Подходя, дедушка Майсары разводит руки, словно распахивает гостю ворота своего дома, затем, скрещивая, прикладывает руки к сердцу:
— Салям, здравствуйте! — и, как бы обнимая, но не прикасаясь, ведет к модному креслу, усаживает и садится в то, с какого поднялся.
У Майсары выходной день. Она подходит к навесу в шелковом пестром платье. Вместо вчерашней прически башней — две косы до колен. Она уже несет дастархан, сине-белый узорный чайник и две пиалы. Третьей, для себя, — нет.
Гибко-осторожные руки… Через поколения передалась им пластика гаремных чар и гаремная боязнь шума.
Такими точными движениями, что позавидуешь, так бесшумно, что не слышно, как фарфоровый чайник или ваза коснулись стола, расставляетсяугощение: синий крупный кишмиш, персики, грецкие орехи, очищенные от кожуры и нетронуто целые. Каждый — два сросшихся полушария извилистого мозга.
На слова о том, что, когда у нас в Ленинграде чистят грецкие орехи, они почему-то целыми не получаются, дедушка согласно кивает головой.
Майсара украдкой советует:
— Вы ему громче. Не услышит — всегда соглашается.
Повторяю ту же фразу громко.
— А-а, обижаетесь. У вас орех целый не получается.
Разве в Ленинград растет такой орех? А если не растет, как можно знать хорошо?
Дедушка встает, показывает в угол двора:
— Вот это дерево. Мы знаем орех, когда он… — Не находя слова, дедушка ногтем большого пальца отмеряет крошечный кусочек ногтя на указательном.
— Почка?
— Так-так. Мы знаем его, когда почка. Когда — цветок. Когда — зеленый, мягкий. Потом уже — спелый, твердый. Мы можем понимать, где немножко ударить, где крепко. И получается… — Он берет с вазочки орех, поворачивает его, дает разглядеть и протягивает, как розу, — получается такой. Положите орех в рот. Положите в рот кишмиш. И пейте кок-чай. Потом скажите:
хорошо, вкусно получается или не хорошо, не вкусно.
Все проделано, как сказал дедушка. Удачно, что зеленый чай пьешь не в первый раз. С первого глотка он не нравился, но сейчас можно искренне ответить:
— Спасибо. Рахмат. Это хорошо, это вкусно. А теперь, если вам не трудно, расскажите, пожалуйста, где и когда вы встречали человека, имя которого Хирурик и фамилия Хирурик.
— Ай-яй, Майсара! Наши женщины — язык туда-сюда. Уши — самые хорошие. Во-он мой дом. Стена толстая.
А жена слышит там, что говорю здесь.
Майсара сидит на топчане. У нее наливаются жаром глаза, и она опускает их.
Дедушка берет из вазочки грецкий орех, как розу протягивает его внучке.
— Рахмат, — благодарит она, но голос у нее обиженный, и орех она кладет не в рот, а на стол — на этот раз так, что удар по столешнице слышен.
Дедушка видит эту маленькую демонстрацию, взглядом приглашает заметить, как красива Майсара, когда обижается, и переходит к делу:
— Хирурик — вам родственник? Одна кровь?
— Нет.
— Совсем не та кровь?
— Совсем. Но хочу записать о нем все, что люди помнят: и хорошее, и плохое.
— И плохое, — повторяет дедушка. — Так-так.
Он прищуривается. Белые волоски бровей касаются темной щеки. У него вид человека, проглотившего слишком горький перец, но за веселой трапезой. Похоже, что он решает вопрос, поверить или не поверить, рассказывать или не рассказывать.
Дедушка усаживается удобнее и спрашивает:
— Самарканд знаете?.. Теперь Самарканд — прилетает много самолет. Прилетают люди. Советские. Заграничные. Германия — Самарканд. Америка Самарканд.
Смотрят мечеть, медресе. Стоят около Биби-Ханым — там, где подставка. Для чего подставка — узнавали?..
Так-так. Когда-то на подставка клали бо-ольшой Коран. Один человек — не мог поднимать. Два — не мог.
Четыре надо. Выносили Коран из мечеть. Раскрывали.
Старший мулла читал. Муэдзин на минарет — слышал.
Другой муэдзин на другой минарет — слышал. Повторяли совсем громко. И повторял весь Самарканд.
— Длинно стал говорить, — извинилась за дедушку Майсара, но перебить и поторопить не посмела. И он, ценя каждое свое слово, не спеша расстаться с ним, продолжал:
— Кто не повторил — горе ему. Значит — неправоверный. Когда я там жил Самарканд был не такой. Большой Коран не выносили. Начиналась советская власть. Стреляли. Турист не прилетал. Не приезжал. Хирурик — приехал.
Дедушка говорит тихо. Забываешь, что надо спрашивать громко. На заданный вопрос он опять согласно покивал головой. Но заданный громче сразу повторил:
— Что за человек был Хирурик? Ай-яй, что за человек! Не дай бог знать моим внук. У меня внук — тридцать три. Не дай бог знать правнук. Хочу правнук — триста тридцать три. Младший — пусть сидит у меня здесь, дедушка показывает ладонь правой руки, — и пусть я могу поднять…
Картинно изобразив, как высоко он хотел бы поднять своего триста тридцать третьего правнука, он опускает руку до столика, берет свою пиалу, делает глоток и продолжает:
— Хирурик приехал — мне было пятьдесят. Верил: аллах — наш бог. Из-за Хирурик перестал верить на сорок лет.
— Он вас уговаривал?
— Не уговаривал. Это мулла уговаривал не верить Хирурик. Наш мулла был на минарет. Узбеки слышали, не муэдзин, сам мулла с минарет кричит. Узбекский понимаете?
— К сожалению, нет.
— Ничего, буду говорить. Внук будет переводить. Майсара, пусть идет Атамурад. Хорошо знает русский. Хорошо — английский. Кандидат науки.
— Он занимается, — предупреждает Майсара.
— Занимается-занимается! Отдыхать надо. Скажи, я сказал. И покажи его детей.
Майсара приводит два солнышка — мальчика и девочку, тут же представляя:
— Ему четыре года, зовут Камил. Ей — скоро три, зовут Рано.
— Поздоровайтесь, — говорит дедушка.
Дети смотрят во все свои знойно-вишневые глаза и молчат. Мальчик в нарядной бархатной тюбетейке, расшитой извечным цветочным орнаментом, и вполне современных клетчатых штанишках. У девочки над косичками розовый капроновый бант, а жилеточка на длинном шелковом платье — старинная, из оранжевого бархата.
Дедушка берет детей за руки:
— Ай-яй, зачем не здороваетесь? Майсара, кого ты привела? Мой правнук умеет говорить. Этот — чужой.
Правнук оскорблен. Он вырывает руку из дедушкиной, удирает из-под навеса и яростными прыжками через двор — на улицу.
Неприятная минута. Дедушка огорчен.
И тут — женским инстинктом, мало того, женским умением — выручает малышка.
— Лам! — сияя говорит она. — Датэ, датэ! — и много раз быстро наклоняет головку.
Ну разве не понятно? Это «салям!» и «здрасьте, здрасьте!» — мы уже знаем два языка. Кроме того, по собственной инициативе начинаем показывать, как мы умеем танцевать…
Но под навес входит Атамурад, минуты которого ценятся дорого.
Майсара говорит:
— Идем, Рано. Потом потанцуешь, — и уводит крохотную, пленительную восточную женщину. Она уносит в кулачке маленькую шоколадку — за свою большую обиду, за прерванное вдохновение, за поднятое взрослым настроение.
У ее отца тонкое, серьезное лицо. Пострижен ежиком.
Белая шелковая рубашка, джинсы, кожаные тапки. Вероятно, ему хорошо известно, чего от него ждут, потому что после знакомства он, не теряя времени, спрашивает:
— Мулла уже поднялся на минарет? — и готов приступить к делу.
Но дело откладывается. Майсара вносит второй чайник и пиалу Атамураду, наливает свежий кок-чай. Мужчины пьют мелкими глотками, смакуя.
Дедушка спрашивает:
— Почему ваш рот далеко от ваш пиала? Кок-чай — большой польза. Будет со-овсем легко писать, что говорю.
— Значит, мулла поднялся, — снова напоминает Атамурад. — К чему же он сверху призывал?
Дедушка делает замечание:
— Призывает — армия. Мулла — учит.
У внука где-то под кожей скул мелькает улыбка. Но он не спорит и, видно, не в первый раз начинает излагать по-русски то, что дедушка с легкостью полной свободы говорит на родном языке.
Идет рассказ в два голоса. Речь старика слышится как экзотическое сочетание непонятных звуков, она журчит и журчит, оттеняя понятную, четкую, но с тем же национальным колоритом речь Атамурада.
Он переводит:
— Мулла сверху учил: «Аллах-иль-аллах! Все, что находится на небе и на земле, — все принадлежит ему, нашему богу, и ему повинуется. О правоверные! Только он дает благополучие. Только он дает нам здоровье.
Но если вы не соблюдаете предписаний, если вы не покорны, если во время луны рамадана, когда послан был свыше Коран, вы забываете, что есть и пить вам запрещено до той минуты, пека можно отличить белую нитку от черной, а едите и пьете, когда небо еще не потемнело и белую нитку от черной можно отличить, — бог об этом осведомлен и посылает вам болезни. Он страшен в карах своих!»
Пока дедушка освежает рот глотком чая, приходит догадка. Вот почему именно в этом месте он зовет на помощь Атамурада: в поучениях муллы много фраз из Корана — дедушка боится передать их по-русски неправильно.
