— А знаешь, что ты тогда сказала, Дренка? Когда перестала писать?
— Нет.
— Не помнишь? Когда ты уже пописала на меня?
— Ты помнишь это? — спросила она.
— Как я мог забыть? Ты вся сияла, вся светилась. У тебя был вид победительницы. И ты сказала: «Я это сделала! Я сделала это!» И я подумал: «Да, Розеанна не то пьет».
— Да, — она засмеялась. — Да, наверно, я так сказала. Вот видишь, я ведь говорила тебе, что очень стеснялась в начале. Точно. У меня было такое чувство, будто я выдержала экзамен. Нет, не экзамен… Как будто…
— Как будто что?
— Возможно, я волновалась, не пожалею ли потом об этом. Иногда появляется мысль сделать что-то, или тебя кто-нибудь подталкивает к этой мысли, а потом, когда ты это сделала, тебе становится стыдно. И я не была уверена — не стану ли потом стыдиться этого. Настолько немыслимым мне это казалось. А теперь мне даже приятно говорить с тобой об этом. Я так хотела тебя — и одновременно чувствовала, что полностью тебе отдаюсь. Никому другому я не могла бы так отдаться.
— Помочившись?
— Да, и позволив тебе помочиться на меня. Я это чувствую, и тогда чувствовала: ты был совершенно мой в тот момент. Во всех смыслах. И когда я лежала потом в ручье и обнимала тебя, я обнимала тебя… как любовника, как друга, как человека, которому я смогу помочь, если он заболеет, как брата по крови. Ты знаешь, это был ритуал, ритуал инициации.
— Обряд инициации.
— Да. Обряд инициации. Очень точно. Правильно. Это очень неприлично, но только совершив это, ты понимаешь, как невинен этот мир.
— Да, — сказал он, глядя на нее, умирающую, — мир на редкость невинен.
— Ты был моим учителем. Мой американский любовник. Ты научил меня всему. Петь песни. Не путать божий дар с яичницей. Трахаться в свое удовольствие. Получать радость от своего тела. Не стесняться своих больших сисек. Это все ты.
— Что до траханья, то ты все знала и до встречи со мной, дорогая, во всяком случае, кое-что знала.
— И все-таки, будучи замужней женщиной, не много возможностей я имела в этом смысле.
— Ничего детка, кое-что ты успела.
— Ах, Микки, это было так здорово, так круто — все эти блядки. Это была жизнь. Лишить себя целиком этой ее стороны — какая это была бы большая потеря. Ты мне это дал. Ты дал мне двойную жизнь. Одной жизни мне было мало.
— Я горжусь тобой и твоей двойной жизнью.
— Я жалею, — сказала она и опять заплакала, они оба заплакали, они оба были в слезах (но он и к этому привык: можно жить с метастазами, и со слезами можно жить, можно проводить со всем этим вечер за вечером, пока и это не кончится), — о многих-многих ночах, которые мы проспали не вместе. Слиться с тобой. Можно сказать — слиться?
— Почему нет.
— Я бы хотела, чтобы сегодня ты остался на ночь.
— Мне бы тоже хотелось. Но я приду завтра вечером.
— Я об этом говорила тогда в фоте. Я не стала бы больше спать с другими мужчинами, даже не будь у меня рака. Я бы не стала этого делать, даже если была бы жива.
— Ты жива. Здесь и сейчас. Сегодня вечером. Ты жива.
— Я бы не стала. С тобой мне всегда нравилось спать. Но я не жалею, что спала с другими. Я много потеряла бы, не будь этого. С некоторыми, да, я чувствовала, что просто зря потеряла время. У тебя, наверно, тоже такое случалось, правда? Женщины, от которых не было радости?
— Да.
— Да, бывало и такое. Это когда мужчина просто хочет тебя отыметь, когда ему наплевать на тебя. Мне всегда было трудно с такими. Я вкладываю душу, я вкладываю в половой акт всю себя.
— Это правда.
Потом она как-то «поплыла» и скоро заснула, а он пошел домой, сказав свое «Я ухожу», а через два часа у нее оторвался тромб, и она умерла.
Итак, это были ее последние слова, по крайней мере, по-английски. Я вкладываю душу, я вкладываю в половой акт всю себя. Лучше не скажешь.
Слиться с тобой, Дренка, слиться с тобой сейчас.
* * *
Когда ты в темноте, в поле, на полдороге к вершине холма, окна гостиной светятся так уютно. Он остановился, чтобы еще раз осмыслить, что он делает, вернее, что он уже, почти не задумываясь, сделал. Отсюда, благодаря темноте снаружи и свету в окнах, дом выглядел достаточно уютным для того, чтобы он мог назвать его своим домом. Но снаружи и ночью все дома кажутся уютными. А вот если ты внутри, если ты не заглядываешь внутрь, а выглядываешь наружу… И все же этот дом имеет к нему большее отношение, чем другие дома, и кроме того, ему все равно больше негде хранить оставшиеся от Морти вещи. Вот он их сюда и привез. Пришлось. Он больше не нищий, не нахальный незваный гость, и его не прибило к берегу где-нибудь южнее Пойнт-Плезант, и никто, выйдя на утреннюю пробежку по берегу, не обнаружит его останки среди вчерашнего мусора. И его еще не зарыли в ящике недалеко от могилы Шлосса. Он теперь хранитель вещей Морти.
А Рози? Честное слово, можно как-нибудь так устроить, что она все-таки не отрежет мне член. Начнем с малого. Будем для начала ставить перед собой скромные цели. Если не отрежет до апреля, тогда поглядим — может, расширим горизонты. Но начать следует именно с этого, понять, можно ли обойтись без «обрезания». Если выяснится, что нельзя, если она его все-таки отрежет, ну что ж, тогда придется пересмотреть свои позиции. Тогда придется подыскивать себе и вещам Морти другой дом, устраиваться где-то в другом месте. А пока ни под каким видом нельзя показывать ей, будто боишься, что тебя покалечат во сне.
И не забывай о преимуществах, которые дает тебе ее глупость. Это первое правило супружеской жизни. 1. Не забывай о преимуществах, которые дает тебе ее (его) глупость.
— Ты ничему не можешь научить ее (его), так что не стоит и пытаться. Десять правил он разработал для Дренки, чтобы помочь ей справиться со стрессом, когда от одного вида Матижи, тщательно завязывающего шнурки двойным узлом, ей начинало казаться, что жизнь — сплошной мрак.
— Устраивай себе иногда каникулы, отдых от своих обид.
— Регулярность не всегда бесполезна. И так далее.
Он мог бы даже переспать с ней.
Эта мысль показалась ему дикой. Поразмыслив, он решил, что за всю жизнь ему не приходило более странной мысли. Нет, конечно, когда они переехали сюда, он спал с Рози, он часто спал с ней, засаживал ей по самую рукоятку. Но ей тогда было двадцать семь. Нет, на сегодняшний день главное — чтобы она не отрезала ему член. Если он попробует трахнуть ее, это даже может сработать против него. У нас скромные задачи. Мы просто ищем убежища для тебя и вещей Морти.
Она, должно быть, читает в гостиной. Горит камин, она лежит на диване и читает что-нибудь, что ей дали на собрании. Она теперь только это читает: «Большая книга», «Книга двенадцати ступеней», пособия по медитации, памфлеты, буклеты, бесконечный поток такой вот литературы. С тех пор как она покинула Ашер, она безостановочно читает, каждый день что-нибудь новое, что в точности повторяет старое, она уже не может жить без этого. Сначала собрание, потом брошюры у камина, потом в постель с чашкой «Овал-тайна» и «Разделом для самостоятельного чтения» из «Большой книги», истории про алкоголиков, рассказы, которые действуют как снотворное. Он не сомневался, что, погасив свет, она читает про себя какую-нибудь молитву «Анонимных алкоголиков». По крайней мере, ей хватало ума не бормотать ее вслух, когда он был рядом. И все же иногда он выдавал ей по первое число — кто смог бы удержаться? «Знаешь, что для меня является высшей инстанцией, Розеанна? Я понял наконец. Это журнал „Эсквайр“». — «А нельзя ли без подколов? Ты не понимаешь. Это для меня очень серьезно. Я выздоравливаю». — «И сколько это будет продолжаться?» — «Всегда. Это не то, что можно взять и отложить на время». — «Боюсь, до конца я не доживу». — «Это непрерывный процесс». — «Твои книги по искусству пылятся на полках. Ты в них даже не заглядываешь. Ты даже картинки в них не смотришь». — «Не смотрю, Микки, и мне не стыдно. Я сейчас не в искусстве нуждаюсь. Мне нужно вот это. Это мое лечение». «Поверь в себя». «Двадцать четыре часа». «Маленькая красная книга». «Это слишком узкое окошко в мир, моя дорогая». — «Я хочу мира в душе. Душевного покоя. Я общаюсь со своей внутренней сущностью». — «Скажи мне, а что случилось с той Розеанной Кавана, которая умела думать самостоятельно?» — «С ней-то? Да она вышла замуж за Микки Шаббата. И у нее все сразу прошло».
В халате, читает эту дрянь. Он представил себе ее: в распахнувшемся халате, в правой руке книга, левой машинально теребит себя. Она одинаково хорошо владеет обеими руками. Но в таких случаях предпочитает действовать левой. Она читает и еще даже сама не понимает, что затеяла. Чтение ее отвлекает. Она любит, чтобы была какая-то ткань между рукой и киской. Ночная рубашка, халат, сегодня — трусики. Ткань ее возбуждает. Почему так, она и сама не знает. Она использует три пальца: два поглаживают губы, а средний нажимает на кнопку. Пальцы движутся по кругу скоро ее таз тоже включается в это круговое движение. Средний палец — на клиторе, не кончик, а вся подушечка. Сначала надавливает очень легко. Конечно, она автоматически, безошибочно находит этот бугорок. Небольшая заминка — она ведь все еще читает. Но ей становится все труднее сосредоточиться на том, что она читает. И все же она еще не уверена, что хочет продолжать начатое. Надавливает двумя пальцами — бугорок как раз между ними. Все больше возбуждаясь, надавливает подушечкой среднего пальца прямо на кнопочку, но ощущения пока еще очень размытые. Наконец откладывает книгу. Ее пальцы не двигаются, она только вращает тазом. Палец на клиторе, еще круг, еще, вторую руку — на грудь. Трогает сосок, сжимает его. Теперь она уже решила, что сделает перерыв в чтении. Убирает правую руку с груди и с силой трет между ног обеими руками, все еще не снимая трусиков. А потом все три пальца — поближе к клитору. Всегда точно знает, где он, мне бы так. Почти пятьдесят лет вожусь с ней, а эта чертова штучка то здесь, то раз — и нет ее, и полминуты ищешь, куда она подевалась, пока она любезно не направит твою руку: «Вот здесь! Да нет же — здесь! Да! Да!» Теперь она вытягивает ноги, потягивается, как кошка, руки плотно зажаты между бедер. Тискает свою киску. Она едва не кончает вот так. Но это пока разогрев, закуска, — она стискивает ее крепко-крепко, теперь-то она уже уверена, что обратной дороги нет. Иногда она так до самого конца и трогает себя через ткань. Но сегодня ей хочется погрузить пальцы внутрь, и она стаскивает трусики. Теперь она двигается вверх-вниз, вверх-вниз, а не по кругу. И быстрее, значительно быстрее, чем вначале. А потом засовывает палец другой руки (между прочим, очень изящный, длинный палец) внутрь. Она действует им очень быстро, пока не появятся предвестники оргазма. Она разводит ноги в стороны, согнув их в коленях, и подтягивает под себя, так что ступни сходятся почти под ягодицами. Вся раскрылась. Чутко следит за двумя пальцами на клиторе — средним и безымянным. Вверх — вниз. Напрягается. Приподнимает ягодицы, опираясь на ступни согнутых ног.
