— Кто?
— Йон Бауэр. В его лесу каждый пенек оживает. Он открывает новые измерения, творит новые миры.
Путь до луга занимает у нас гораздо больше времени, чем я предполагал. Я беру на себя трудную задачу навигации, просчитываю самый подходящий и удобный путь по лесу. Чувствую себя капитаном корабля. Иногда резко сворачиваю в сторону от тропинки, чтобы объехать корень или камень. Иногда приподнимаю передние колеса коляски, как если бы взбирался на бордюр тротуара. Это как в компьютерной игре, где нельзя падать, иначе тебя подстрелят.
Лес заканчивается, и перед нами открывается луг, тянущийся до горизонта. Первое время все кажется нереальным. Мы словно совершили путешествие на машине времени. Когда Мари-Лу была здесь в последний раз, ей было двенадцать. Она словно летний ветерок носилась среди цветов и курганов. Она была такой жизнерадостной, такой непоседливой. Я все еще помню, какой она была тогда: ее голос, ее стремительные движения, ее смех. Все это осталось в моей памяти. Все это осталось здесь, на лугу. И вот теперь я привожу ее сюда в инвалидной коляске. Калеку, живого мертвеца. Впрочем, нет, уже не мертвеца. Ограниченную в движении, словно бабочку без крыльев.
— Как красиво, — говорит она. — Все осталось таким же, как я помню.
* * *
Сегодняшний день — особенный. Внешне все как обычно. И все же кое-что происходит. Во всяком случае, для меня.
Начинается все с того, что луг предстает передо мной как застывшая когда-то давным-давно движущаяся картинка. Это случилось в тот день, когда Мари-Лу бросилась с черешни в своем саду. С тех пор ничего не изменилось. Ни убавилось, ни прибавилось. Все словно замерло на своих местах. Я благоговейно ступаю на траву.
Похоже, что Мари-Лу вовсе не разделяет торжественности момента, которую чувствую я. Для нее это скорее встреча со старым милым другом. Мы останавливаемся у цветущего куста шиповника, и Мари-Лу восклицает: «О, как красиво!» Я срываю цветок.
— Это для самой красивой девушки на лугу, — говорю я и вручаю цветок ей. Она, смеясь, принимает мой подарок, закрывает глаза и вдыхает сладковатый аромат.
— Помнишь, как я подарил тебе рисунок с таким же цветком? — спрашиваю я.
— Нет, — удивленно отвечает Мари-Лу. — Совершенно не помню.
— Я нарисовал полураспустившийся бутон шиповника и подписал «Для Мари-Лу». Ты взяла его.
— Как жаль, что он не сохранился.
— Хочешь, я нарисую еще один? Теперь у меня получается гораздо лучше.
— Ты все так же часто рисуешь цветы?
— Только когда приезжаю сюда. Здесь особенные цветы. Они такие живые, у них есть душа. Почти как у людей. Но это не сразу заметишь. Сначала нужно научиться видеть их и только потом — рисовать.
Я делаю паузу, оглядываю луг и затем говорю:
— Цветы — это глаза земли.
— Что ты имеешь в виду?
— Оглянись вокруг, Мари-Лу. Разве ты не замечаешь, как они смотрят на нас? Они наблюдают за нами с тех пор, как услышали наши голоса на тропинке. Обрати внимание на колокольчики вон там, в тени, и на ромашки около твоей коляски. Они видят нас.
Мари-Лу молчит. Наверное, она размышляет над моими словами. Может быть, она думает, что это просто красивая фраза. Романтичная. Как в старой мечте, что живет в нас еще с древних времен. Мечте о лучшем мире.
— Как ты думаешь, они узнают нас? — спрашивает Мари-Лу.
— Еще бы. Цветы могут быть очень старыми. Встречаются и такие, которым несколько сотен лет. Они цветут на одном и том же месте каждый год. Это те же самые растения, что цвели, когда мы были здесь последний раз. Конечно же, они узнают нас.
— Привет, — говорит Мари-Лу и кивает нескольким подмаренникам, растущим неподалеку от нас. — Простите нас за эту колымагу.
— Я не шучу, Мари-Лу. Я уверен, что это так. Бытие — это нечто большее, чем мы можем осознать. Цветы — лишь малая часть этого. Но они живые, так же как и мы. Они видят, чувствуют. Боль, которую мы причиняем другим живым существам, ранит их.
Я замолкаю, Мари-Лу тоже ничего не говорит. Я беру альбом и начинаю рисовать. Чувствую, что все сказанное — чистая правда. Передо мной — живые натурщики. Каждый цветок индивидуален.
Мари-Лу ездит зигзагами по лугу. Выбирает места со скудной растительностью и утоптанной землей. Объезжает вокруг одного кургана и возвращается ко мне.
— Нашла что-нибудь? — кричу я.
Мари-Лу непонимающе смотрит на меня:
— Что?
— То, что еще никто не находил.
* * *
— Что ты имел в виду, сказав «то, что еще никто не находил»? — спрашивает Мари-Лу, когда мы лежим на траве у обрыва.
— Ты всегда так говорила, когда мы бывали здесь. Бегала по лугу, заглядывала в курганы и кричала, что сделаешь великое открытие. Найдешь то, что еще никто не находил. И что ты станешь археологом, вернешься сюда и устроишь настоящие раскопки.
— Правда? — удивляется Мари-Лу. — Археологом?! Я лишь помню, что играла здесь с камнями. Ты сидел где-то поблизости и рисовал цветы. Потом мы лежали у обрыва, смотрели на озеро, а ты всегда боялся смотреть вниз. Ты все еще боишься высоты?
— Да. К сожалению, это само по себе не проходит. Даже стало еще хуже. Мне стыдно, что я не умею плавать. Во всем виновата эта Бритт Бёрьессон.
Мари-Лу молча наблюдает за мореходной яхтой с голубым парусом, скользящей по воде далеко под нами. За яхтой тянется белый пенный след.
— Жизнь — странная штука, — говорит она. — Когда я была здесь последний раз, мне было двенадцать лет, я гоняла на яхте так, что паруса не успевали высыхать. У меня была мечта — обойти на ней вокруг света.
Я молчу. Не могу подобрать подходящие слова. Мари-Лу продолжает:
— А теперь мне пятнадцать, и я сижу в инвалидной коляске. Не будет никакого кругосветного путешествия. Многого уже не будет. Помню, я мечтала забраться на Эйфелеву башню. Папа с мамой обещали мне на каникулах съездить в Париж. Видимо, мне не суждено там побывать, не суждено подняться на Эйфелеву башню. На такие вещи у меня не осталось сил. Словно часть меня увяла…
Она молчит. Я чувствую, что должен что-то сказать.
— Но ведь ты — все тот же человек. Просто на три года старше. Ты — обычная пятнадцатилетняя девчонка, А вот это, — говорю я и слегка пинаю колесо коляски, — ничего не значит.
— Для тех, кому она не нужна, — да. Но ты в чем-то прав. Я начинаю привыкать. Уже не думаю без конца, что я прикована к этой коляске. Бывает, мне в голову приходят вполне обычные мысли, о мальчиках, например. Я даже думаю, что однажды смогла бы выйти под парусом. Проблема в том, что я больше этого не хочу. Я знаю, что в Эйфелевой башне есть лифт. Моя одноклассница Мона постоянно твердит об этом. Почти все приспособлено для инвалидов. Можно объехать в коляске всю эту чертову Землю. Но это не то. Инвалид может спокойно попасть в автобус, в магазин, в туалет. Все это решаемо. Но проблема во мне. Мои ноги не ходят. И мой мозг не может с этим смириться. Иногда на меня нападает такая тоска, что я ничего не могу с собой поделать. Через некоторое время тоска проходит. Я не всегда такая вредная, какой казалась, приехав сюда.
Мари-Лу замолкает. Делает глубокий вдох и выдыхает вместе со словами:
— И кстати, мне еще нет пятнадцати. На следующей неделе исполнится.
— Значит, устроим праздник, — говорю я.
— Как хочешь, — отвечает Мари-Лу.
* * *
Я медленно везу пустую коляску по двору, стараясь не съезжать с дорожки, но она заросла травой еще сильнее, чем газон. Еду дальше, становится немного легче. «Так и должно быть, — мысленно говорю себе я. — Вот что бывает, если регулярно не стричь траву». Я устраиваю передышку, руки совсем затекли. Затем снова берусь за ручки коляски и еду к сараю. Иногда колесо проваливается в едва заметную в нестриженой траве ямку, а в какой-то момент я чуть не переворачиваю коляску на ходу. Никогда не думал, что в траве столько неровностей. Футболка на спине взмокла от пота.
В сарае я ищу папину газонокосилку и нахожу ее под пакетами с пустыми бутылками, которые давно пора сдать в винный магазин. Газонокосилка — настоящая громадина, ей не меньше двадцати лет. Старая и самоходная, она режет все, что попадается на пути: крапиву, кусты, белье, упавшее с веревки, пакет угля для барбекю, пару тапочек и другие вещи, прячущиеся в траве. Она великолепно подходит для газона, который стригут лишь несколько раз в год. Папа любил ее. Он обнаружил ее в кладовке редакции «Дагенс Нюхетер». Косилку списали и подарили папе.
Я ищу канистру с бензином, как вдруг на полке неожиданно нахожу осадкомер. Засовываю его в карман.
Когда я заправляю газонокосилку, мне в голову приходит идея, которую я не могу не испробовать. Если соединить газонокосилку и коляску, то можно ездить и управлять ею. Как современной моделью, сейчас все такими пользуются. Но мое изобретение будет еще круче. Первая в мире газонокосилка для инвалидов! Подходящая работенка для «Универсальной службы Адама».
