— Ты знаешь, я очень люблю себя… По-моему, я красивая, мною можно любоваться. Да? Да? Почему ты молчишь? Ведь я красивая?
— Ты красивая! — с пересохшим ртом повторил за нею Миша.
Она взяла его руки и положила их себе на плечи. Вгляделась в самую глубь его глаз и увидела в них то, что хотела увидеть. «Нет, он не испугается! Он сам ждет!» Грубо, властно и жадно охватила его шею оголенными руками, близко притянулась лицом к его лицу и, до конца решившись, зашептала, горячо дыша порывистым дыханием:
— Ты не бойся! Ты ничего не бойся! Не надо бояться того, что совсем не страшно! Ты видишь, я ничего не боюсь! И мы… Мы… Не бойся же! Ну? Чего ж ты? Ну!..
Софья Андреевна обычно виделась с Ивом редко, только тогда, когда он вызывал ее к себе. И при нем она изо всех сил старалась вести себя независимо, слегка насмешливо и иногда даже вызывающе, как будто не она подчинена ему и не она зависит от него, а он от нее. Ив словно бы не замечал ни ее тона, ни ее слов и относился к ним с безразличием, как к чему-то такому, что его ничуть не интересует. В этом было несомненное пренебрежение, тем более обидное, что оно не было ни нарочным, ни подчеркнутым, а было естественным и спокойным. Софья Андреевна остро чувствовала это пренебрежение, но знала, что ничего не может изменить в их отношениях, а потому не протестовала и, выработав в себе свой тон, презрительно пожимала плечами: «Не все ли мне равно в конце концов?»
12 июля Ив вызвал ее по телефону и коротко приказал:
— Приезжайте сегодня вечером.
— Yes, sir!
— Часов в девять.
— Yes, sir!
Она отвечала шутливо-послушно, как дисциплинированный подчиненный отвечает начальнику, но вместе с тем говорила, как всегда, насмешливо, как будто она только играет в какую-то игру, а ничуть не подчиняется и не слушается.
Раньше, в молодости, она никогда не была точна во времени и шутя утверждала, что больше всего на свете ненавидит часы и календари. Но, проработав с Ивом 20 лет, не только привыкла быть точной, но научилась эту точность ценить: «В ней есть смысл, и с ней очень удобно! — понимала она. — А если делаешь важное дело, то точность должна быть во всем, и в первую очередь во времени!» И ровно в девять часов она была у Ива.
— Я давно вас не видел! — сказал он, поздоровавшись.
Он сказал это совершенно безразличным, ничего не выражающим голосом, тотчас же сел на диван и стал раскуривать сигару.
— Ровно столько, сколько и я вас! — ответила Софья Андреевна и тоже закурила сигарету.
— Хотите выпить чего-нибудь? — спросил Ив. Он всякого, кто приходил к нему, раньше всего спрашивал об этом.
— Не хочу.
Ив что-то уловил в ее голосе и покосился на нее.
— Вы, кажется, сегодня в дурном настроении? Я слышал о вашей неудаче с чилийскими акциями. Много вы потеряли?
— Много.
— Я предупреждал вас, что это дело дутое и что я в него не верю.
— Да, вы предупреждали. Спасибо.
— Но особенно огорчаться вам не стоит. Мало ли, что бывает! Но ведь в вашей личной жизни, надеюсь, все обстоит хорошо? Как поживает ваш племянник? — с особым значением спросил он и посмотрел доброжелательно, как будто он что-то одобряет.
— Разве это вас касается? — холодно и свысока спросила Софья Андреевна.
— Ничуть. Но за те 20 лет, что мы вместе, я привык интересоваться вами и вашей жизнью.
— Спасибо! — с нескрываемой иронией кивнула головой Софья Андреевна и тут же вздохнула с легким сожалением. — Пожалуй, что вы правы: мы связаны крепче, чем сами это думаем.
— Да, мы крепко связаны.
— К сожалению!
Ив пожевал сигару губами, поднял глаза и посмотрел немного хитро.
— А вы не боитесь этого вашего племянника? — на что-то намекая, спросил он.
— Боюсь? Вот странный вопрос! Почему я могу его бояться?
— Хотя бы потому, что ему 18 лет, а вам… больше. Вы можете попасть в плен.
— Я? В плен? Вы говорите так, как будто меня не знаете. В этом смысле я похожа на вас. Не стану же я бояться, что вы попадете в плен вашей Доре. Кстати, вы все еще с нею?
— У меня нет причин отказываться от нее.
— Вы становитесь постоянны! — насмешливо одобрила она. — Впрочем, она ведь в вашем вкусе: пышная грудь и широкие бедра.
— Да, это мой вкус.
Оба понимали, что говорят не о том, о чем им надо говорить. Но не торопились переходить к нужному и притворялись, будто ничего нужного у них даже нет.
— Это не модно! — полупрезрительно пожала плечами Софья Андреевна. — Вы отстаете от современности. Сейчас в моде мальчишеские фигуры у женщин: узкие бедра и едва намеченная грудь.
— Да, сейчас такая мода.
— Она не кажется вам странной?
— Странной? Я не думал об этом.
— А я думала. Почему именно мальчишеские фигуры у женщин прельщают современного мужчину? Почему его не прельщает, как прежде, женское и женственное?
Ив что-то уловил в ее словах и, кажется, заинтересовался. Он пожевал сигару и подумал.
— У вас есть какая-то мысль… Что вы хотите сказать?
— А разве вы не понимаете?
— Нет, кажется, понимаю… — усмехнулся он. — Старый грех Востока? Наследие Содома? Быть может, современный мужской вкус — скрытый отголосок того же? Очень может быть!
— Это о чем-то свидетельствует. Не правда ли?
— Вероятно. Это один из признаков сегодняшней психологии. «Неблагополучно в датском королевстве!» Но, — глубоко затянулся он дымом, — но ведь я пригласил вас не для того, чтобы говорить о женских фигурах.
— Для чего же вы меня пригласили?
Софья Андреевна выпрямилась и посмотрела слегка вызывающе: «Говорите, я не боюсь вас!» — сказал ему ее взгляд.
Он посмотрел на нее тоже прямо и твердо.
— Я вчера виделся с той женщиной! — безо всякого выражения сказал он.
Она, конечно, поняла, что это как раз и есть то «дело», по которому Ив вызвал ее. А поэтому и насторожилась, готовая и к отпору, и к нападению. Тон у нее тоже изменился: стал сдержанным и чуть-чуть враждебным. Так уж давно повелось, что и сама она, и все в ней напружинивалось, чуть только Ив начинал говорить о каком-нибудь деле. Вероятно, это вызывалось в ней тем инстинктом, который заставляет змею угрожающе шипеть даже при кажущейся опасности, а волка заставляет приостановиться на бегу, вздыбить шерсть и оскалить клыки.
— Вы виделись с нею? И что же?..
Ив ответил не сразу. Пыхнул сигарой, внимательно посмотрел на пепел и равнодушно перевел глаза. У него был такой вид, будто его ничуть не интересует ни сама Софья Андреевна, ни то, что он вызвал ее, ни даже то, ради чего он ее вызвал.
— Вы знаете все. Эта женщина должна прийти ко мне.
Лицо Софьи Андреевны стало замкнутым.
— Я вам несколько раз отвечала: она не придет. Вы не все можете.
— Я… Нет, я могу!
— Наймите гангстеров. Пусть они ее похитят, свяжут и приведут к вам. Тогда делайте с нею все, что хотите.
— Не говорите глупостей! Вы же знаете меня. Похитить и взять силой? Мне это не надо. Она, как она, мне не нужна. Если я пошевелю пальцем, я буду иметь десятки женщин лучших, чем она. Не в этом дело.
— Знаю. Для вас дело в том, чтобы она сама пришла к вам.
— Именно. Сама. Могу я это сделать? Могу!
Софья Андреевна пристально, очень пристально посмотрела на Ива, как будто хотела увидеть в нем то, чего раньше не видела. Но он был такой, какой был всегда: грузный, невыразительный, похожий на глыбу.
— Когда вы говорите ваше «могу», — не удержалась и призналась Софья Андреевна, — мне всегда становится немного не по себе. Впрочем, — отмахнулась она, — не в этом, конечно, дело. Чего вы хотите от меня? Я вам нужна? Вы хотите, чтобы я вам помогла?
— Мы не первый год работаем вместе! — уклончиво ответил Ив.
— И сознайтесь, что вам ни разу не приходилось быть недовольным моим сотрудничеством. Или вы на что-нибудь жалуетесь?
— Я не умею жаловаться. Жалуются одни только слюнтяи. Но должен отметить с самого начала: когда речь заходит о вашем гонораре, вы становитесь жадны и неуступчивы.
— Вы начали жалеть деньги? — насмешливо спросила она.
— Вы знаете, что денег я не жалею. Но я не жалею их только на дело.
— То, о чем вы сейчас говорите, — дело. И очень трудное дело. А поэтому уступчивой я не буду.
Ив усмехнулся.
— Вы и уступчивость? Это менее соединимо, чем змея и милосердие.
— Вероятно. Но вы знаете, что другого такого помощника, как я, вам не найти.
— Не спорю. Вы находчивы, ловки, беспринципны и не останавливаетесь ни перед чем. Когда мы с вами делали дело со шведским железом, вы не остановились даже перед предательством и выдали этого шведа, своего верного Бьерклунда. Он потом застрелился?
— Да. Но ведь не я же его убила!
— Конечно. Его убила та пуля, которую он всадил себе в голову. Вы ни при чем! Но говорят, — неопределенно посмотрел Ив на потолок, — будто в душе человека есть какие-то нравственные преграды, которые многого не позволяют и через которые нельзя перейти. Не беспокойтесь! У вас таких преград нет. Я уверен, что в ту ночь, когда вы узнали о смерти Бьерклунда, вы спали спокойно, а теперь никогда о нем не вспоминаете. Вы — молодец! И в этом смысле вы — хороший помощник мне.
