Выработанного плана у нее не было, была только цель. И каждый ее шаг не был продуман заранее, а подсказывался тем особым чутьем, которое бывает часто, но которое редко замечают. И эта ее цель создавала в ней легкое, но постоянное напряжение, а потому каждый пустяк, каждое случайно сказанное слово подсказывали ей, что надо сделать в любую минуту и даже в любую секунду.
Дня через два-три, когда они вечером собирались разойтись по своим комнатам и уже сказали друг другу — «Спокойной ночи!» — Софья Андреевна лукаво заглянула Мише в глаза и сказала таким дрогнувшим голосом, что у него приостановилось сердце.
— Почему ты, когда прощаешься со мной, не целуешь мне руку? Надо так: «Спокойной ночи!» — и — поцелуй руку. Да?
И Миша сразу почувствовал, что ничего он так сильно не хочет, как взять руками ее руку («Повыше локтя!») и поцеловать ее. Даже не поцеловать, а прижаться к ней губами без поцелуя. Он поднял глаза и в полутьме комнаты увидел, как пристально, жадно и странно смотрит она на него.
— Я…
И оборвал: не хватило воздуха.
— Что? — быстрым шепотом спросила она.
Если бы она спросила обыкновенным голосом, Миша, вероятно, ответил бы. Но она спросила шепотом, и у него поплыло перед глазами, он потерял слова и только посмотрел, умоляя и требуя. Софья Андреевна, пристально и жадно вглядываясь, молча вложила свою руку в его руку и сама потянула ее к его рту. У Миши задрожали губы, и он прижался ими к душистой коже. Софья Андреевна выдержала секунд десять, а потом повернула руку ладонью к губам и приказала тем же шепотом:
— Поцелуй… в ладошку!
Она слегка сжала пальцы, и Миша почувствовал, как ее ладонь обняла его рот. От ладони шло тепло и аромат. Софья Андреевна откинула широкий рукав капота к плечу, протянула к Мише сгиб полусогнутого локтя и прижала этот сгиб к его губам. Губы спрятались в мягком, нежном и одуряющем, которое обволакивало рот и щеки, ласково душило и казалось бездонным.
— Довольно! — тихо, очень тихо попросила Софья Андреевна, как бы изнемогая.
Миша не послушался: не было сил послушаться. Он не целовал, он тонул в мягком изгибе руки, дышал теплом, которое шло от этого сгиба и пытался кусать губами душистую кожу.
— Пусти же! — почти простонала Софья Андреевна.
Явно задыхаясь (искренно? притворно?), она сделала полшага назад. У Миши кружилась голова, и он не сел, а бессильно опустился в кресло, не отрывая от нее глаз. Она отошла к дивану и села совсем далеко от Миши.
— А ты умеешь целоваться! — поддразнивая своим восхищением, сказала она, переводя дыхание. — Простой поцелуй в руку, а он у тебя такой, что… Такой, что… Кто тебя научил так целовать руки дамам?
— Ни… Никто! — еле выговорил Миша.
— Никто? Как это — никто? Но ведь ты же целовался раньше с кем-нибудь? С кем ты целовался? Как?
— Я не целовался…
Она встрепенулась и широко открыла глаза, бегая ими по его лицу..
— Ни с кем?
— Ни с кем…
— Неужели? Никогда? Впрочем, это понятно! В той глуши, где ты жил, люди до сих пор до одури добродетельны! Финистер! Ведь там же до сих пор не то 17-й, не то 18-й век! Там же до сих пор слушаются родителей и целуют только своих жен, только в скоромные дни и только в щечку! Знаю я ваш Финистер! И ты… Ты никогда не целовался? Даже не целовался?
Миша захотел было сказать свою невинную правду о худенькой и робкой Марго, но что-то его остановило, он запнулся и солгал:
— Никогда!
— Значит, ты…
Она не договорила и засияла счастливой, похотливой улыбкой.
— Значит, ты…
Вскочила с дивана, подошла к окну, приоткрыла занавеску и посмотрела в тьму улицы. Быстрые, отрывистые мысли замелькали в ней, и каждая радовала ее обостренной радостью, от которой в ней поднялось нетерпение. Но она тут же справилась: «Не надо торопиться! Не надо портить!» И повернулась к Мише.
Миша поднялся с кресла и, не сделав ни шага, стоял растерянно: надо ли сейчас что-нибудь сказать? Что сейчас надо сказать? Софья Андреевна стояла и рассматривала его так пристально и так пытливо, как будто хотела увидеть в нем то, чего раньше не видела. Ее глаза бегали по его лицу, по плечам, по всей фигуре, и Мише казалось, будто он чувствует эти взгляды, будто они обволакивают и щекочут его.
— Нет, ты в самом деле уникум, Миша! — не скрывая своего любования, призналась Софья Андреевна. — Я и не знала, что есть еще на свете такие мальчики… Один на миллион!
Миша стоял и ждал. Если бы ему сейчас сказали, что он ждет, он изумился бы: «Жду? Разве же я жду? И чего сейчас можно ждать?» И в то же время он ждал напряженным ожиданием. Софья Андреевна усмехнулась.
— Ну, вот и все! — притворяясь совсем спокойной, сказала она. — Когда будешь уходить, не забудь потушить лампу. Спокойной ночи!
И быстро ушла. А по дороге остановилась в столовой перед шкафчиком, налила рюмку коньяку и медленно выпила, почти высосала ее тонкой струйкой.
— Ф-фу! И он дошел черт знает до чего, и я, кажется, тоже! Сейчас, что ли? Как это сделать? Так вот он какой, оказывается… Даже еще не целовался! Поздравляю вас, Софья Андреевна, поздравляю!
Она прошла в свою комнату и остановилась в нерешительности, что-то обдумывая и соображая. Прислушалась: ушел ли Миша или еще не ушел? Было тихо. Она осторожно приоткрыла дверь и, словно боясь чего-то, выглянула. В гостиной было еще светло. «Ага! Значит, он еще там… Подождать, пока он уйдет к себе? А потом придумать какой-нибудь предлог и пойти к нему?» И представила себе, как она, войдя к нему, остановится у двери и, не говоря ни слова, будет смотреть на него. Только смотреть. «А он? Что — он?» И досадливо скривилась: Миша, чего доброго, растеряется и, может быть, даже испугается. Ей вспомнилась жена Потифара и Иосиф. «Эти мальчики ведь ужасно глупые! И он тоже глупый! Ведь он же еще… Он же еще совсем глупый! И если я сделаю что-нибудь неловкое, я все испорчу, он даже убежит… Что же надо сделать? Как сделать?»
Миша все еще сидел в гостиной. Никаких мыслей в нем не было, и он только прислушивался к тем непонятным ощущениям, которые наполняли его. Они подавляли и вместе с тем радовали непонятным ожиданием. «Это, вероятно, то самое! — догадывался он. — То самое!» Вспомнил, что ему рассказывали более опытные и смелые товарищи, и через силу пытался сообразить, но не знал, что именно ему нужно сообразить. И ему захотелось тихо, совсем тихо, по-воровски крадучись, подойти к двери Софьи Андреевны и прислушаться. Может быть, он услышит ее шаги или движения? И он, ни о чем не думая, чувствовал, что вот этих шагов и движений, шелеста ее платья или стука отодвинутого стула он изо все сил хочет сейчас. Он готов был встать и пойти, но не решался и с сильно бьющимся сердцем сидел на кресле и ждал, сам не зная, чего он ждет.
— Миша! — вдруг позвала его из спальни Софья Андреевна. — Ты еще не лег? Пойди-ка сюда!
Миша вздрогнул и тотчас вскочил, не то обрадовавшись, не то испугавшись. И сейчас же быстро, чуть ли не бегом, пошел через комнату. Дошел до ее двери и остановился. Входить без стука? постучать? сказать что-нибудь?
— Войди, войди! — услышала его Софья Андреевна. — Войди!
Он, плохо понимая, вошел в спальню. Она стояла перед большим зеркалом спиной к нему и правой рукой что-то нащупывала в левом боку.
— У меня заскочила застежка, не могу расстегнуть! — как ни в чем не бывало, спокойно пожаловалась она. — Помоги, пожалуйста!
Миша подошел и нагнулся, стараясь разглядеть застежку. Еще никогда его лицо и глаза не были так близко от нее. Он плохо понимал, что ему нужно сейчас сделать, и сильно, обостренно дышал запахом ее духов, платья и тела. Неуверенно взялся за петельку застежки и потянул ее книзу. Застежка свободно поползла и послушно расстегнулась.
— Да? Уже? — притворилась удивленной Софья Андреевна. — А я никак не могла расстегнуть… Ну, а теперь уходи, я раздеваться буду.
Миша не двинулся. Он, конечно, понял слово «уходи», но оно показалось ему немыслимым. Все же он повернулся и сделал шаг к двери.
— Впрочем, если хочешь, то оставайся! — небрежно пожала плечами Софья Андреевна, притворяясь безразличной. — В конце концов все это ужасно глупые условности, не правда ли? Почему на пляже можно ходить чуть ли не голыми, а в комнате нельзя даже плеч открыть? Ты еще не хочешь спать? Я тоже еще не хочу… Посиди у меня в гостях! Ведь ты, кажется, еще ни разу не был у меня в гостях? Посиди… Поговорим о чем-нибудь! Чего же ты стоишь? Садись!
Миша сразу сел, как будто только и ждал этого приглашения. Он, кажется, хотел отвернуться, чтобы не смотреть на нее, но глаза смотрели сами: нетерпеливо, горячо и неотрывно.
^ А она спокойно, медленно, словно Миши тут и не было, подняла платье и сняла его через голову. Миша смутно догадался, что она, сняв платье, сейчас же накинет на себя капот, и ему захотелось остановить ее: «Не надо капота!» Но она продолжала раздеваться, снимая одно за другим, и время от времени искоса, мельком взглядывала: смотрит ли Миша? И видя, что он смотрит расширенными, остановившимися глазами, удовлетворенно продолжала раздеваться, то поворачиваясь к Мише, то отворачиваясь от него, то нагибаясь, то выпрямляясь. И когда осталась в одной только рубашке, повернулась спиной к Мише и, подняв руки вверх, стала поправлять волосы. В зеркало она увидела его. Их взгляды встретились в отражении стекла. Она улыбнулась ему и сделала непонятный, но вызывающий знак глазами, как будто спрашивала: «Ты видишь, какая я? Я вот такая!» А потом широким движением повернулась к нему лицом, словно раскрывая и разворачивая себя перед ним. Взяла капот, накинула его на себя, но не застегнула пуговиц и не завязала пояса, а медленно подошла к диванчику и все с той же дразнящей, обещающей улыбкой села рядом с Мишей и заглянула ему в глаза.
