— Никогда! — кричу я.
Наконец силы покидают меня. Коляска внезапно останавливается. Мари-Лу сидит по грудь в воде. Она уже не кричит. Обессиленный, я бросаюсь с головой в воду и, фыркая, выныриваю. Стою, слегка наклонившись вперед, задыхаясь от напряжения.
Мари-Лу тихо сидит в своей коляске. Одежда липнет к телу. Волосы мокрые. По лицу стекают капли воды. Я едва решаюсь посмотреть в ее сторону. Купание в холодной воде действует отрезвляюще, и мне становится стыдно за свою выходку. И одновременно я чувствую весь комизм ситуации. Боюсь, что не смогу удержаться от хохота. Снова окунаюсь в воду и бреду к мосткам. Взбираюсь по камням и сажусь на теплые доски. На расстоянии приступ хохота отпускает меня.
Мари-Лу разворачивает коляску и едет к берегу, крутя колеса сильными резкими рывками. Коляска медленно движется в воде. Выбравшись на берег, она останавливается. Кричит, не глядя в мою сторону.
— Теперь, когда ты накупался, может, поможешь мне?
* * *
Идет нескончаемый дождь. Я выглядываю в окно и вижу, как капли, рассекая воздух, сливаются в длинные светлые струи. Наверное, поэтому в поговорке струи дождя сравнивают с прутьями, стоящими в бочонке.
Мари-Лу в своей комнате. Сидит и читает. Дверь открыта, но с таким же успехом могла бы быть закрыта. Между нами царит выжидающая тишина. Мы не разговариваем без необходимости. Или, точнее сказать, Мари-Лу почти не разговаривает.
Я снова выглядываю в окно узнать, не заканчивается ли дождь. Но, не увидев ни единого признака, беру старую папину кожаную куртку, набрасываю себе на голову и выхожу из дома. Несколько секунд собираюсь с духом и бросаюсь под проливной дождь. Забегаю в сарай, хватаю пару горстей зерна и бегу к курятнику. Пока я открываю дверь автофургона, куртка соскальзывает с моей головы, и я оказываюсь под ливнем без защиты. Быстро бросаю корм в салон, отряхиваю с ладоней прилипшие зерна, поднимаю куртку и набрасываю ее на себя.
— Посидите сегодня без прогулки, — говорю я и закрываю дверь.
Снова бегу в сарай. Стою на бетонном полу и отряхиваюсь как мокрая курица. На полках около окна аккуратно разложены инструменты Бритт. Я выбираю молоток, клещи, ножовку и большую отвертку, хватаю инструменты под мышку и снова бросаюсь под ливень. На бегу я замечаю в окне лицо Мари-Лу. Ее лицо ничего не выражает. Скорее всего, она смотрит сквозь меня.
— Ну и погодка! — кричу я, распахивая дверь и вваливаясь в прихожую.
Кладу инструменты на стул и ложусь на пол, чтобы в деталях рассмотреть цель своей работы. В голову приходит мысль, что мне ничего не известно о порогах. Ни зачем они нужны, ни о том, какая от них польза, ни как их ставят и, прежде всего, как их можно снять.
Сначала я решаю отпилить его от дверной коробки и отбить молотком, но, лежа на полу, я понимаю, что пороги крепко прибиты гвоздями к полу. Удастся ли взломать их молотком или потребуется лом?
Лома у нас нет, поэтому воспользуюсь молотком.
— Придется немного пошуметь, — кричу я.
Я набрасываюсь на первый порог. В комнате стоит грохот. В мойке звенят чашки. Порог не поддается, но сбоку остается пара грубых насечек. Я задумываюсь, а затем забиваю отвертку между полом и порогом. Жму на отвертку как на рычаг. Порог слегка поддается. Вскоре я расширяю щель на полсантиметра. Вставляю в щель молоток и тяну порог на себя. Гвозди недовольно скрипят, вылезая из пола. Порог отрывается, и я задом вваливаюсь в кухню. Смеюсь над самим собой.
Ободренный успехом, я принимаюсь за другой порог. Дверь в кладовку — просто детская игрушка. Когда я захожу в комнату Мари-Лу, я уже весь вспотел. Привычным жестом вбиваю отвертку, расширяю щель, вставляю молоток и осторожно, но решительно отрываю очередной порог. Мне хочется, чтобы Мари-Лу видела, как я работаю.
— Позже прилажу к входной двери рампу, — говорю я спине Мари-Лу, стоя с порогом в руке.
Спина не отвечает.
— Ты хочешь есть?
Каштановые волосы едва заметно качнулись.
— Оставлю обед на столе, поешь, когда захочешь.
Сам я обедаю несколькими бутербродами и тарелкой простокваши. Пока я ем, дождь начинает заканчиваться. Кое-где среди серых туч проглядывает чистое небо. Вдалеке над озером уже светит солнце. Фьюк купается в его лучах. Вдруг дождь прекращается, словно кто-то выключает душ.
— Я выйду на минутку, — кричу я.
Стоя у входной двери, я размышляю, как соорудить рампу для инвалидной коляски, и меня посещает гениальная идея. Ведь можно использовать обычную дверь!
Отправляюсь в сарай посмотреть, нет ли там подходящей двери, но не нахожу ничего стоящего. Тут мой взгляд падает на серую дверь чулана, за которой стоит корм для кур. Она прекрасно подходит.
Я снимаю дверь с петель и на голове несу ее через двор. Прикладываю для пробы как мостки от дверного проема на ступени. Остается прибить верхний конец двери к полу, чтобы она лежала неподвижно.
Возвращаюсь в сарай, выбираю самые длинные гвозди, какие только могу отыскать, и вбиваю их под углом через полотно двери в пол.
Отхожу на некоторое расстояние и осматриваю рампу. Я доволен собой, хорошо вышло. Спуск не крутой, Мари-Лу сможет съехать с него сама и заехать, когда пожелает.
— Мари-Лу, иди попробуй! — кричу я.
К своему удивлению, я слышу шуршание колес.
— «Универсальная служба Адама» к вашим услугам, — говорю я, когда Мари-Лу появляется в прихожей.
Она, не меняя выражения лица, подъезжает к рампе и останавливается. Затем медленно спускается.
— Прекрасно, — говорит она и едет дальше во двор.
Она направляется к автофургону, и я вспоминаю, что пора выпустить Сив и Рут, и иду за ней следом.
Куры выскакивают на улицу, как только я открываю заднюю дверь. Они топорщат перья и встряхиваются так, что пыль разлетается по сторонам.
* * *
Успех с рампой окрыляет меня. Я прохаживаюсь по дому с рулеткой Бритт в руке и огрызком красного карандаша за ухом и насвистываю. Останавливаюсь время от времени перед открытой входной дверью и любуюсь своей работой.
Во дворе парит после дождя, лучи солнца просачиваются сквозь блестящую листву, небо совершенно чистое. Мари-Лу сидит на солнышке у курятника. Я все никак не могу понять, спит она или нет, но со стороны похоже, что спит. Каждый раз, когда я бросаю на нее взгляд, она сидит все в той же позе, склонив голову набок.
Возможно, она размышляет. Скорее всего, это так, поскольку последнее время она только и делает, что о чем-то думает. У нее постоянно задумчивый вид. Видимо, она прокручивает и прокручивает в голове какие-то события. Интересно, не вредно ли это для нее? Я имею в виду, не слишком ли много для нее впечатлений? Если мысленно разговаривать только с самим собой, ничьих ответов, кроме своих, не получишь.
Мне кажется, что после купания Мари-Лу немного изменилась. Стала не такая резкая, как раньше, не такая колючая и агрессивная, а тихая и задумчивая, даже задумчивее, чем раньше.
Поэтому то, что случилось после обеда, застало меня врасплох.
Я не торопясь поднимаюсь по холму к туалету, чтобы посмотреть, сможет ли «Универсальная служба Адама» несколькими ударами молотка превратить его в туалет, доступный для инвалида. Стою, посасывая кончик карандаша, и понимаю, что все не так просто. Каменистая дорожка не подходит для коляски, да и саму кабинку не перестроишь. Речи не идет о том, чтобы положить здесь рампу, поскольку все равно невозможно подняться сюда на коляске. Кроме того, внутри мало места.
Я начинаю фантазировать: вот бы от дома до кабинки проложить канатную дорогу. К канату прицепить корзину, сажать в нее Мари-Лу и приводить в движение с помощью пусковой рукояти. Но для этого нужен стальной трос или хотя бы прочная веревка и что-то вроде колеса, в котором будет бегать эта веревка. А ее тоже нет. Но возможно, что-нибудь удастся раздобыть.
Примерно на этом месте меня отвлекает от размышлений чей-то смех, доносящийся со двора. Сначала я слышу его не сознанием и улавливаю не как звук, а как воспоминание. Вопрос: чей это голос? Мозг услужливо выдает картинку: я младше на три года, сижу на «бронзовом веке». Рядом бегает Мари-Лу. «Ты станешь художником, Адам», — говорит она и смеется, как свежий журчащий ручеек.
Воспоминание исчезает так же быстро. Теперь я снова слышу во дворе смех. Смех Мари-Лу! А затем ее голос:
— Адам, иди скорее сюда!
Я бегом спускаюсь с холма. Не понимаю, что произошло. Мари-Лу все так же сидит в своей коляске у курятника. Она поворачивается ко мне лицом, я вижу, что она хочет чем-то поделиться, чем-то, что не может ждать. На мгновение я почти поверил, что вернулась прежняя Мари-Лу, точно как в воспоминании, который пробудил во мне ее смех.
— Что случилось?
— Это куры.
— Что с ними?
— Они вовсе не меняют оперение.
— Как так?
— Да, они прекрасно себя чувствуют. И вовсю несутся.
