В эту минуту звонит мой мобильник и спасает меня. Номера на дисплее нет, но я говорю «Алло!», уже зная, кто на другом конце связи.
— Ты где?
— В «Мюрате». С родителями. Заканчиваю обедать.
— Через пять минут я за тобой заеду.
Я беру свои манатки и ухожу не прощаясь.
На улице холодно, я стою лицом к ветру, предоставив ему стегать меня, я счастлива от одной мысли, что жду его. Он останавливается во втором ряду, и я сажусь в машину.
— Ну, чем ты хочешь заняться?
В другое время у меня была бы куча предложений, но сейчас он застает меня врасплох, и мое «что хочешь» звучит жалобно.
— Что я хочу? Все, что я хочу?
— Конечно, нет.
— Так я и думал. Ничего не поделаешь, если не заниматься любовью, займемся тем, чем можно. Жаль, что ты уже пообедала, я умираю с голоду.
— Я ничего не ела.
— Тогда поедем, пообедаем. Где ты хочешь?
— В итальянском…
Он едет в сторону от центра, мы минуем Порт-Майо… Куда он, ведь за Порт-Майо уже ничего нет! Я-то думала, что он повезет меня в «Реле дю Боккадор» или в «Карпаччио дю Рояль Монсо». Одни ворота, другие, третьи… Париж уже кончается. Андреа врубил музыку на полную мощность, невозможно даже сказать слово, на спидометре двести, машины съезжают с левой полосы, словно мы их пугаем, быстрая езда меня баюкает, мне все равно, пусть везет меня куда хочет… Он выезжает на автостраду, что ведет в Ле-Бурже, и тут я догадываюсь…
Мы отправились в Монако на самолете «Фалькон-50». Приземлились в Ницце, где шофер его монакского дяди встретил нас и отвез в «Рамбольди». Мы просидели за столиком четыре часа, мы пили «Амаретто», я не заметила, как прошло время, даже не заметила, что уже наступила ночь, мы были одни на свете, и я была очарована.
Потом мы поехали обратно на шестисотом «мерседесе». Я не захотела поцеловать Андреа, а в довершение всего задремала под его рукой.
В полночь он привез меня домой.
На следующий день мы отправились в Санкт-Мориц кататься на лыжах, а еще на следующий я прождала его звонка весь день. Он не пожелал дать мне свой номер, хотел все держать в своих руках, и я мучилась до десяти часов вечера, когда наконец-то он заехал за мной, чтобы отвезти в Довиль, в казино, где мы с улыбкой продули пятьдесят тысяч, в четверг у нас был шоп-тур в Милан, потом снова Лазурный берег и ужин на яхте его дяди неподалеку от Сен-Тропеза.
Шли дни, и чем дальше, тем лучше мы понимали друг друга, но мое упорство со временем только возрастало, я по-прежнему запрещала себе уступить… Это отнюдь не выводило из себя Андреа, он оставался невозмутимым, уверенным в себе, всегда у него находились какие-нибудь веселые истории, невероятные идеи. Мои отказы забавляли его, и это меня даже сердило.
Целую неделю мы пиратствовали во всех городах Европы, позабыв о городе самом прекрасном. В субботу вечером — передышка: ни самолета, ни какого-нибудь удивительного открытия. Мы пообедали в городке Мезон-Бланш — тюрбо и слишком много шабли, а потом несколько часов ехали в Париж, а там — от Восьмого округа к Пантеону, от кладбища Пер-Лашез к Монмартру. Около Сакре-Кёр мы вышли из машины, чтобы полюбоваться видом города.
На пути к дому, когда мы проезжали через Квадратный двор Лувра, я почувствовала, что в машине мне не хватает воздуха. Мне вдруг захотелось прогуляться по площади Карусель. Как раз в это время мы говорили о том, что ведем жизнь пресыщенных детей, слишком много выпитого шабли ударило мне в голову, я в том состоянии, когда мысли путаются и ты все на свете ненавидишь. Я иду, меня познабливает, взгляд блуждает по мостовой, и я вслух рассуждаю:
— Мы живем… как кретины. Едим, спим, занимаемся любовью, выходим «в свет». Снова и снова. И снова… Каждый день — бездумное повторение предыдущего: пусть мы едим что-нибудь другое, пусть спим слаще или совсем не сладко, пусть трахаемся с кем-нибудь другим или идем в другое место… Но это все то же самое, без конца, без всякой цели. Но мы продолжаем, мы стремимся к надуманным целям. Вес в обществе. Башли. Парни или девушки. Мы лезем вон из кожи, чтобы все это реализовать. Но в результате или мы не реализуем это никогда и на веки вечные остаемся в проигрыше, или это происходит, и тогда оказывается, что нам на это наплевать. А потом мы выбиваемся из сил. Петля начинает затягиваться. Когда мы понимаем это, мы желаем только одного — затянуть ее немедленно, чтобы нам не бороться впустую, чтобы перехитрить судьбу, выбраться из ловушки. Но мы боимся. Неведомого. Худшего. И потом, хотим мы того или нет, мы все время чего-то ждем. Иначе бы мы умоляли, чтобы нам дали расслабиться, упаковками глотали медок, жали на бритвенное лезвие, пока не брызнет кровь…
Мы пытаемся развеяться, устраиваем себе праздники, мы ищем любви, верим, что нашли ее, а потом падаем. С высоты. Мы пытаемся играть с жизнью, заставить себя поверить, что она в наших руках. Мы ездим слишком быстро, но избегаем столкновений. Мы нюхаем слишком много кокса, но избегаем смертельных доз. Все это пугает наших родителей — банкиров, генеральных директоров, деловых людей, они просто с ума сходят, для них все это непостижимо. Некоторые пытаются что-то предпринять, другие заявляют, что они бессильны. А есть и такие, кто вообще не вмешивается, они просто молча подписывают в конце месяца чек. И мы клянем их за то, что они дают нам так много и так мало. Так много для того, чтобы мы разрушали свое здоровье, так мало для того, что по-настоящему ценно. А что для нас по-настоящему ценно, мы, в конце концов, и сами уже не знаем. Границы затушевываются. Мы нечто вроде свободных электронов. У нас вместо мозгов кредитная карточка, вместо носа вдыхатель для кокса, и ничего на том месте, где должно находиться сердце, мы чаще ходим по барам и ночным клубам, чем на занятия, у нас больше знакомых семей, чем настоящих друзей, в наших записных книжках две сотни телефонов, по которым мы никогда не звоним. Мы — золотая молодежь и не имеем права плакаться, ведь у нас есть, кажется, все, чтобы быть счастливыми. А мы — пресыщенные, напичканные коксом и антидепрессантами, но с улыбкой на губах, потихоньку подыхаем в наших огромных апартаментах, где лепные потолки заменяют нам небо…
Андреа молчит, он накидывает мне на плечи свое пальто, обнимает меня. И целует в лоб.
По моей щеке скатывается слеза, за ней другая. Я уже не в силах сдерживать их, слишком много противоречивых чувств переполняет меня, слезы катятся, я ничего не могу с собой поделать. Слишком пожившая, слишком юная и слишком одинокая. Я не заслуживаю того, чтобы обо мне заботились. Я не понимаю. Мне никто не нужен.
Мы ищем любовь, мы верим, что нашли ее. Потом падаем. С высоты. Может быть, падать легче, если никогда не подниматься высоко? Ты делаешь из своей жизни Голгофу. Уединенное место, умоляющие лица, грязные руки, плачущий ребенок, ночь, небытие… Небытие — главный вопрос жизни… Руки Андреа обнимают меня и прогоняют мою тоску, я чувствую его ласку на своих волосах, своих пылающих глазах, своих залитых слезами щеках, своих жадных губах. Не знаю, почему я плакала. Я больше не плачу. Правда, нет? Слезы еще текут, я просто не хочу их сдерживать. Мне так хорошо. Из глубины бездны возрождается надежда. Снова иллюзорная.
А может быть, это слезы радости…
Я не знаю.
Что сказать о счастье? Ничего. Это всем уже наскучило. Счастье одних делает несчастными других. Вы становитесь ревнивым, подозрительным. Но почему это относится вроде бы к нам, а не к вам? И потом, разве я буду рассказывать вам о своей глупой улыбке? Разве рассказывают об улыбке, особенно глупой?
Я не буду ни пересказывать вам, какие очаровательные глупости мы говорили друг другу по ночам, ни описывать его манеру закладывать мне за уши мои волосы, ни теплоту его щеки на моей щеке, ни его взгляд, утопающий в моем взгляде.
Вот видите, я уже впадаю в плохой штамп.
Щека к щеке, глаза в глаза, рука в руке… Какими дураками мы становимся, когда любим! Какими глупыми, слащавыми, сентиментальными, безвольными, бездеятельными, эгоистичными, слепыми и глухими! Счастливая, я прогуливаю свою отрешенную от окружающего мира персону по улицам Парижа, меньше всего заботясь о том, пугаю или нет я тех, кто идет вместе со мной, — они для меня больше не существуют, или случайных прохожих — их я просто не вижу. Мне важно мнение только одного человека — Андреа, и его лицо — точная копия моего: тот же блаженный вид, та же улыбка до ушей, и поэтому, если его вдруг что-то удивит во мне, пусть высказывает все начистоту.
Шесть месяцев счастья. Разделенного. Беспорядочные воспоминания и чувство боли где-то в глубине моего существа, когда я их вызываю… Сплетение смеха, ног, дымка от сигарет… Смешение запахов «Дольче и Габбаны» и «Аллюра»… полные истомы нежные слова… на смену зиме приходит весна… мои руки судорожно впиваются в его тело… его голос сводит меня с ума… лучезарная темнота царит в моей комнате, когда я дремлю в его объятиях… охватившая нас лихорадка, наши восторженные возгласы и наши неутомимые объятия… только удовлетворенное желание сразу же вспыхивает снова… этот ничтожный мир для нас не существует… только он… только я… наши тела в полном единении… наш смех созвучен… мы катаемся по полу в облаке белых перьев из подушки, которую мы порвали в нашем бесчинстве… я шутя вырываюсь из его рук… потом даю себе волю и опрокидываюсь на спину… мои оголенные ноги приподнимаются… А после наслаждения — полное согласие… утопить свой взгляд в его ясных глазах… отдать свою шею его ненасытным губам… закурить сигарету, одну на двоих… ничего больше не желать… ни в чем больше не сомневаться… полная удовлетворенность тела телом, сердца сердцем… меня баюкают восторженные звуки слов любви, предназначенные мне… Восхитительная усталость на несколько мгновений оттягивает новый порыв страсти… обессиленные, мы лежим бок о бок… в тишине… и наши тела ликуют, потому что они вместе…
