стоит посреди поляны, к нему идут бойцы. Говорят шепотом, смеются во все горло.
— Панченко висит на дереве.
— Сидоренко порвал парашют и боится доложить об этом.
Лейтенант отправил автоматчиков в разведку, потом пошел сам расставить боевое охранение, секреты. Саперы разбирают инструмент и идут в лес, где они должны проложить дорогу к реке и соорудить переправу, так как лед еще тонкий и не выдержит тяжести танков.
