— Что с ними?
— Они вовсе не меняют оперение.
— Как так?
— Да, они прекрасно себя чувствуют. И вовсю несутся.
— Правда?
— Да. И они неслись все лето.
— Откуда ты знаешь?
Мари-Лу кивает на автофургон.
— Только не в автомобиле, а под ним.
Я слежу за ее взглядом, встаю на колени и заглядываю под фургон. Там сразу обнаруживаю большую чашеобразную яму, вырытую в земле. В яме полно яиц.
— Да тут несколько килограммов! — удивленно восклицаю я.
Мари-Лу ничего не говорит.
Лишь смеется.
* * *
Эти яйца — волшебство. Конечно, их не несколько килограммов, но двадцать пять штук — это тоже неплохо. Деревянная решетка в кладовке почти заполнена.
Волшебство в том эффекте, который они оказали на Мари-Лу. Благодаря им раскололась ее собственная скорлупа, в которой она до сих пор пряталась от мира. Благодаря этим яйцам Мари-Лу снова стала смеяться. Хотя я понимаю, что дело не только в них. Купание в коляске тоже сыграло свою роль. Оно потрясло Мари-Лу, заставило взглянуть на себя с другой стороны. Выходка Сив и Рут послужила неким пусковым механизмом.
Но, по-моему, дело даже не в купании. Долгое время смех был глубоко заперт в потемках ее души и просился наружу. Поэтому-то она и приехала.
Я стою в кухне и взбиваю четыре яйца с восемью столовыми ложками воды в пластмассовой миске. Солю, перчу и добавляю немного кетчупа. Выливаю половину смеси на горячую сковородку. Масло шипит и брызгается.
На другой конфорке я растапливаю две столовые ложки сливочного масла, добавляю горсть пшеничной муки, стараясь не засыпать всю плиту. Постепенно вливаю молоко и даю подливе закипеть, затем добавляю еще немного молока и банку консервированной спаржи.
Когда первый омлет становится золотистым, я переворачиваю сковороду над тарелкой. Омлет элегантно приземляется, я выкладываю сверху на одну половину тушеную спаржу и накрываю другой половиной. Ставлю тарелку перед Мари-Лу. Она нюхает блюдо и говорит:
— О, как вкусно пахнет! Ты настоящий повар, Адам.
— Люблю готовить, — скромно отвечаю я.
За едой мы решаем, что скоро можно сходить за грибами. После такого дождя их будет немало.
— Омлет с тушеными лисичками — это чертовски вкусно! — мечтательно говорю я.
Мари-Лу кивает. Она собирает кусочком белого хлеба подливку с тарелки и с аппетитом съедает его.
— Или с опятами, — продолжаю я. — На «нашем» лугу их много.
Мари-Лу снова начинает смеяться. Я буквально слышу, как смех начинает зарождаться где-то в глубине, поднимается вверх и вырывается подобно искрящемуся фонтану.
— В чем дело? — спрашиваю я.
Мари-Лу не в силах ответить. Она закрывает руками лицо, все ее тело трясется, по щекам текут слезы, наконец, она берет себя в руки, вытирает глаза и отвечает:
— Я вспомнила, как ты искупал меня. Молодец, Адам! Здорово придумал.
— Ты правда так считаешь?
Мари-Лу кивает:
— Я была просто невыносима. Но ты тут ни при чем. Это сложно объяснить. Мне пришлось надеть маску, чтобы найти в себе силы приехать сюда.
— Я не хотел пугать тебя, Мари-Лу. Я просто сильно разозлился.
— Я не испугалась.
Записывая в дневник погоду, я чувствую, что Мари-Лу заглядывает мне через плечо и читает: «Температура +15 °C, ливень, ветер слабый, северо-восточный. Двадцать два яйца!»
— Жаль, что у вас до сих пор нет осадкомера, — говорит Мари-Лу.
— Поверить не могу, что куры могут быть такими хитрыми, — говорю я.
* * *
Я просыпаюсь и слышу какой-то звук, доносящийся из кухни. Сначала я цепенею от страха, но вспомнив, что здесь Мари-Лу, успокаиваюсь. За окном светло, я понимаю, что уже утро, но не знаю, который сейчас час. Лежу в теплой постели, балансируя на грани сна и яви, и пытаюсь понять, чем она занимается.
Несколько раз скрипнула дверь кладовки, но в основном звук идет от стола. Кажется, она что-то взбивает. Может, яйца? Скорее всего. Спустя некоторое время я слышу, как по полу кухни ездит ее коляска, открываются и закрываются дверцы кухонного шкафа. Через полуоткрытую дверь в моей комнате я вижу Мари-Лу с пакетом сахара в руке. Снова взбивает. «Она что-то печет, думаю я. — Похоже, пирог». И я беспомощно проваливаюсь в страну сна.
* * *
Меня будит звонок телефона. Долгие упрямые сигналы режут слух, разносясь по дому. Я сажусь в кровати, чувствую, что проспал слишком долго; так спят после сильного напряжения, за которым следует слабость. Едва я собираюсь встать, как вспоминаю, что в доме нет никакого телефона. Когда приезжает папа, то пользуется своим мобильным телефоном.
Я остаюсь в постели и пытаюсь проснуться. Телефон все так же звонит, до меня доходит, что это Мари-Лу.
— Да-а-а, слушаю! — кричу я.
— Это «Такси Адама»?
Я улыбаюсь самому себе. Понимаю шутку.
— Да, слушаю вас?
— Мне нужно доехать до «шмелиного домика».
— Принимаю заказ: поездка до «шмелиного домика». Я уже снова готов заснуть, как вдруг понимаю, что Мари-Лу нужно в туалет. Вскакиваю с кровати, натягиваю джинсы и, спотыкаясь, вбегаю в кухню. Мари-Лу сидит и смеется надо мной. На столе беспорядок: миски, упаковка из-под маргарина, мешочки из-под сахара и яичная скорлупа. Пахнет свежей выпечкой.
— Ну, ты и соня! Уже пол-одиннадцатого.
— Правда?
Мари-Лу кивает:
— Я испекла персиковый пирог.
— Вкусный?
— Скоро попробуешь.
Мари-Лу выезжает в прихожую, открывает дверь и осторожно спускается по рампе. Я иду следом, беру тачку, прислоненную к стене, и помогаю Мари-Лу сесть. Замечаю, что мне стало намного легче справляться с ней. Наверное, я уже привык. Кажется, она каким-то образом помогает мне, чего не делала раньше.
— Держись, — говорю я и несусь в гору по каменистой тропке.
* * *
Мы завтракаем персиковым пирогом. Пирог удался на славу и исчезает на глазах, и, когда мы наедаемся до отвала, от него остается лишь узкий треугольник. Мари-Лу решает скормить его курам.
— Научишь меня потом, — говорю я, потому что мне понравился ее рецепт — тесто такое же, как для яблочного пирога, но если нет яблок, подойдет все, что есть на кухне: бананы, дыня, даже огурец или любые сласти. Мари-Лу добавила банку консервированных персиков из папиных припасов.
Пока я мою посуду, Мари-Лу отправляется в курятник. Я наливаю в ее чашку кофе, выношу на улицу и ставлю на скамейку около дома. Я заметил, что, в отличие от меня, она не прочь выпить после еды несколько чашек.
— Сив и Рут остались довольны, — кричит она в открытую дверь.
— Хорошо!
Я вытираю насухо стол и подметаю с пола рассыпанный сахар, прилипающий к подошвам. Мари-Лу кричит в окно:
— Адам!
— Да.
— Пойдем погуляем?
— Куда?
— Ну, не знаю, может, на «бронзовый век», если, конечно, получится добраться туда.
* * *
Мы идем по лесу, и меня наполняет предчувствие чего-то особенного. Солнце пробивается сквозь верхушки могучих елей и освещает мох и те немногочисленные растения, которым удается выжить в тени раскидистых лап. В солнечном луче, словно живое облако, танцует комариный рой.
— Чувствую себя маленькой, как муравей, — говорит Мари-Лу и, прищурившись, смотрит на верхушки деревьев, подпирающие небо.
«Маленький рабочий муравей толкает перед собой инвалидную коляску с другим муравьем», — думаю я.
Под ногами много корней, двум маленьким муравьям приходится преодолевать эти препятствия. Корни, словно толстые руки, тянутся через тропинку. Я никогда раньше их не замечал. Никогда я даже не мог представить себе, что буду везти по этой тропинке инвалидную коляску.
— Ты как? — спрашиваю я, когда нам попадается особенно трудный участок пути и мой альбом для эскизов падает на землю.
— Здесь так прекрасно, Адам. Я люблю этот лес.
— Да, тут красиво, — соглашаюсь я, поднимаю упавший альбом и даю его в руки Мари-Лу.
— Этот лес — словно с картины Йона Бауэра[7], — киваю я на древние деревья.
Когда я был младше, Йон Бауэр был моим кумиром. У папы есть целый ящик со старыми рождественскими газетами, журналами и открытками с его иллюстрациями. Несколько лет я пытался научиться рисовать как он. Пробовал имитировать его картины с темными древними лесами, населенными большими симпатичными троллями и милыми красавицами-принцессами. Я накладывал на картину кальку и перерисовывал ее. Позже старался обойтись без кальки. Наконец я стал чувствовать, что попал в его мир, в его древние леса. И даже, кажется, понял, как он добивался такого эффекта. Именно его картины заставили меня мечтать стать настоящим художником, таким как он.
Мне хочется поделиться с Мари-Лу своими мыслями:
— Он действительно мог передать в своих картинах, насколько мал человек по сравнению с природой.
